7 iюня 1927 г. русскiй гимназистъ застрѣлилъ въ Варшавѣ цареубiйцу Войкова
Оригинал взят у kirillovec в 7 iюня 1927 г. русскiй гимназистъ застрѣлилъ въ Варшавѣ цареубiйцу Войкова
Войковъ (Вайнеръ Пинхусъ) прибылъ въ Россію въ числѣ ленинскихъ соратниковъ въ знаменитомъ “пломбированномъ вагонѣ“, былъ командированъ на Уралъ и сталъ однимъ изъ непосредственныхъ участниковъ убійства Царской Семьи 4/17 іюля 1918 г., присутствуя при этомъ какъ представитель областнаго областного Совдепа, и потомъ какъ химикъ руководилъ уничтоженіемъ тѣлъ, обезпечивъ доставку кислоты. Въ 1924 г. Войковъ сталъ совѣтскимъ полпредомъ Варшавѣ. Подъ новый, для него роковой, 1927 годъ, подъ вліяніемъ выпитаго на вечерѣ сотрудниковъ посольства, онъ разсказалъ будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую исторію убійства Царской Семьи въ домѣ Ипатьева. «Это была ужасная исторія», - говорилъ Войковъ, держа въ рукахъ перстень съ рубиномъ, переливающимся цвѣтомъ крови, который онъ снялъ съ одной изъ жертвъ послѣ убійства. - «Мы всѣ участники были прямо-таки подавлены этимъ кошмаромъ. Даже Юровскій, - и тотъ подъ конецъ не вытерпѣлъ и сказалъ, что еще нѣсколько такихъ дней, и онъ сошелъ бы съ ума».
Покаравъ этого палача Царской Семьи 7 іюня 1927 г. на варшавскомъ вокзалѣ, юноша Борисъ Коверда (1907-1987) сталъ героемъ русской эмиграціи.
Судъ надъ Борисомъ Ковердой былъ проведенъ очень быстро: 7 іюня было совершено покушеніе, а уже 15-го былъ вынесенъ приговоръ. Оба заинтересованные правительства, польское и совѣтское, имѣли для этого основанія. Польша не хотѣла осложнять отношенія со своимъ опаснымъ сосѣдомъ, съ которымъ она не такъ давно закончила войну. Для Совѣтскаго же Союза долгое слѣдствіе и разборъ причинъ покушенія грозили превратить судъ надъ Ковердой въ осужденіе совѣтскаго режима въ глазахъ у міровой общественности. Большевики боялись повторенія суда надъ другимъ русскимъ эмигрантомъ, швейцарскимъ подданнымъ Конради, застрѣлившимъ въ 1923 г. секретаря совѣтской делегаціи Воровского. Швейцарскій судъ оправдалъ Конради и тѣмъ самымъ въ ходѣ процесса разоблачилъ и осудилъ большевицкіе злодѣянія въ Россіи.
Для ускоренія процесса польское правительство нашло возможнымъ примѣненіе закона о чрезвычайныхъ судахъ, относящагося къ преступленіямъ противъ польскихъ офиціальныхъ лицъ (Войкова какъ дипломата, пользующагося государственной защитой, причислили къ таковымъ). Въ составѣ предсѣдателя и двухъ членовъ, этотъ судъ выноситъ скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованію не подлежатъ.
Съ ранняго утра 15 іюня зданіе суда было окружено толпой лицъ, желавшихъ присутствовать въ залѣ судебнаго засѣданія. Несмотря на строгій отборъ, съ которымъ производился допускъ въ залъ,всѣ скамьи для публики, проходы и мѣста за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительнымъ числомъ журналистовъ, количество которыхъ достигло 120 человѣкъ. Среди нихъ были корреспонденты “Правды“ и “Извѣстій“, занявшіе мѣста въ сторонѣ отъ “буржуазныхъ“ журналистовъ.
Борисъ Коверда былъ введенъ въ залъ суда подъ сильнымъ конвоемъ и сразу завоевалъ общую симпатію своей улыбкой и добрымъ выраженіемъ лица. Въ чистой рубашкѣ и въ скромномъ костюмѣ онъ казался совершенно мальчикомъ. Свои показанія Коверда давалъ, какъ и всѣ свидѣтели, на польскомъ языкѣ. Въ первый моментъ онъ очень волновался, но все остальное время держалъ себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявленія приговора въ напряженной атмосферѣ судебнаго засѣданія возникали даже опасенія о возможности вынесенія смертнаго приговора...
Обвинительный актъ о преданіи Бориса Коверды чрезвычайному суду, въ качествѣ обвиняемаго по статьѣ 453 уголовнаго кодекса, въ интересующей насъ части, гласитъ:
«Стрѣлявшимъ въ посланника Войкова оказался Борисъ Коверда, девятнадцати лѣтъ, ученикъ гимназіи Русскаго общества въ Вильно, который, опрошенный въ качествѣ обвиняемаго, призналъ себя виновнымъ въ умышленномъ убійствѣ посланника Войкова и заявилъ, что онъ, будучи противникомъ настоящаго политическаго и общественнаго строя въ Россіи и имѣя намѣреніе поѣхать въ Россію, чтобы тамъ принять активное участіе въ борьбѣ съ этимъ строемъ, пріѣхалъ въ Варшаву съ цѣлью получить разрѣшеніе Представительства С. С. С. Р. на безплатный проѣздъ въ Россію. А когда ему было въ этомъ отказано, онъ рѣшилъ убить посланника Войкова, какъ представителя власти С. С. С. Р., причемъ добавилъ, что съ посланникомъ Войковымъ никогда не разговаривалъ, къ нему претензій не имѣлъ, ни къ какой политической организаціи не принадлежалъ, и что актъ убійства онъ совершилъ самъ, безъ чьего-либо внушенія или соучастія».
Послѣ оглашенія обвинительнаго акта предсѣдатель суда спросилъ Коверду, признаетъ ли онъ себя виновнымъ, на что тотъ отвѣтилъ, что признаетъ убійство Войкова, но виновнымъ себя не признаетъ, такъ какъ убилъ его за все то, что большевики совершили въ Россіи.
По окончаніи этого заявленія были введены свидѣтели. Свидѣтелей обвиненія было пять: Аркадій Розенгольцъ, полпредъ С. С. С. Р. въ Англіи, Юрій Григоровичъ, завхозъ совѣтскаго посольства въ Варшавѣ, два польскихъ полицейскихъ, дежурившихъ въ утро покушенія на вокзалѣ и Сура Фенигштейнъ, торговка, у которой Коверда прожилъ въ качествѣ “углового жильца“ 13 дней изъ своего двухнедѣльнаго пребыванія въ Варшавѣ.
Розенгольцъ разсказалъ о своей встрѣчѣ на вокзалѣ съ Войковымъ и о деталяхъ самого покушенія, въ то время какъ они вмѣстѣ шли изъ вокзальнаго буфета къ поѣзду, на которомъ Розенгольцъ собирался уѣхать въ Москву. Григоровичъ по сути дѣла ничего сказать не смогъ, такъ какъ Войковъ отпустилъ его съ вокзала до покушенія. Свидѣтельница Фенигштейнъ показала, что Коверда приходилъ вечеромъ, а утромъ выходилъ и никого у себя не принималъ.
Околоточный Ясинскій дежурилъ на вокзалѣ, услышалъ нѣсколько выстрѣловъ и «замѣтилъ двухъ людей, стрѣлявшихъ другъ въ друга изъ револьверовъ».. Описавъ послѣдующіе обстоятельства, онъ закончилъ свое показаніе такъ: «Будучи въ помѣщеніи, въ которое былъ отведенъ Коверда, я слышалъ, какъ тотъ сказалъ: “за Россію“». Полицейскій Домбровскій, тоже дежурившій на вокзалѣ, далъ свою версію событій и подтвердилъ, что на вопросъ зачѣмъ онъ стрѣлялъ, Коверда отвѣтилъ: «Я отомстилъ за Россію, за милліоны людей». Онъ также отмѣтилъ, что Коверда былъ совершенно спокоенъ, когда его арестовали, скрыться не пытался, то есть сознательно шелъ на эту жертвенную акцію, рискуя жизнью или свободой. (Позже Коверда разсказалъ, что задержавшій его полицейскій, узнавъ, что выстрѣлы были направлены въ совѣтскаго посла, сказалъ арестованному юношѣ: “Жаль, что не въ Троцкого“.)
