А. Делианич "ОТЕЛЬ НА ТУРАХСКИХ ВЫСОТАХ", (сокращённый вариант), ч. 3
- Не плохо, совсем не плохо! - повторял он вслух, оттачивая розовые ногти. Он знал, что Тешман будет твердым орехом, но он также знал, что его будущее, вся его карьера и производство в генералы МВД зависит от того успеха, которого он должен добиться. Тешман лично имел связь с теми, кто был готов отдать приказ бросить оружие в тот момент, когда на фронте появятся настоящие дивизии Русской Освободительной Армии. Он, переодетый то в крестьянина, то в форму советского солдата или офицера, встречался с этими предателями и договаривался с ними. Тешман - это был золотой клад информаций, и от его слов могли полететь многие головы, а Церовский - подняться на несколько ступеней выше. Вот почему он и хотел сам вести допрос Тешмана, не допуская даже Мишку к этому делу. Он хотел своими руками собрать медок и лично от себя преподнести его начальству.
Церовскому до смерти хотелось самому справиться с майором Тешманом. Это стало его «личным делом». Может быть, потому что в Вене, в штабе генерала Лебеденко, ему был брошен вызов: «Ну, о Тешмане знают все разведки. Это человек железной воли, прекрасный артист, хамелеон... С ним вам, товарищ Церовский, вряд ли удастся справиться».
Действительно, о Тешмане уже давно ходили легенды, В центрах разведок говорили, что он на редкость способный, интеллигентный, обладатель изумительной памяти, что «фон-Тешман» - не его настоящая фамилия, и что его мать не то вообще была русская, не то имела русскую кровь, и от нее он унаследовал любовь к России и ненависть к красным. Все это Церовского не пугало. Он умел и из камня выжать масло. Он знал, что интересы американцев и англичан во многом отличаются от советских. Западников интересовала схема немецкой разведки, многие трюки, изобретенные в штабе адмирала Канариса, что носило и актуальный характер и исторический. Много документов под шифрами остались нераскрытыми, и Тешман легко и свободно мог бы справиться с тем, что не удалось расшифровать западным специалистам.
Советчики знали о связи Тешмана с их людьми, с офицерами, как уже сказано, на высших командных постах. Война была закончена и готовилась чистка, в которой не будут пощажены и так называемые герои отечественной защиты.
Церовский не хотел допускать к этому заманчивому живому ребусу кого-либо из своих подчиненных, но он знал, что ему понадобится Уваровский. Это был исключительный заплечных дел мастер и там, где не помогало никакое запугивание и промывание мозгов, он выбивал невыносимыми физическими страданиями. Поэтому он и ввел его в свою схему. А вдруг понадобится.
Отбросив пилочку для ногтей, он лениво потянулся к звонку и дал условный сигнал, нажимая кнопку - тире, три точки, тире-точка. Через минуту-две уже раздался стук в двери.
- Войди, Мандрил! - крикнул полковник.
Присев на пуф рядом с развалившився на отоманке Церовским, Уваровский потянулся рукой за квадратной бутылкой бенедиктина. Посмотрев кругом, и не увидав для себя рюмки, он вылил из кофейной чашки полковника остатки в блюдечко и налил в нее ликер.
- Фу, какая гадость! - возмутился поляк. - Ну и свинья же ты! Ликер не пьют, как пойло!
- За рюмкой надо пойти, а я к тому же не брезгливый. Не из таких сосудов приходилось пить.
- Но это ж не самогон, а дорогой, отменный ликер.
- Ликер-не ликер, для меня все - спиртяга! - улыбаясь, буркнул Мишка, облизывая липкие от сладкого напитка губы. - Чего меня звал?
Церовский, лежа на спине, задумчиво рассматривал витейный рисунок гипсовой лепки вокруг люстры на потолке. Затем, как бы нехотя, спросил:
- Когда товар прибывает из Германии?
- Завтра к вечеру.
- Ты в этом уверен? Ведь на нем я построил всю свою теорию. Только с ним я могу применить ее на практике.
- Сказал, что прибудет, значит так и будет. Все проверено. Говорил по-телефону. Дело в шляпе.
- Насчет пугала не забыл?
