Персик
Утро. Персик такой жалкий, худой, беспомощный лежит в прихожей, умирает. Все эти десять лет, как он живёт с нами, он был немым котиком, лишь беззвучно открывая рот вместо мяуканья. А теперь он, вдруг, в последний день своей жизни, обрел голос и жалобно мяучит, изредка поднимая голову, чтобы посмотреть, что там, в конце коридора, где я отрываю дверь ванной и включаю свет, но подняться и встать на лапы уже нет сил, и голова его валится снова на коврик.
В этом году он сильно сдал, суставы отказывались держать его тельце и он шатался из стороны в стороны, приседая на задних лапах. Последние несколько недель он передвигался каким-то полуползком, а третий день кот совсем не двигается, лишь изредка совершает отчаянные рывки, меняя место, забираясь поглубже под кровать или под ванную, и только обездвиженный сильно истончившийся светлорыжий хвостик показывает место, где он нашел временный покой. Он уже не ест и не пьет. Я глажу его по шерстке и чувствую, что осталось ему совсем недолго.
Вечером, вернувшись с работы, я нахожу котика на том же месте и, не переодеваясь, несу Персика в ветеринарную клинику. Идет дождь и по переноске, закрытой герметичным чехлом, стучат крупные капли.
«Как бы усыпить нашего страдальца?»,- спрашиваю я у администратора клиники.
Она рассказывает мне, что решение об усыплении принимает врач, что если возможно спасти, то врач будет лечить, и что все врачи сейчас заняты, а запись на прием только на 23:30. Она не понимает, что если бы существовала возможность спасти, то я не пришел бы сюда сегодня. Но я не вступаю в диалог. Записываюсь на прием и мы с Персиком возвращаемся домой. Бедный мой кот.
Он лежит на пеленке в прихожей на боку еще три часа. У него не закрываются глаза, рот приоткрыт и он уже совсем не может поднять голову, чтобы посмотреть вокруг. Изредка он очень жалобно мяучит, видимо от боли, и тогда сын, сев рядом с ним на пол и гладя его, успокаивает шепча: «Тише. Тише, котик».
В двенадцатом часу я одеваюсь, жена снова осторожно помещает Персика в переноску и все домашние прощаются с ним, на этот раз - окончательно.
Выйдя из подъезда, я заставляю себя не плакать - так мне жалко моего котика. А он еле слышно поскребывает когтями по пластмассовому дну переноски, усиливая мое горе.
Мы с котом сидим в приемной и ждем врача. Я поставил переноску рядом с собой на кожаный диван и открыл ее. Персик сделал последнее, невероятное усилие и его голова оказалась у края переноски, но больше сил двигаться уже нет. Я гладил его, шептал ласковые слова и сдерживал слезы.
Потом Персик лежал на металлическом столе посреди маленькой проходной комнаты для приема. Врач поставила ему катетер в заднюю лапку, предварительно сбрив с шерсть с этого участка. Персик почти не реагировал на это. Врач ушла готовить раствор для инъекции, а я остался проститься с котиком.
Я гладил его по голове, по обессилившим лапкам, по проступающим сквозь истончившуюся шерсть ребрам. «Мой котеночек, мой Персик…».
И я вспомнил, как когда-то этот умирающий бедняга и правда был маленьким пушистым диким котенком, жившим на берегу Финского залива в «Шанхае» среди ангаров для рыбацких лодок. Вспомнил, как мы взяли этого дичка к себе домой и как он смешно шипел и боялся всего первые дни.
Вспомнил и то, как однажды много лет назад, утомившись от кошачьей назойливости, я специально испугал внезапными резкими движениями и звуками лежавших на моей кровати котов. И как Персик, не помня себя от ужаса, метался по комнате пытаясь найти укрытие…
Образовавшийся в груди ком все сильнее мешал мне дышать. Бедный мой котик. Прости меня, мой маленький!
Пришла врач и ввела в вену через катетер смертельный раствор. Через несколько мгновений Персик перестал дышать и врач, прислонив к его груди стетоскоп, сказала: «Всё».
Выйдя из клиники, я уже не пытаюсь сдерживать слёзы…
Фотки все старые, конечно, не стал фоткать котика в его угасании