Отмѣтимъ немаловажное “случайное“ стеченіе обстоятельствъ въ происшедшемъ. Борисъ Коверда жилъ въ Вильно и пріѣхалъ въ Варшаву, когда прочелъ въ газетѣ сообщеніе объ отъѣздѣ въ эти дни въ Москву совѣтскаго полпреда Войкова. Каждый день юноша ждалъ цареубійцу на вокзалѣ, но газетная информація оказалась неправильной, а деньги на пребываніе въ Варшавѣ кончились. Однако Господу Богу было угодно, чтобы въ послѣдній день, когда Коверда уже собрался возвращаться домой, Войковъ появился на вокзалѣ для встрѣчи съ проѣзжавшимъ черезъ Варшаву Розенгольцемъ. Коверда не сразу попалъ въ Войкова, хотя выпустилъ въ него, убѣгавшаго и отстрѣливавшагося, всю обойму пистолета - шесть пуль. Въ цареубійцу попали лишь двѣ, и онъ скончался отъ раненій въ больницѣ.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директоръ гимназіи, въ которой онъ учился, его духовникъ, издатель антикоммунистическаго еженедѣльника “Бѣлорусское Слово“, въ которомъ Коверда проработалъ три года, товарищи по гимназіи, знакомые - всего 21 человѣкъ. Приведемъ наиболѣе существенные отрывки.
Мать Бориса, Анна Коверда, дала слѣдующіе показанія: «Въ 1915 году мы были эвакуированы властями изъ Вильны... Мы жили въ Россіи до 1920 года... То, что онъ видѣлъ въ Самарѣ, не могло создать въ немъ благопріятнаго для большевиковъ настроенія... Онъ былъ свидѣтелемъ разгула Чрезвычайки... Сынъ моей сестры былъ убитъ большевиками. Борисъ часто объ этомъ говорилъ съ моей сестрой... Борисъ въ Самарѣ былъ свидѣтелемъ, какъ разстрѣливали на льду нашего знакомаго отца Лебедева... Борисъ былъ впечатлительнымъ, тихимъ и скромнымъ. Онъ работалъ на всю семью... Когда Борисъ былъ еще 6-7-лѣтнимъ мальчикомъ, я иногда читала ему исторію Россіи... На него особенно сильное впечатлѣніе произвела исторія Сусанина. Онъ сказалъ мнѣ: “Мама, я хочу быть Сусанинымъ“... Объ убійствѣ я узнала изъ газетъ. Оно было для меня неожиданностью».
Директоръ гимназіи Виленского Русскаго Общества сообщилъ слѣдующее: «Въ прошломъ учебномъ году Коверда поступилъ въ нашу гимназію въ 7-ой классъ... Я спрашивалъ учителей бѣлорусской гимназіи, отчего Коверда ушелъ изъ этой гимназіи - и мнѣ было сказано, что тамъ часть учениковъ принадлежала къ коммунистической партіи, что Коверда выступалъ противъ своихъ товарищей и что на этой почвѣ ушелъ... Я зналъ, что Коверда находится въ очень тяжелыхъ матеріальныхъ условіяхъ, что онъ вынужденъ работать... Мы мирились съ частымъ пропускомъ уроковъ... и онъ хоть съ трудомъ, но былъ переведенъ въ 8-ой классъ... Уже послѣ Рождества онъ очень рѣдко бывалъ въ гимназіи... Возникъ вопросъ, что дѣлать съ Ковердой. 21 мая на засѣданіи педагогическаго совѣта было принято рѣшеніе объ исключеніи Бориса Коверды... Мы были вынуждены это сдѣлать на основаніи существующихъ правилъ... Исключеніе Коверды... было для меня тяжелой обязанностью... У него были слезы на глазахъ, когда онъ говорилъ, что хочетъ окончить гимназію, но не можетъ платить... Коверда былъ тихимъ, спокойнымъ, послушнымъ, сосредоточеннымъ и замкнутымъ... Какъ директоръ гимназіи я могу сказать, что Коверда оставилъ въ гимназіи самые хорошіе хорошія воспоминанія... На этой недѣлѣ я разговаривалъ съ товарищами Коверды. Они мнѣ говорили, что встрѣчались съ Ковердой и разсказывали ему объ экзаменахъ. Коверда загадочно говорилъ о томъ, что ему тоже предстоитъ сдать экзаменъ, и потомъ его товарищи объяснили, что этотъ экзаменъ - это его поступокъ. Общее мнѣніе о Коверде гласило, что это человѣкъ безусловно идейный, не бросающій словъ на вѣтеръ, сосредоточенный, впечатлительный, мягкій... Всѣмъ было ясно, что Коверда переживалъ что-то крупное, что-то цѣнное, какую-то тайну. Это было общее мнѣніе товарищей Коверды по гимназіи»...
Священникъ Дзичковскій былъ духовникомъ и законоучителемъ Бориса и охарактеризовалъ его какъ хорошаго ученика и христіанина: «Борисъ Коверда былъ христіаниномъ не только на словахъ. Онъ относился къ закону Божію съ особеннымъ вниманіемъ. Посѣщалъ церковь. Я видѣлъ, что онъ въ семьѣ получилъ религіозное воспитаніе и этимъ отличался отъ остальныхъ моихъ учениковъ»...
Арсеній Павлюкевичъ, издатель еженедѣльника “Бѣлорусское Слово“, показалъ, что Коверда работалъ у него корректоромъ и экспедиторомъ, былъ трудолюбивъ, дѣлалъ переводы, интересовался религіознымъ отдѣломъ и вступалъ въ переписку съ методистами, защищая Православіе.
Товарищи по гимназіи Агаѳоновъ и Белевскій пробыли съ нимъ въ одномъ классѣ два года и считали его замкнутымъ, набожнымъ, скромнымъ и симпатичнымъ. Его любили и уважали. Онъ приходилъ въ гимназію усталый отъ работы. Коверда былъ противникомъ большевиковъ и въ Вильне выступалъ противъ нихъ. Когда въ Вильне шелъ совѣтскій фильмъ “Волжскій бурлакъ“, Коверда сказалъ, что такія картины не должны демонстрироваться и что слѣдовало бы, какъ въ Ригѣ, сорвать демонстрацію. Коверда говорилъ, что онъ очень любитъ Родину и Родина находится въ тяжеломъ положеніи.
Послѣ окончанія выступленій остальныхъ свидѣтелей защиты, которые ничего по сути дѣла не добавили, судъ перешелъ къ слушанію обвиняемаго.
Коверда поднялся со своего мѣста и громко и отчетливо сталъ разсказывать, на польскомъ языкѣ, свои воспоминанія и впечатлѣнія дѣтства въ Россіи, передавая обстоятельства и сцены безправія, насилія, жестокости и террора:
«Еще въ прошломъ году я хотѣлъ ѣхать для борьбы съ большевиками въ Россію. Я говорилъ объ этомъ моимъ друзьямъ. Не знаю, почему они умолчали объ этомъ здѣсь передъ судомъ. Но пришло время матеріальной нужды, и мнѣ не удалось осуществить мой замыселъ. Но когда мое матеріальное положеніе укрѣпилось, я опять началъ думать о борьбѣ и рѣшилъ поѣхать въ Россію легально. Я собралъ немного денегъ и пріѣхалъ въ Варшаву, а когда мнѣ было въ этомъ отказано, я рѣшилъ убить Войкова, представителя международной банды большевиковъ. Мнѣ жаль, что я причинилъ столько непріятностей моей второй родинѣ - Польшѣ».