- Чего забывать? Не в первой же.
- Как закончилось сегодняшнее дознание с чехом?
- Закончилось, да не так, как думал. Неудачно стукнул его набалдашником плети по виску...
- Ну?
- Что «ну»! Сволокли его за ноги, а я сам подписал за него дознание и скрепил «с подлинным верно», - рассмеялся Мишка.
- Кто у тебя теперь на очереди?
- Да ты не волнуйся. Работа идет. Все подвалы полны. Освобождать пора. Сам же сказал, что из Вены можно пополнения ожидать. А вот, что меня интересует, что мы потом с бабой делать будем?
- Тянуть на узелки, - лениво бросил Церовский,
- Если по вкусу подойдет. А куда ты Тешмана поместил?
- Запрятал его в самый подходящий «апартмент». Завтра к вечеру шелковый будет. Наслушается и нанюхается всяческого.
**
*
...Вонь. Вонь удушающая. Смрад неубираемых экскрементов и застоявшейся мочи, гноя и запекшейся крови. Узкая каменная коморка-мешок. Два шага в ширину и три в длину. Не только лечь, но и сесть трудно. Ноги остаются поджатыми и застывают. Дверь - железная решетка. Пол - кирпичи, покрытые нечистотами. Хотя бы скамеечку какую-нибудь. Хотя бы ведро - отхожее место. Откуда-то, из черного мрака подвала, доносятся чьи-то стоны, переходящие в истерический плач, чье-то тихое, скулящее причитание и всхлипывания.
Для времени нет меры. Если и считать до шестидесяти, чтобы создать себе понятие о минуте, то эти минуты сливаются в часы, и им нет счета. Нет дня. Нет ночи. Вдыхание зловонья убивает голод, но жажда мучит со вчерашнего дня...
Вчерашний день? Когда это было? Тогда, когда мучитель предлагал сигареты, вино, как будто бы и водку и закуски? Уже тогда пересохло в горле и язык был шершавым и малоподвижным.
Если зажмурить крепко-крепко веки, сжать их со всей силы, то кромешный мрак подвала превращался в какое-то лиловое небо, по которому в бешеных зигзагах крутились, плясали зеленые, желтые, малиновые звезды.
Ноги отекли от стояния. Они подгибались, и отсыревшая спина в шинели медленно ползла по влажной стене, медленно, медленно опуская все тело.
Упасть в эту вонь - значило сдаться, проявить физическую слабость, покорность судьбе. Нужно стоять. Нужно стоять, стоять, стоять... Стоять и ждать...
Ведь где-то там, снаружи, вне этого каменного мешка, вне этого глубокого подвала существует время, день и ночь, минуты и секунды и, вероятно, облегчением покажется обещанная встреча с полковником Церовским. Придет другое мучение. Останутся, наверно, и голод и жажда, но не будет этой отвратительной вони, этих криков, стонов и нечеловеческого жалобного скуления. Можно будет сесть. Отдохнет спина, отдохнут ноги.
Сутки... Что такое сутки? Сутки - это двадцать четыре часа. Час делится на шестьдесят минут. Минута на шестьдесят секунд. Сколько же это секунд в сутках? Восемь... нет, восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд.
Надо думать. Надо считать, множить, делить... Надо заставить мозг все время работать и не дать самому себе заснуть. Сон - это падение в грязь, в скользкую, липкую жижу, покрывающую пол. Нужно думать...
«Сдан под расписку». Сдали, как предмет, под расписку на трое суток. Три дня и три ночи. Двести пятьдесят девять тысяч и двести секунд. Как просто! Секунды бегут одна за другой, и никто, никакой Церовский задержать их не сможет. Время - не поезд. Оно не опаздывает. Трое суток... Полсуток уже, наверно, прошли. Давай же отсчитаем их в уме от двухсот пятидесяти девяти тысяч двухсот секунд...
«Сдан под расписку» и, как сказал долговязый сержант Норте, «волосок с головы не смеет упасть». Допрос «с пристрастием» не смеет быть применен. Значит, надо сохранить только нервы, только нервы... нервы... нервы...