Прокуроръ Рудницкій началъ свою рѣчь съ утвержденія, что Коверда является русскимъ не только по происхожденію, языку и вѣроисповѣданію, но и по «одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на невѣрные пути, но тѣмъ не менѣе глубокой любви къ своей странѣ». Затѣмъ онъ продолжилъ:
«На какую бы ошибочную дорогу ни завела его эта любовь, мы не можемъ не принять во вниманіе той правды, которая въ немъ живетъ, руководитъ его неопытнымъ умомъ, его ошибочными, преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можемъ преступленіе, убійство посланника Войкова, считать за споръ сегодняшней Россіи съ завтрашней Россіей или же Россіи сегодняшняго дня съ Россіей вчерашняго дня, а тѣмъ болѣе мы не можемъ считать, что нашъ приговоръ долженъ разрѣшить великій споръ между двумя лагерями одного народа. Мы не можемъ ни минуты задумываться надъ вопросомъ, кто правъ: сегодняшніе правители Россіи или же ея эмиграція, которая, измученная и раздраженная, какъ всякій лишенный своей земли человѣкъ, желаетъ ввести какой-то другой порядокъ въ Россіи. Мы не можемъ ни разрѣшать, ни касаться этого спора не только потому, что никто изъ современниковъ не въ состояніи разрѣшить, за кѣмъ правда въ великихъ историческихъ переворотахъ, но прежде всего потому, что это споръ русскихъ съ русскими, споръ внутри государства, борьба силъ чужого общества.
Мы не можемъ также поставить вопроса, былъ или не былъ террористическій актъ Коверды вызванъ и оправданъ терроромъ въ Россіи... Мы не можемъ ставить вопросъ, кто первый началъ примѣнять терроръ. Терроръ не является содержаніемъ революціи, онъ является излишне часто примѣняемымъ способомъ борьбы, и я думаю, что никогда исторія, отмѣчая завоеванія или отдавая надлежащую дань революціоннымъ переворотамъ, не найдетъ словъ признанія или хотя бы оправданія террора. Безусловно, терроръ не умаляетъ завоеваній Великой французской революціи, но все то, что она завоевала для человѣка и гражданина, не можетъ узаконить и оправдать гибель десятка тысячъ человѣческихъ жизней.
Террористическій актъ является всегда преступленіемъ. Человѣческая справедливость должна его преслѣдовать и наказывать виновныхъ. Откинувъ въ сторону тѣ соображенія, о которыхъ я говорилъ выше, которыя могли бы нарушить спокойствіе, необходимое для вынесенія приговора, мы должны подойти къ настоящему процессу, какъ къ процессу объ убійствѣ посланника Петра Войкова Борисомъ Ковердой.
При этомъ подходѣ мы сталкиваемся сразу съ понятіемъ о вѣчной и никогда не исчезающей человѣческой гордынѣ. Коверда убиваетъ за Россію, отъ имени Россіи. Право выступать отъ имени народа онъ присвоилъ себѣ самъ. Никто его не уполномочивалъ ни на это свѣдѣніе счетовъ, ни къ борьбѣ отъ имени Россіи, ни къ мести за нея».
Заканчивая свое выступленіе, прокуроръ Рудницкій обратился къ тремъ судьямъ со слѣдующими словами:
«Коверде, господа судьи, слѣдуетъ дать суровое наказаніе, суровое даже, несмотря на его молодой возрастъ, ибо его вина весьма велика. Выстрѣлъ, произведенный имъ, убилъ человѣка, убилъ посланника, убилъ чужестранца, который на польской землѣ былъ увѣренъ въ своей безопасности. Этотъ безумный и роковой выстрѣлъ, послѣднимъ эхомъ котораго будетъ вашъ приговоръ. Польская республика, которая будетъ говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишкомъ тяжелое оскорбленіе нанесено ея достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой въ отношеніи виновнаго, значитъ, и вамъ нельзя не быть суровыми. Черезъ нѣсколько минутъ вы должны стать мыслью и совѣстью республики, болѣть ея заботами, возмущаться ея гнѣвомъ, карать ея мудростью. И если вы изъ-за милосердія, которое ей свойственно, захотите проявить снисхожденіе, взвѣсьте и помните, что это не вы, но она сама будетъ оказывать милосердіе!»
На этомъ закончилось выступленіе прокурора, которое произвело на слушателей глубокое впечатлѣніе и, повидимому, очень непріятно подѣйствовало на Розенгольца. Когда послѣ прокурора заговорилъ первый защитникъ, Розенгольцъ покинулъ залъ.
Бориса Коверду защищали четыре адвоката: Недзельскій, Пасхальскій, Эттингеръ и лишь одинъ русскій по отцу и полякъ по матери - Андреевъ.
Говорившій первымъ Недзельскій защищалъ Коверду по приглашенію всѣхъ русскихъ общественныхъ организацій и учрежденій въ Варшавѣ. Онъ сказалъ, что этимъ убійствомъ юный христіанинъ Коверда фактически выступилъ на защиту принципа “не убій“, покаравъ тѣхъ, кто возвелъ убійство въ рангъ государственной политики. Адвокатъ привелъ итоги большевицкаго владычества: «... По подсчетамъ русскаго соціалиста Мельгунова - уже въ первый періодъ большевицкаго господства пало по приказу кровавой Чека милліонъ семьсотъ тысячъ людей. Проходятъ годы, и каждый день поглощаетъ новыя жертвы... За все время, въ теченіе котораго кошмаръ большевизма виситъ надъ Европой - свершились только два акта мести; одинъ въ Швейцаріи въ 1923 г., когда убитъ былъ Воровскій; другой - спустя четыре года на польской землѣ - убійство Войкова. Неужели эти двѣ жизни являются такимъ ужасомъ въ сравненіи съ милліономъ семьюстами тысячъ невинныхъ жертвъ Чека? Съ десятками милліоновъ жизней, поглощенныхъ по винѣ совѣтскаго эксперимента, гражданской войной, голодомъ, нуждой и болѣзнями?..».
Заканчивая свое выступленіе, адвокатъ Недзельскій приходитъ къ заключенію, что столкновеніе между всемірной христіанской культурой и попыткой большевиковъ вернуть человѣчество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь къ судьямъ, говоритъ: «Вотъ почему бремя великой исторической отвѣтственности падаетъ не на личность Бориса Коверды, а на вѣсь тотъ строй, на совѣсти котораго уже столько преступленій и совѣсть котораго еще запятнается не одной катастрофой, прежде чѣмъ наступитъ въ мірѣ побѣда правды и справедливости... Пусть на чашу милосердія будетъ брошенъ сѵмволъ, который Коверда хотѣлъ защитить - крестъ, на которомъ написана заповѣдь „не убій“. А если этого мало, то бросимъ на чашу вѣсовъ любовь къ родинѣ, которой Коверда посвятилъ свою молодую жизнь. И чаша милосердія должна перевѣсить!»
Слѣдующимъ выступалъ защитникъ Павелъ Андреевъ, который началъ свою рѣчь съ оспариванія утвержденія прокурора, что столкновеніе между Ковердой и Войковымъ - это борьба между двумя русскими, различно относящимися къ состоянію своей родины:
«Нѣтъ! Коверда страдалъ за несчастія своей родины, боролся за нея - Войковъ же не представлялъ родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразованіе, которое даже со своихъ знаменъ сорвало имя Россіи. Родина - это не только территорія, не только совокупность людей. Родина - это комплексъ традицій, вѣрованій, стремленій, святынь, культурныхъ достиженій и исторической общности людей и земли, ими населенной. Родина - это исторія, въ которой развивается нація. А развѣ С. С. С. Р. можетъ создать націю?Нѣтъ!»
Опровергая слѣдующую установку прокурора, Андреевъ говорилъ: «Борисъ Коверда - жалкая пылинка - выступилъ противъ ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужнаго реформаторства, какъ это хочетъ видѣть господинъ прокуроръ. Гордость? Господа судьи, развѣ въ этомъ мальчикѣ, сидящемъ здѣсь на скамьѣ подсудимыхъ, можно усмотрѣть хотя бы тѣнь гордости, этого сатанинскаго искушенія? Развѣ вы не поняли, господа судьи, что Борисъ Коверда - это мальчикъ съ чистой, кристальной душой, съ голубинымъ сердцемъ; мальчикъ, способный на жертву, мальчикъ, котораго на страшный поступокъ убійства толкнула не гордость, а любовь къ неисчислимымъ массамъ сородичей, уничтожаемыхъ, попираемыхъ и убиваемыхъ III Интернаціоналомъ».
Третья защитительная рѣчь, адвоката Эттингера, была аргументаціей противъ подсудности дѣла чрезвычайному суду:
«Господа судьи! Мы раздѣлили между собой защиту, и моей задачей является представить вамъ наши выводы по вопросу о подсудности вамъ этого дѣла. Позволяетъ ли вамъ законъ республики судить Коверду и наказать его согласно немилосердно суровымъ предписаніямъ о чрезвычайныхъ судахъ? Можно ли лишать его тѣхъ гарантій, которыми пользуется подсудимый при обычномъ судебномъ разбирательствѣ и оцѣнки его вины согласно принципамъ нормальнаго закона? По глубокому убѣжденію защиты, преданіе Коверды чрезвычайному суду противорѣчитъ закону. Мы требуемъ, чтобы вы исправили эту ошибку обвиненія и направили дѣло на путь обычнаго разбирательства...».
Послѣднимъ выступалъ адвокатъ Францискъ Пасхальскій, который сравнилъ судъ надъ Конради въ Швейцаріи съ судомъ надъ Ковердой въ Польшѣ. Онъ сказалъ, что Швейцарія стала ареной процесса, во время котораго прошелъ длинный рядъ свидѣтелей, пополняя обвинительный актъ противъ режима большевиковъ. Въ условіяхъ же чрезвычайнаго суда въ Варшавѣ защита не имѣла возможности использовать разсѣянныхъ по Европѣ многочисленныхъ свидѣтелей, которые при другомъ судопроизводствѣ своими показаніями могли бы дополнить свѣдѣнія юнаго обвиняемаго и взять на себя моральную отвѣтственность за его поступокъ. Такимъ образомъ, рамки процесса были значительно сужены, что повлекло за собой удаленіе изъ судебнаго разбирательства всего, что происходитъ въ Совѣтской Россіи, съ которой Польша подписала мирный договоръ.
«Никто, однако, не можетъ намъ запретить здѣсь говорить обо всемъ, что Коверда пережилъ и что толкнуло его на убійство», - сказалъ Пасхальскій. Вернувшись къ воспоминаніямъ дѣтства Бориса въ совѣтской Россіи, онъ подчеркнулъ, что, въ отличіе отъ взрослыхъ, видѣвшихъ многое, для дѣтской души, которая впервые смотритъ на міръ, такая картина, какъ “ледяное крещеніе“ въ рѣкѣ священника, оставляетъ неизгладимое впечатлѣніе и ложится въ основу жизненнаго опыта ребенка.
Засѣданіе суда открылось въ 10.45 утра, а приговоръ былъ вынесенъ черезъ 14 часовъ въ 12.45 ночи. Судьямъ понадобилось 50 минутъ, чтобы принять рѣшеніе. Приговоръ былъ выслушанъ Ковердой и всѣми присутствующими, стоя. Когда предсѣдатель суда дошелъ до словъ о безсрочной каторгѣ, вздохъ облегченія прошелъ по залу, а Коверда встрѣтилъ приговоръ съ выраженіемъ радости на лицѣ.
Его отецъ подбѣжалъ къ скамьѣ подсудимыхъ и крѣпко обнялъ и поцѣловалъ сына, который сразу же, подъ конвоемъ полицейскихъ, былъ отведенъ въ тюрьму.
Мѣсяцъ спустя въ томъ же 1927 г. митрополитъ Сергій въ своей Деклараціи о лояльности богоборческой совѣтской власти осудилъ дѣяніе Бориса Коверды слѣдующими словами:
«Мы хотимъ быть православными и въ то же время сознавать Совѣтскій Союзъ нашей гражданской родиной, радости и успѣхи которой наши радости и успѣхи, а неудачи - наши неудачи. Всякій ударъ, направленный въ Союзъ, будь то война, бойкотъ, какое-нибудь общественное бѣдствіе или просто убійство изъ-за угла, подобное варшавскому, сознается нами какъ ударъ, направленный въ насъ. Оставаясь православными, мы помнимъ свой долгъ быть гражданами Союза “не только изъ страха, но и по совѣсти“, какъ училъ насъ Апостолъ (Римъ. XIII, 5).»
Впослѣдствіи президентъ Рѣчи Посполитой замѣнилъ безсрочныя каторжныя работы тѣми же работами, но на пятнадцатилѣтній срокъ. Какъ мы сейчасъ знаемъ, Борисъ Сафроновичъ Коверда провелъ 10 лѣтъ своей молодой жизни въ тюрьмѣ (освобожденъ по амнистіи).
На Дальнемъ Востокѣ поэтесса Маріанна Колосова посвятила Борису Ковердѣ слѣдующее стихотвореніе:
+ + +
РУССКОМУ РЫЦАРЮ.
Съ Дальняго Востока - въ Варшаву,
Солнцу - привѣтъ изъ тьмы!
Герою воспѣтому славой -
Въ стѣнахъ варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами - Имя
На пергаментѣ славныхъ дѣлъ.
И двуглавый орелъ надъ ними
Въ высоту голубую взлетѣлъ!
Зашептались зеленыя дали...
Зазвенѣла Русская ширь...
Ты - литой изъ блестящей стали
Изъ старыхъ былинъ богатырь!
И закорчился змѣй стоглавый,
Видно пули страшнѣй,чемъ слова?
И подъ стѣны старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Намъ еще отрубить осталось
Девяносто девять головъ...
Но намъ ли страхъ и усталость?
На подвигъ каждый готовъ!
И огнями горитъ золотыми
Путеводная наша звѣзда -
Дорогое, любимое имя:
«Русскій рыцарь Борисъ КОВЕРДА!»
Въ томъ же 1927 г. въ Варшавѣ “Союзомъ Юристовъ съ Восточныхъ Окраинъ Польши“ на польскомъ языкѣ была издана книга, переведенная сразу и на русскій языкъ: «Дѣло Б. Коверды. Іюнь 1927» (Книгоиздательство “Возрожденіе“, Парижъ). Но самъ Борисъ Сафроновичъ былъ очень скромнымъ человѣкомъ и, даже ставъ героемъ русской эмиграціи, не описывалъ публично свой подвигъ. (Въ 1983 г., кажется, онъ пріѣхалъ инкогнито на Посевскую конференцію во Франкфуртъ, и только по его просьбѣ, обращенной къ одному изъ писателей, надписать книгу Наташѣ Коверде, его дочери, я догадался, кто былъ передо мной. - М.Н.)
Лишь въ 1984 году, сознавая важность возстановленія исторической истины и, возможно, предчувствуя, что его жизнь подходитъ къ концу, онъ написалъ статью “Покушеніе на полпреда Войкова 7 іюля 1927 года“ (“Русская Мысль“ №№ 3505-3506, февраль 1984 г., и журналъ “Часовой“). Эта короткая статья, названная авторомъ «свидѣтельскимъ показаніемъ», написана языкомъ дѣлового отчета и почти полностью ограничивается передачей фактовъ и событій. Въ ней онъ впервые раскрываетъ единомышленниковъ, которые знали о готовившемся покушеніи и научили Бориса обращаться съ оружіемъ: это были издатель газеты “Бѣлорусское слово“ докторъ Арсеній Васильевичъ Павлюкевичъ и бѣлогвардейскій казачій есаулъ Михаилъ Ильичъ Яковлевъ.
Борисъ Сафроновичъ скончался въ среду 18 февраля 1987 года, немного не доживъ до своего 80-летія. Отпѣваніе и похороны состоялись 20 февраля въ монастырѣ Новое Дивеево.
А. П. Павлюкевичъ и М.И.Яковлевъ погибли при захватѣ Польши нѣмцами, оказавъ имъ сопротивленіе.
Розенгольцъ былъ разстрѣлянъ въ 1938 г. въ результатѣ третьяго московскаго процесса въ ходѣ сталинской чистки.
Войковъ похороненъ у Кремлевской стѣны и до сихъ поръ оскверняетъ ея, а его имя - станцію метро и нѣсколько улицъ столицы. Всѣ попытки православной общественности (Союза “Христіанское Возрожденіе“, Союза Русскаго Народа, депутатской группы “Возвращеніе“) добиться хотя бы переименованія станціи метро “Войковская“ были безуспѣшными. Нынѣшніе властители чувствуютъ себя преемниками Войкова, а не Коверды.
М.Н.