Не страшно. И не такое выдерживал. Трое суток без пищи и воды? От этого не умирают даже в пустыне. Да и умереть не страшно. Страшно только...
«Документы в сапоге! Как глупо», - сказал Церовский. Не уничтожить документы, спрятать их в голенище сапога, отдать себя добровольно в руки англичанам. Думать, что это будет просто плен, честный офицерский плен, плен немца, служившего отечеству, не партийца, не эс-эсовца, а потом, когда-то, свободная, новая жизнь, новые люди, может быть, новые страны.
Ах, эти документы, «сольдбух», в котором так ясно все написано. Почему он не сжег, не бросил их, не порвал на мелкие кусочки. Зачем их запрятал в голенище сапога? Какая наивность или какое непонимание создавшегося положения. Как можно было верить, что плен у англичан - решение всех проблем, полный разрыв с прошлым и дорога к какому угодно, но будущему...
Где-то скрипнула дверь. Гулко раздался топот многих ног. Крик. Удар чем-то тяжелым. Прикладом в спину? Слышно падение тела и вой от боли...
...Мрак. Мрак кромешный. Мучительная тошнота от смрада и судороги в застывших ногах.
**
*
В по-барски обставленном кабинете тепло, тихо и пахнет хорошим одеколоном. На окнах плотно затянуты тяжелые темно-синие плюшевые гардины. На полу такой же темно-синий толстый ковер. Трое дверей. Все обиты войлоком и синим сукном. На письменном столе лампа под абажуром. Свет ее кругом падает на прекрасно отполированную поверхность красного дерева.
Майор фон-Тешман уже больше часа сидит около этого стола. Он один. Его привели, содрали с его плеч шинель, и приказали сесть, сказав, что сейчас придет полковник Церовский.
В высокой изразцовой печи потрескивают дрова. Тепло. Уютно и клонит ко сну.
Боже, до чего быстро отходит человек. Какое он выносливое животное. Час только. Только час прошел с того момента, когда его привели сюда. На столе - маленькие изящные часы показывают это время, о котором он так мечтал в каменном мешке.
Вот, вприпрыжку, весело и кокетливо бежит тоненькая секундная стрелка. За ней, при желании - уловить можно глазом - ползет минутная. А часовая? И она уже ушла на час вперед. Шестьдесят минут, а он уже успел отдохнуть. Перестала ныть спина и плечи, исчезли судороги в ногах.
На столе, около лампы, графин с водой, очевидно, свежей и прохладной. Сначала он боялся налить себе хотя бы глоток, не отравлена ли она, нет ли в ней какого-либо хитроумного средства, но потом махнул рукой и выпил стакан, за ним второй, третий, всю воду из графина.
На столе, около часов, лежала пачка английских сигарет. Рядом - спички. Он взял одну, закурил, затянулся и вдруг обмяк. Закружилась голова с голоду, от усталости и пережитого напряжения никотин подействовал, как дурман... Но это он испытывал и раньше, и поэтому это не было опасным. Он останется настороже...
Взгляд скользит по мебели, по стенам, по ковру. Все так чисто. Никаких следов применения, скажем, побоев. Камера допроса с моральным воздействием?
Какая абсолютная тишина. Комната просто изолирована от внешних звуков. Там, внизу, кого-то бьют, где-то в этом трехэтажном доме кого-то допрашивают, истязают, но здесь - просто рай. Свернуться бы калачиком на том большом диване и заснуть...
Но сон не пришел бы. Его гонит прочь глухое, сдерживаемое с силой волнение и беспокойство. И странное, необоримое чувство, что он - не один, что за ним следят откуда-то, через незримую скважину. Следят холодные глаза Церовского или обезьяньи зрачки-иголочки его уродливого помощника. Следят, как паук за мухой, как удав за кроликом. А вдруг, как они умеют читать мысли! Вдруг в этой чистой горной воде все-таки был какой-нибудь «серум правды», или в сигарете - наркотик?
Рука все-таки потянулась к пачке английских сигарет. Еще хотя бы одну... Ведь привели сюда ровно в полночь, а уже прошел час ночи. Давно уже начались вторые сутки его пребывания в отеле на Турахских высотах. Когда пройдет условленное время, можно будет вернуться в лагерь, в этот громадный зоологический сад, в котором содержат тысячи разновидных людей, слитых в одну общую массу «кригсфербрехеров».