Использованы материалы Из журнала “Кадетская перекличка“ № 43, 1987 г.:
http://www.xxl3.ru/kadeti/koverda.htm
Источник: http://www.rusidea.org/?a=25060703
издательство “Русская Идея“
Войковъ (Вайнеръ Пинхусъ) прибылъ въ Россію въ числѣ ленинскихъ соратниковъ въ знаменитомъ “пломбированномъ вагонѣ“, былъ командированъ на Уралъ и сталъ однимъ изъ непосредственныхъ участниковъ убійства Царской Семьи 4/17 іюля 1918 г., присутствуя при этомъ какъ представитель областнаго областного Совдепа, и потомъ какъ химикъ руководилъ уничтоженіемъ тѣлъ, обезпечивъ доставку кислоты. Въ 1924 г. Войковъ сталъ совѣтскимъ полпредомъ Варшавѣ. Подъ новый, для него роковой, 1927 годъ, подъ вліяніемъ выпитаго на вечерѣ сотрудниковъ посольства, онъ разсказалъ будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую исторію убійства Царской Семьи въ домѣ Ипатьева. «Это была ужасная исторія», - говорилъ Войковъ, держа въ рукахъ перстень съ рубиномъ, переливающимся цвѣтомъ крови, который онъ снялъ съ одной изъ жертвъ послѣ убійства. - «Мы всѣ участники были прямо-таки подавлены этимъ кошмаромъ. Даже Юровскій, - и тотъ подъ конецъ не вытерпѣлъ и сказалъ, что еще нѣсколько такихъ дней, и онъ сошелъ бы съ ума».
Покаравъ этого палача Царской Семьи 7 іюня 1927 г. на варшавскомъ вокзалѣ, юноша Борисъ Коверда (1907-1987) сталъ героемъ русской эмиграціи.
Судъ надъ Борисомъ Ковердой былъ проведенъ очень быстро: 7 іюня было совершено покушеніе, а уже 15-го былъ вынесенъ приговоръ. Оба заинтересованные правительства, польское и совѣтское, имѣли для этого основанія. Польша не хотѣла осложнять отношенія со своимъ опаснымъ сосѣдомъ, съ которымъ она не такъ давно закончила войну. Для Совѣтскаго же Союза долгое слѣдствіе и разборъ причинъ покушенія грозили превратить судъ надъ Ковердой въ осужденіе совѣтскаго режима въ глазахъ у міровой общественности. Большевики боялись повторенія суда надъ другимъ русскимъ эмигрантомъ, швейцарскимъ подданнымъ Конради, застрѣлившимъ въ 1923 г. секретаря совѣтской делегаціи Воровского. Швейцарскій судъ оправдалъ Конради и тѣмъ самымъ въ ходѣ процесса разоблачилъ и осудилъ большевицкіе злодѣянія въ Россіи.
Для ускоренія процесса польское правительство нашло возможнымъ примѣненіе закона о чрезвычайныхъ судахъ, относящагося къ преступленіямъ противъ польскихъ офиціальныхъ лицъ (Войкова какъ дипломата, пользующагося государственной защитой, причислили къ таковымъ). Въ составѣ предсѣдателя и двухъ членовъ, этотъ судъ выноситъ скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованію не подлежатъ.
Съ ранняго утра 15 іюня зданіе суда было окружено толпой лицъ, желавшихъ присутствовать въ залѣ судебнаго засѣданія. Несмотря на строгій отборъ, съ которымъ производился допускъ въ залъ,всѣ скамьи для публики, проходы и мѣста за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительнымъ числомъ журналистовъ, количество которыхъ достигло 120 человѣкъ. Среди нихъ были корреспонденты “Правды“ и “Извѣстій“, занявшіе мѣста въ сторонѣ отъ “буржуазныхъ“ журналистовъ.
Борисъ Коверда былъ введенъ въ залъ суда подъ сильнымъ конвоемъ и сразу завоевалъ общую симпатію своей улыбкой и добрымъ выраженіемъ лица. Въ чистой рубашкѣ и въ скромномъ костюмѣ онъ казался совершенно мальчикомъ. Свои показанія Коверда давалъ, какъ и всѣ свидѣтели, на польскомъ языкѣ. Въ первый моментъ онъ очень волновался, но все остальное время держалъ себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявленія приговора въ напряженной атмосферѣ судебнаго засѣданія возникали даже опасенія о возможности вынесенія смертнаго приговора...
Обвинительный актъ о преданіи Бориса Коверды чрезвычайному суду, въ качествѣ обвиняемаго по статьѣ 453 уголовнаго кодекса, въ интересующей насъ части, гласитъ:
«Стрѣлявшимъ въ посланника Войкова оказался Борисъ Коверда, девятнадцати лѣтъ, ученикъ гимназіи Русскаго общества въ Вильно, который, опрошенный въ качествѣ обвиняемаго, призналъ себя виновнымъ въ умышленномъ убійствѣ посланника Войкова и заявилъ, что онъ, будучи противникомъ настоящаго политическаго и общественнаго строя въ Россіи и имѣя намѣреніе поѣхать въ Россію, чтобы тамъ принять активное участіе въ борьбѣ съ этимъ строемъ, пріѣхалъ въ Варшаву съ цѣлью получить разрѣшеніе Представительства С. С. С. Р. на безплатный проѣздъ въ Россію. А когда ему было въ этомъ отказано, онъ рѣшилъ убить посланника Войкова, какъ представителя власти С. С. С. Р., причемъ добавилъ, что съ посланникомъ Войковымъ никогда не разговаривалъ, къ нему претензій не имѣлъ, ни къ какой политической организаціи не принадлежалъ, и что актъ убійства онъ совершилъ самъ, безъ чьего-либо внушенія или соучастія».
Послѣ оглашенія обвинительнаго акта предсѣдатель суда спросилъ Коверду, признаетъ ли онъ себя виновнымъ, на что тотъ отвѣтилъ, что признаетъ убійство Войкова, но виновнымъ себя не признаетъ, такъ какъ убилъ его за все то, что большевики совершили въ Россіи.
По окончаніи этого заявленія были введены свидѣтели. Свидѣтелей обвиненія было пять: Аркадій Розенгольцъ, полпредъ С. С. С. Р. въ Англіи, Юрій Григоровичъ, завхозъ совѣтскаго посольства въ Варшавѣ, два польскихъ полицейскихъ, дежурившихъ въ утро покушенія на вокзалѣ и Сура Фенигштейнъ, торговка, у которой Коверда прожилъ въ качествѣ “углового жильца“ 13 дней изъ своего двухнедѣльнаго пребыванія въ Варшавѣ.
Розенгольцъ разсказалъ о своей встрѣчѣ на вокзалѣ съ Войковымъ и о деталяхъ самого покушенія, въ то время какъ они вмѣстѣ шли изъ вокзальнаго буфета къ поѣзду, на которомъ Розенгольцъ собирался уѣхать въ Москву. Григоровичъ по сути дѣла ничего сказать не смогъ, такъ какъ Войковъ отпустилъ его съ вокзала до покушенія. Свидѣтельница Фенигштейнъ показала, что Коверда приходилъ вечеромъ, а утромъ выходилъ и никого у себя не принималъ.
Околоточный Ясинскій дежурилъ на вокзалѣ, услышалъ нѣсколько выстрѣловъ и «замѣтилъ двухъ людей, стрѣлявшихъ другъ въ друга изъ револьверовъ».. Описавъ послѣдующіе обстоятельства, онъ закончилъ свое показаніе такъ: «Будучи въ помѣщеніи, въ которое былъ отведенъ Коверда, я слышалъ, какъ тотъ сказалъ: “за Россію“». Полицейскій Домбровскій, тоже дежурившій на вокзалѣ, далъ свою версію событій и подтвердилъ, что на вопросъ зачѣмъ онъ стрѣлялъ, Коверда отвѣтилъ: «Я отомстилъ за Россію, за милліоны людей». Онъ также отмѣтилъ, что Коверда былъ совершенно спокоенъ, когда его арестовали, скрыться не пытался, то есть сознательно шелъ на эту жертвенную акцію, рискуя жизнью или свободой. (Позже Коверда разсказалъ, что задержавшій его полицейскій, узнавъ, что выстрѣлы были направлены въ совѣтскаго посла, сказалъ арестованному юношѣ: “Жаль, что не въ Троцкого“.)
Отмѣтимъ немаловажное “случайное“ стеченіе обстоятельствъ въ происшедшемъ. Борисъ Коверда жилъ въ Вильно и пріѣхалъ въ Варшаву, когда прочелъ въ газетѣ сообщеніе объ отъѣздѣ въ эти дни въ Москву совѣтскаго полпреда Войкова. Каждый день юноша ждалъ цареубійцу на вокзалѣ, но газетная информація оказалась неправильной, а деньги на пребываніе въ Варшавѣ кончились. Однако Господу Богу было угодно, чтобы въ послѣдній день, когда Коверда уже собрался возвращаться домой, Войковъ появился на вокзалѣ для встрѣчи съ проѣзжавшимъ черезъ Варшаву Розенгольцемъ. Коверда не сразу попалъ въ Войкова, хотя выпустилъ въ него, убѣгавшаго и отстрѣливавшагося, всю обойму пистолета - шесть пуль. Въ цареубійцу попали лишь двѣ, и онъ скончался отъ раненій въ больницѣ.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директоръ гимназіи, въ которой онъ учился, его духовникъ, издатель антикоммунистическаго еженедѣльника “Бѣлорусское Слово“, въ которомъ Коверда проработалъ три года, товарищи по гимназіи, знакомые - всего 21 человѣкъ. Приведемъ наиболѣе существенные отрывки.
Мать Бориса, Анна Коверда, дала слѣдующіе показанія: «Въ 1915 году мы были эвакуированы властями изъ Вильны... Мы жили въ Россіи до 1920 года... То, что онъ видѣлъ въ Самарѣ, не могло создать въ немъ благопріятнаго для большевиковъ настроенія... Онъ былъ свидѣтелемъ разгула Чрезвычайки... Сынъ моей сестры былъ убитъ большевиками. Борисъ часто объ этомъ говорилъ съ моей сестрой... Борисъ въ Самарѣ былъ свидѣтелемъ, какъ разстрѣливали на льду нашего знакомаго отца Лебедева... Борисъ былъ впечатлительнымъ, тихимъ и скромнымъ. Онъ работалъ на всю семью... Когда Борисъ былъ еще 6-7-лѣтнимъ мальчикомъ, я иногда читала ему исторію Россіи... На него особенно сильное впечатлѣніе произвела исторія Сусанина. Онъ сказалъ мнѣ: “Мама, я хочу быть Сусанинымъ“... Объ убійствѣ я узнала изъ газетъ. Оно было для меня неожиданностью».
Директоръ гимназіи Виленского Русскаго Общества сообщилъ слѣдующее: «Въ прошломъ учебномъ году Коверда поступилъ въ нашу гимназію въ 7-ой классъ... Я спрашивалъ учителей бѣлорусской гимназіи, отчего Коверда ушелъ изъ этой гимназіи - и мнѣ было сказано, что тамъ часть учениковъ принадлежала къ коммунистической партіи, что Коверда выступалъ противъ своихъ товарищей и что на этой почвѣ ушелъ... Я зналъ, что Коверда находится въ очень тяжелыхъ матеріальныхъ условіяхъ, что онъ вынужденъ работать... Мы мирились съ частымъ пропускомъ уроковъ... и онъ хоть съ трудомъ, но былъ переведенъ въ 8-ой классъ... Уже послѣ Рождества онъ очень рѣдко бывалъ въ гимназіи... Возникъ вопросъ, что дѣлать съ Ковердой. 21 мая на засѣданіи педагогическаго совѣта было принято рѣшеніе объ исключеніи Бориса Коверды... Мы были вынуждены это сдѣлать на основаніи существующихъ правилъ... Исключеніе Коверды... было для меня тяжелой обязанностью... У него были слезы на глазахъ, когда онъ говорилъ, что хочетъ окончить гимназію, но не можетъ платить... Коверда былъ тихимъ, спокойнымъ, послушнымъ, сосредоточеннымъ и замкнутымъ... Какъ директоръ гимназіи я могу сказать, что Коверда оставилъ въ гимназіи самые хорошіе хорошія воспоминанія... На этой недѣлѣ я разговаривалъ съ товарищами Коверды. Они мнѣ говорили, что встрѣчались съ Ковердой и разсказывали ему объ экзаменахъ. Коверда загадочно говорилъ о томъ, что ему тоже предстоитъ сдать экзаменъ, и потомъ его товарищи объяснили, что этотъ экзаменъ - это его поступокъ. Общее мнѣніе о Коверде гласило, что это человѣкъ безусловно идейный, не бросающій словъ на вѣтеръ, сосредоточенный, впечатлительный, мягкій... Всѣмъ было ясно, что Коверда переживалъ что-то крупное, что-то цѣнное, какую-то тайну. Это было общее мнѣніе товарищей Коверды по гимназіи»...
Священникъ Дзичковскій былъ духовникомъ и законоучителемъ Бориса и охарактеризовалъ его какъ хорошаго ученика и христіанина: «Борисъ Коверда былъ христіаниномъ не только на словахъ. Онъ относился къ закону Божію съ особеннымъ вниманіемъ. Посѣщалъ церковь. Я видѣлъ, что онъ въ семьѣ получилъ религіозное воспитаніе и этимъ отличался отъ остальныхъ моихъ учениковъ»...
Арсеній Павлюкевичъ, издатель еженедѣльника “Бѣлорусское Слово“, показалъ, что Коверда работалъ у него корректоромъ и экспедиторомъ, былъ трудолюбивъ, дѣлалъ переводы, интересовался религіознымъ отдѣломъ и вступалъ въ переписку съ методистами, защищая Православіе.
Товарищи по гимназіи Агаѳоновъ и Белевскій пробыли съ нимъ въ одномъ классѣ два года и считали его замкнутымъ, набожнымъ, скромнымъ и симпатичнымъ. Его любили и уважали. Онъ приходилъ въ гимназію усталый отъ работы. Коверда былъ противникомъ большевиковъ и въ Вильне выступалъ противъ нихъ. Когда въ Вильне шелъ совѣтскій фильмъ “Волжскій бурлакъ“, Коверда сказалъ, что такія картины не должны демонстрироваться и что слѣдовало бы, какъ въ Ригѣ, сорвать демонстрацію. Коверда говорилъ, что онъ очень любитъ Родину и Родина находится въ тяжеломъ положеніи.
Послѣ окончанія выступленій остальныхъ свидѣтелей защиты, которые ничего по сути дѣла не добавили, судъ перешелъ къ слушанію обвиняемаго.
Коверда поднялся со своего мѣста и громко и отчетливо сталъ разсказывать, на польскомъ языкѣ, свои воспоминанія и впечатлѣнія дѣтства въ Россіи, передавая обстоятельства и сцены безправія, насилія, жестокости и террора:
«Еще въ прошломъ году я хотѣлъ ѣхать для борьбы съ большевиками въ Россію. Я говорилъ объ этомъ моимъ друзьямъ. Не знаю, почему они умолчали объ этомъ здѣсь передъ судомъ. Но пришло время матеріальной нужды, и мнѣ не удалось осуществить мой замыселъ. Но когда мое матеріальное положеніе укрѣпилось, я опять началъ думать о борьбѣ и рѣшилъ поѣхать въ Россію легально. Я собралъ немного денегъ и пріѣхалъ въ Варшаву, а когда мнѣ было въ этомъ отказано, я рѣшилъ убить Войкова, представителя международной банды большевиковъ. Мнѣ жаль, что я причинилъ столько непріятностей моей второй родинѣ - Польшѣ».