Еще недавно казалось, что там невыносимо плохая пища, холод в бараках, твердые нары, клопы, одно тонкое одеяло. Но теперь все это кажется таким блаженством. Быть одним из пяти тысяч человек, мужчин и женщин, которые движутся, ходят, разговаривают, навещают друг друга в бараках и блоках, людей, которые не потеряли чувство юмора и стараются друг другу скрасить заключение. Там с утра рассказывают друг другу анекдоты, передают лагерные «латрины» - слухи, высосанные из пальца, шутят, смеются, несмотря ни на что, несмотря на свой статус военных преступников, имена которых находятся где-то в каких-то списках.
Вернуться бы поскорей обратно в лагерь Вольфсберг 373!
Какая странная, непонятная мечта. Мечта о том, чтобы попасть снова за колючую проволоку, но разве смеет майор фон-Тешман мечтать о чем-либо другом? Разве может он справиться с чем-либо другим? Где началась его жизнь и когда она прервалась? К чему надо стремиться? Есть ли дом, семья, друзья? Нет, уж действительно лучше в человеко-зверинец, и чувство разделения какой-то общей судьбы с пятью тысячами женщин и мужчин, старых и молодых, совсем юных подростков, кто бы они ни были, виновными в каких- либо преступлениях или без вины виноватыми.
В графине не осталось ни капли воды, а жажда вернулась с новой силой и огнем жжет утробу.
Неслышно открылась какая-то дверь за спиной. Вкрадчивые шаги по мягкому ковру, которые можно было угадать только по едва слышному поскрипыванию кожи дорогих сапог.
- Мэйн Готт, мэйн Готт! Простите, камрад фон-Тешман! Я совсем забыл о вас. Такие неотложные дела... Тут одну дамочку привезли, и она мне истерику закатила...
Церовский сел на свое кресло за письменным столом. Он выглядел необычно, почему-то переодевшись в штатское. Казался моложе и был даже привлекательным. Лицо чисто выбрито, но вульгарно выглядит на нем белесая пудра. Пробор идеально разделен ото лба до затылка. В руке, на указательном пальце у него болтался монокль на черном шнурке.
Монокль?
У арестанта сжалось сердце. Откуда этот монокль. Зачем? Где его достали?
Как бы поймав взгляд своей жертвы, остановившийся на монокле, полковник МВД со вкусом сказал:
- Это для вас, мой друг. Сюрприз? Прибыл прямо из вашего дома.
- Из моего дома?
- Ну, конечно. Ведь ваш дом находится в Германии в советской зоне. Вот я и позаботился, написал туда, чтобы привезли ваши интимные вещички. Времени было достаточно. Три недели я вел переговоры с англичанами о вашей выдаче. Послали туда кое-кого, привезли кое-кого и кое-что...
Улыбка играла на лице Церовского, самодовольная, ироническая.
- Итак, вам предстоит встреча...
- С кем? - глухо вырвалось у пленника.
- Угадайте! Да, впрочем зачем вас мучить. Уж, конечно, не вашу любимую таксу, а вашу жену, майор. Вашу собственную жену.
Стены комнаты поплыли куда-то вдаль, и вдруг все закружилось перед глазами.
- Жену?
- Яволь, херр майор. Вашу очаровательную малютку-жену Зигелинду фон-Тешман-Зиги, как вы ее обычно называли. Она сидит сейчас внизу, в том же зале, где мы с вами разговаривали вчера. В разговоре с ней я и провел все время. Ну, как я уже сказал, она устроила мне истерику. Море слез, заламывание рук, но в конце-концов, фрау фон-Тешман успокоилась. Теперь от вас зависит, уедет ли «гнедиге фрау» обратно в Германию в советскую зону и будет там терпеливо ждать возвращения супруга, или нам придется и ее пристегнуть к вашему делу.