Прокуроръ Рудницкій началъ свою рѣчь съ утвержденія, что Коверда является русскимъ не только по происхожденію, языку и вѣроисповѣданію, но и по «одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на невѣрные пути, но тѣмъ не менѣе глубокой любви къ своей странѣ». Затѣмъ онъ продолжилъ:
«На какую бы ошибочную дорогу ни завела его эта любовь, мы не можемъ не принять во вниманіе той правды, которая въ немъ живетъ, руководитъ его неопытнымъ умомъ, его ошибочными, преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можемъ преступленіе, убійство посланника Войкова, считать за споръ сегодняшней Россіи съ завтрашней Россіей или же Россіи сегодняшняго дня съ Россіей вчерашняго дня, а тѣмъ болѣе мы не можемъ считать, что нашъ приговоръ долженъ разрѣшить великій споръ между двумя лагерями одного народа. Мы не можемъ ни минуты задумываться надъ вопросомъ, кто правъ: сегодняшніе правители Россіи или же ея эмиграція, которая, измученная и раздраженная, какъ всякій лишенный своей земли человѣкъ, желаетъ ввести какой-то другой порядокъ въ Россіи. Мы не можемъ ни разрѣшать, ни касаться этого спора не только потому, что никто изъ современниковъ не въ состояніи разрѣшить, за кѣмъ правда въ великихъ историческихъ переворотахъ, но прежде всего потому, что это споръ русскихъ съ русскими, споръ внутри государства, борьба силъ чужого общества.
Мы не можемъ также поставить вопроса, былъ или не былъ террористическій актъ Коверды вызванъ и оправданъ терроромъ въ Россіи... Мы не можемъ ставить вопросъ, кто первый началъ примѣнять терроръ. Терроръ не является содержаніемъ революціи, онъ является излишне часто примѣняемымъ способомъ борьбы, и я думаю, что никогда исторія, отмѣчая завоеванія или отдавая надлежащую дань революціоннымъ переворотамъ, не найдетъ словъ признанія или хотя бы оправданія террора. Безусловно, терроръ не умаляетъ завоеваній Великой французской революціи, но все то, что она завоевала для человѣка и гражданина, не можетъ узаконить и оправдать гибель десятка тысячъ человѣческихъ жизней.
Террористическій актъ является всегда преступленіемъ. Человѣческая справедливость должна его преслѣдовать и наказывать виновныхъ. Откинувъ въ сторону тѣ соображенія, о которыхъ я говорилъ выше, которыя могли бы нарушить спокойствіе, необходимое для вынесенія приговора, мы должны подойти къ настоящему процессу, какъ къ процессу объ убійствѣ посланника Петра Войкова Борисомъ Ковердой.
При этомъ подходѣ мы сталкиваемся сразу съ понятіемъ о вѣчной и никогда не исчезающей человѣческой гордынѣ. Коверда убиваетъ за Россію, отъ имени Россіи. Право выступать отъ имени народа онъ присвоилъ себѣ самъ. Никто его не уполномочивалъ ни на это свѣдѣніе счетовъ, ни къ борьбѣ отъ имени Россіи, ни къ мести за нея».
Заканчивая свое выступленіе, прокуроръ Рудницкій обратился къ тремъ судьямъ со слѣдующими словами:
«Коверде, господа судьи, слѣдуетъ дать суровое наказаніе, суровое даже, несмотря на его молодой возрастъ, ибо его вина весьма велика. Выстрѣлъ, произведенный имъ, убилъ человѣка, убилъ посланника, убилъ чужестранца, который на польской землѣ былъ увѣренъ въ своей безопасности. Этотъ безумный и роковой выстрѣлъ, послѣднимъ эхомъ котораго будетъ вашъ приговоръ. Польская республика, которая будетъ говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишкомъ тяжелое оскорбленіе нанесено ея достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой въ отношеніи виновнаго, значитъ, и вамъ нельзя не быть суровыми. Черезъ нѣсколько минутъ вы должны стать мыслью и совѣстью республики, болѣть ея заботами, возмущаться ея гнѣвомъ, карать ея мудростью. И если вы изъ-за милосердія, которое ей свойственно, захотите проявить снисхожденіе, взвѣсьте и помните, что это не вы, но она сама будетъ оказывать милосердіе!»
На этомъ закончилось выступленіе прокурора, которое произвело на слушателей глубокое впечатлѣніе и, повидимому, очень непріятно подѣйствовало на Розенгольца. Когда послѣ прокурора заговорилъ первый защитникъ, Розенгольцъ покинулъ залъ.
Бориса Коверду защищали четыре адвоката: Недзельскій, Пасхальскій, Эттингеръ и лишь одинъ русскій по отцу и полякъ по матери - Андреевъ.
Говорившій первымъ Недзельскій защищалъ Коверду по приглашенію всѣхъ русскихъ общественныхъ организацій и учрежденій въ Варшавѣ. Онъ сказалъ, что этимъ убійствомъ юный христіанинъ Коверда фактически выступилъ на защиту принципа “не убій“, покаравъ тѣхъ, кто возвелъ убійство въ рангъ государственной политики. Адвокатъ привелъ итоги большевицкаго владычества: «... По подсчетамъ русскаго соціалиста Мельгунова - уже въ первый періодъ большевицкаго господства пало по приказу кровавой Чека милліонъ семьсотъ тысячъ людей. Проходятъ годы, и каждый день поглощаетъ новыя жертвы... За все время, въ теченіе котораго кошмаръ большевизма виситъ надъ Европой - свершились только два акта мести; одинъ въ Швейцаріи въ 1923 г., когда убитъ былъ Воровскій; другой - спустя четыре года на польской землѣ - убійство Войкова. Неужели эти двѣ жизни являются такимъ ужасомъ въ сравненіи съ милліономъ семьюстами тысячъ невинныхъ жертвъ Чека? Съ десятками милліоновъ жизней, поглощенныхъ по винѣ совѣтскаго эксперимента, гражданской войной, голодомъ, нуждой и болѣзнями?..».
Заканчивая свое выступленіе, адвокатъ Недзельскій приходитъ къ заключенію, что столкновеніе между всемірной христіанской культурой и попыткой большевиковъ вернуть человѣчество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь къ судьямъ, говоритъ: «Вотъ почему бремя великой исторической отвѣтственности падаетъ не на личность Бориса Коверды, а на вѣсь тотъ строй, на совѣсти котораго уже столько преступленій и совѣсть котораго еще запятнается не одной катастрофой, прежде чѣмъ наступитъ въ мірѣ побѣда правды и справедливости... Пусть на чашу милосердія будетъ брошенъ сѵмволъ, который Коверда хотѣлъ защитить - крестъ, на которомъ написана заповѣдь „не убій“. А если этого мало, то бросимъ на чашу вѣсовъ любовь къ родинѣ, которой Коверда посвятилъ свою молодую жизнь. И чаша милосердія должна перевѣсить!»
Слѣдующимъ выступалъ защитникъ Павелъ Андреевъ, который началъ свою рѣчь съ оспариванія утвержденія прокурора, что столкновеніе между Ковердой и Войковымъ - это борьба между двумя русскими, различно относящимися къ состоянію своей родины:
«Нѣтъ! Коверда страдалъ за несчастія своей родины, боролся за нея - Войковъ же не представлялъ родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразованіе, которое даже со своихъ знаменъ сорвало имя Россіи. Родина - это не только территорія, не только совокупность людей. Родина - это комплексъ традицій, вѣрованій, стремленій, святынь, культурныхъ достиженій и исторической общности людей и земли, ими населенной. Родина - это исторія, въ которой развивается нація. А развѣ С. С. С. Р. можетъ создать націю?Нѣтъ!»
Опровергая слѣдующую установку прокурора, Андреевъ говорилъ: «Борисъ Коверда - жалкая пылинка - выступилъ противъ ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужнаго реформаторства, какъ это хочетъ видѣть господинъ прокуроръ. Гордость? Господа судьи, развѣ въ этомъ мальчикѣ, сидящемъ здѣсь на скамьѣ подсудимыхъ, можно усмотрѣть хотя бы тѣнь гордости, этого сатанинскаго искушенія? Развѣ вы не поняли, господа судьи, что Борисъ Коверда - это мальчикъ съ чистой, кристальной душой, съ голубинымъ сердцемъ; мальчикъ, способный на жертву, мальчикъ, котораго на страшный поступокъ убійства толкнула не гордость, а любовь къ неисчислимымъ массамъ сородичей, уничтожаемыхъ, попираемыхъ и убиваемыхъ III Интернаціоналомъ».