- Вы наверно, слыхали, как у нас принято говорить: «был бы человек, а параграф всегда найдется». Пришить что-нибудь, хорошо поперченное, вашей Зиги не составит мне труда. Она у меня в руках без всякой «расписки». Помните, что я вам сказал вчера? Вы или поедете, как мальчик, с капитаном Кеннеди в Вольфсберг, или будете валяться у меня в ногах и молить, чтобы я выпустил ту, которая услаждала вашу жизнь. Ну? Начнем разговаривать по душам?
- Жена... - с трудом шевеля потрескавшимися губами, повторял немец. - Жена...
- Ага? Подействовало? Я так и думал. Вы, немцы, сентиментальны. Фрау фон-Тешман не должна страдать из-за своего мужа. Для немцев женщины все еще принадлежат к сферам «Кирхе, Кин дерн унд Кюхе», а для мужчин «Вермахт, Вайб унд Вайн».
- Вермахта больше нет, вместе с Германией полетела она к черту. Вином я вас могу угостить, чтобы вы были сговорчивее, когда дело коснется вашей «Вайберл». Поэтому подтянитесь, закурите сигаретку и начните говорить. Для подкрепления я вам дам рюмку хорошего коньяку. Хотите?
Немец утвердительно опустил голову. Ему действительно нужно было выпить что-нибудь крепкое, что дало бы хоть немного опоры и телу и духу. Нужно выгадать время, обдумать, что говорить, как себя вести... Жена... Зигелинда...
Церовский вынул из нижнего ящика письменного стола плоскую флягу и две рюмки. Налил в них золотисто-коричневую жидкость, подвинул одну к Тешману, взял сам другую, приподнял ее «до третьей пуговицы», как это полагалось у немцев, щелкнув каблуками и, легонько воскликнув «хох!», опрокинув коньяк в кружком открытый рот. Затем, будто бы только что вспомнив о монокле, вставил его себе в левый глаз, но не удержал между бровью и складкой нижнего века и уронил.
- «Не по Сеньке шапка!» - сказал он вдруг по-русски и рассмеялся. Тешман жадно выпил свой коньяк и закашлялся. Крепкий алкоголь пламенем обжег его пересохшее горло.
Церовский откинулся на спинку кресла и, прищурив глаза, начал:
- Итак... Займемся делом. Вы служили при главной квартире немецкой военной разведки с самого начала войны, когда СССР еще был в дружбе с Третьим Райхом...
Начало здесь - http://slovo13.livejournal.com/1197738.html
Часть 2 - http://slovo13.livejournal.com/1197909.html
Продолжение следует...
Церовскому до смерти хотелось самому справиться с майором Тешманом. Это стало его «личным делом». Может быть, потому что в Вене, в штабе генерала Лебеденко, ему был брошен вызов: «Ну, о Тешмане знают все разведки. Это человек железной воли, прекрасный артист, хамелеон... С ним вам, товарищ Церовский, вряд ли удастся справиться».
Действительно, о Тешмане уже давно ходили легенды, В центрах разведок говорили, что он на редкость способный, интеллигентный, обладатель изумительной памяти, что «фон-Тешман» - не его настоящая фамилия, и что его мать не то вообще была русская, не то имела русскую кровь, и от нее он унаследовал любовь к России и ненависть к красным. Все это Церовского не пугало. Он умел и из камня выжать масло. Он знал, что интересы американцев и англичан во многом отличаются от советских. Западников интересовала схема немецкой разведки, многие трюки, изобретенные в штабе адмирала Канариса, что носило и актуальный характер и исторический. Много документов под шифрами остались нераскрытыми, и Тешман легко и свободно мог бы справиться с тем, что не удалось расшифровать западным специалистам.
Советчики знали о связи Тешмана с их людьми, с офицерами, как уже сказано, на высших командных постах. Война была закончена и готовилась чистка, в которой не будут пощажены и так называемые герои отечественной защиты.
Церовский не хотел допускать к этому заманчивому живому ребусу кого-либо из своих подчиненных, но он знал, что ему понадобится Уваровский. Это был исключительный заплечных дел мастер и там, где не помогало никакое запугивание и промывание мозгов, он выбивал невыносимыми физическими страданиями. Поэтому он и ввел его в свою схему. А вдруг понадобится.
Отбросив пилочку для ногтей, он лениво потянулся к звонку и дал условный сигнал, нажимая кнопку - тире, три точки, тире-точка. Через минуту-две уже раздался стук в двери.