Третья защитительная рѣчь, адвоката Эттингера, была аргументаціей противъ подсудности дѣла чрезвычайному суду:
«Господа судьи! Мы раздѣлили между собой защиту, и моей задачей является представить вамъ наши выводы по вопросу о подсудности вамъ этого дѣла. Позволяетъ ли вамъ законъ республики судить Коверду и наказать его согласно немилосердно суровымъ предписаніямъ о чрезвычайныхъ судахъ? Можно ли лишать его тѣхъ гарантій, которыми пользуется подсудимый при обычномъ судебномъ разбирательствѣ и оцѣнки его вины согласно принципамъ нормальнаго закона? По глубокому убѣжденію защиты, преданіе Коверды чрезвычайному суду противорѣчитъ закону. Мы требуемъ, чтобы вы исправили эту ошибку обвиненія и направили дѣло на путь обычнаго разбирательства...».
Послѣднимъ выступалъ адвокатъ Францискъ Пасхальскій, который сравнилъ судъ надъ Конради въ Швейцаріи съ судомъ надъ Ковердой въ Польшѣ. Онъ сказалъ, что Швейцарія стала ареной процесса, во время котораго прошелъ длинный рядъ свидѣтелей, пополняя обвинительный актъ противъ режима большевиковъ. Въ условіяхъ же чрезвычайнаго суда въ Варшавѣ защита не имѣла возможности использовать разсѣянныхъ по Европѣ многочисленныхъ свидѣтелей, которые при другомъ судопроизводствѣ своими показаніями могли бы дополнить свѣдѣнія юнаго обвиняемаго и взять на себя моральную отвѣтственность за его поступокъ. Такимъ образомъ, рамки процесса были значительно сужены, что повлекло за собой удаленіе изъ судебнаго разбирательства всего, что происходитъ въ Совѣтской Россіи, съ которой Польша подписала мирный договоръ.
«Никто, однако, не можетъ намъ запретить здѣсь говорить обо всемъ, что Коверда пережилъ и что толкнуло его на убійство», - сказалъ Пасхальскій. Вернувшись къ воспоминаніямъ дѣтства Бориса въ совѣтской Россіи, онъ подчеркнулъ, что, въ отличіе отъ взрослыхъ, видѣвшихъ многое, для дѣтской души, которая впервые смотритъ на міръ, такая картина, какъ “ледяное крещеніе“ въ рѣкѣ священника, оставляетъ неизгладимое впечатлѣніе и ложится въ основу жизненнаго опыта ребенка.
Засѣданіе суда открылось въ 10.45 утра, а приговоръ былъ вынесенъ черезъ 14 часовъ въ 12.45 ночи. Судьямъ понадобилось 50 минутъ, чтобы принять рѣшеніе. Приговоръ былъ выслушанъ Ковердой и всѣми присутствующими, стоя. Когда предсѣдатель суда дошелъ до словъ о безсрочной каторгѣ, вздохъ облегченія прошелъ по залу, а Коверда встрѣтилъ приговоръ съ выраженіемъ радости на лицѣ.
Его отецъ подбѣжалъ къ скамьѣ подсудимыхъ и крѣпко обнялъ и поцѣловалъ сына, который сразу же, подъ конвоемъ полицейскихъ, былъ отведенъ въ тюрьму.
Мѣсяцъ спустя въ томъ же 1927 г. митрополитъ Сергій въ своей Деклараціи о лояльности богоборческой совѣтской власти осудилъ дѣяніе Бориса Коверды слѣдующими словами:
«Мы хотимъ быть православными и въ то же время сознавать Совѣтскій Союзъ нашей гражданской родиной, радости и успѣхи которой наши радости и успѣхи, а неудачи - наши неудачи. Всякій ударъ, направленный въ Союзъ, будь то война, бойкотъ, какое-нибудь общественное бѣдствіе или просто убійство изъ-за угла, подобное варшавскому, сознается нами какъ ударъ, направленный въ насъ. Оставаясь православными, мы помнимъ свой долгъ быть гражданами Союза “не только изъ страха, но и по совѣсти“, какъ училъ насъ Апостолъ (Римъ. XIII, 5).»
Впослѣдствіи президентъ Рѣчи Посполитой замѣнилъ безсрочныя каторжныя работы тѣми же работами, но на пятнадцатилѣтній срокъ. Какъ мы сейчасъ знаемъ, Борисъ Сафроновичъ Коверда провелъ 10 лѣтъ своей молодой жизни въ тюрьмѣ (освобожденъ по амнистіи).
На Дальнемъ Востокѣ поэтесса Маріанна Колосова посвятила Борису Ковердѣ слѣдующее стихотвореніе:
+ + +
РУССКОМУ РЫЦАРЮ.
Съ Дальняго Востока - въ Варшаву,
Солнцу - привѣтъ изъ тьмы!
Герою воспѣтому славой -
Въ стѣнахъ варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами - Имя
На пергаментѣ славныхъ дѣлъ.
И двуглавый орелъ надъ ними
Въ высоту голубую взлетѣлъ!
Зашептались зеленыя дали...
Зазвенѣла Русская ширь...
Ты - литой изъ блестящей стали
Изъ старыхъ былинъ богатырь!
И закорчился змѣй стоглавый,
Видно пули страшнѣй,чемъ слова?
И подъ стѣны старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Намъ еще отрубить осталось
Девяносто девять головъ...
Но намъ ли страхъ и усталость?
На подвигъ каждый готовъ!
И огнями горитъ золотыми
Путеводная наша звѣзда -
Дорогое, любимое имя:
«Русскій рыцарь Борисъ КОВЕРДА!»
Въ томъ же 1927 г. въ Варшавѣ “Союзомъ Юристовъ съ Восточныхъ Окраинъ Польши“ на польскомъ языкѣ была издана книга, переведенная сразу и на русскій языкъ: «Дѣло Б. Коверды. Іюнь 1927» (Книгоиздательство “Возрожденіе“, Парижъ). Но самъ Борисъ Сафроновичъ былъ очень скромнымъ человѣкомъ и, даже ставъ героемъ русской эмиграціи, не описывалъ публично свой подвигъ. (Въ 1983 г., кажется, онъ пріѣхалъ инкогнито на Посевскую конференцію во Франкфуртъ, и только по его просьбѣ, обращенной къ одному изъ писателей, надписать книгу Наташѣ Коверде, его дочери, я догадался, кто былъ передо мной. - М.Н.)
Лишь въ 1984 году, сознавая важность возстановленія исторической истины и, возможно, предчувствуя, что его жизнь подходитъ къ концу, онъ написалъ статью “Покушеніе на полпреда Войкова 7 іюля 1927 года“ (“Русская Мысль“ №№ 3505-3506, февраль 1984 г., и журналъ “Часовой“). Эта короткая статья, названная авторомъ «свидѣтельскимъ показаніемъ», написана языкомъ дѣлового отчета и почти полностью ограничивается передачей фактовъ и событій. Въ ней онъ впервые раскрываетъ единомышленниковъ, которые знали о готовившемся покушеніи и научили Бориса обращаться съ оружіемъ: это были издатель газеты “Бѣлорусское слово“ докторъ Арсеній Васильевичъ Павлюкевичъ и бѣлогвардейскій казачій есаулъ Михаилъ Ильичъ Яковлевъ.
Борисъ Сафроновичъ скончался въ среду 18 февраля 1987 года, немного не доживъ до своего 80-летія. Отпѣваніе и похороны состоялись 20 февраля въ монастырѣ Новое Дивеево.
А. П. Павлюкевичъ и М.И.Яковлевъ погибли при захватѣ Польши нѣмцами, оказавъ имъ сопротивленіе.
Розенгольцъ былъ разстрѣлянъ въ 1938 г. въ результатѣ третьяго московскаго процесса въ ходѣ сталинской чистки.
Войковъ похороненъ у Кремлевской стѣны и до сихъ поръ оскверняетъ ея, а его имя - станцію метро и нѣсколько улицъ столицы. Всѣ попытки православной общественности (Союза “Христіанское Возрожденіе“, Союза Русскаго Народа, депутатской группы “Возвращеніе“) добиться хотя бы переименованія станціи метро “Войковская“ были безуспѣшными. Нынѣшніе властители чувствуютъ себя преемниками Войкова, а не Коверды.
М.Н.
Использованы материалы Из журнала “Кадетская перекличка“ № 43, 1987 г.:
http://www.xxl3.ru/kadeti/koverda.htm
Источник: http://www.rusidea.org/?a=25060703
издательство “Русская Идея“