- Войди, Мандрил! - крикнул полковник.
Присев на пуф рядом с развалившився на отоманке Церовским, Уваровский потянулся рукой за квадратной бутылкой бенедиктина. Посмотрев кругом, и не увидав для себя рюмки, он вылил из кофейной чашки полковника остатки в блюдечко и налил в нее ликер.
- Фу, какая гадость! - возмутился поляк. - Ну и свинья же ты! Ликер не пьют, как пойло!
- За рюмкой надо пойти, а я к тому же не брезгливый. Не из таких сосудов приходилось пить.
- Но это ж не самогон, а дорогой, отменный ликер.
- Ликер-не ликер, для меня все - спиртяга! - улыбаясь, буркнул Мишка, облизывая липкие от сладкого напитка губы. - Чего меня звал?
Церовский, лежа на спине, задумчиво рассматривал витейный рисунок гипсовой лепки вокруг люстры на потолке. Затем, как бы нехотя, спросил:
- Когда товар прибывает из Германии?
- Завтра к вечеру.
- Ты в этом уверен? Ведь на нем я построил всю свою теорию. Только с ним я могу применить ее на практике.
- Сказал, что прибудет, значит так и будет. Все проверено. Говорил по-телефону. Дело в шляпе.
- Насчет пугала не забыл?
- Чего забывать? Не в первой же.
- Как закончилось сегодняшнее дознание с чехом?
- Закончилось, да не так, как думал. Неудачно стукнул его набалдашником плети по виску...
- Ну?
- Что «ну»! Сволокли его за ноги, а я сам подписал за него дознание и скрепил «с подлинным верно», - рассмеялся Мишка.
- Кто у тебя теперь на очереди?
- Да ты не волнуйся. Работа идет. Все подвалы полны. Освобождать пора. Сам же сказал, что из Вены можно пополнения ожидать. А вот, что меня интересует, что мы потом с бабой делать будем?
- Тянуть на узелки, - лениво бросил Церовский,
- Если по вкусу подойдет. А куда ты Тешмана поместил?
- Запрятал его в самый подходящий «апартмент». Завтра к вечеру шелковый будет. Наслушается и нанюхается всяческого.
**
*
...Вонь. Вонь удушающая. Смрад неубираемых экскрементов и застоявшейся мочи, гноя и запекшейся крови. Узкая каменная коморка-мешок. Два шага в ширину и три в длину. Не только лечь, но и сесть трудно. Ноги остаются поджатыми и застывают. Дверь - железная решетка. Пол - кирпичи, покрытые нечистотами. Хотя бы скамеечку какую-нибудь. Хотя бы ведро - отхожее место. Откуда-то, из черного мрака подвала, доносятся чьи-то стоны, переходящие в истерический плач, чье-то тихое, скулящее причитание и всхлипывания.
Для времени нет меры. Если и считать до шестидесяти, чтобы создать себе понятие о минуте, то эти минуты сливаются в часы, и им нет счета. Нет дня. Нет ночи. Вдыхание зловонья убивает голод, но жажда мучит со вчерашнего дня...
Вчерашний день? Когда это было? Тогда, когда мучитель предлагал сигареты, вино, как будто бы и водку и закуски? Уже тогда пересохло в горле и язык был шершавым и малоподвижным.
Если зажмурить крепко-крепко веки, сжать их со всей силы, то кромешный мрак подвала превращался в какое-то лиловое небо, по которому в бешеных зигзагах крутились, плясали зеленые, желтые, малиновые звезды.
Ноги отекли от стояния. Они подгибались, и отсыревшая спина в шинели медленно ползла по влажной стене, медленно, медленно опуская все тело.
Упасть в эту вонь - значило сдаться, проявить физическую слабость, покорность судьбе. Нужно стоять. Нужно стоять, стоять, стоять... Стоять и ждать...
Ведь где-то там, снаружи, вне этого каменного мешка, вне этого глубокого подвала существует время, день и ночь, минуты и секунды и, вероятно, облегчением покажется обещанная встреча с полковником Церовским. Придет другое мучение. Останутся, наверно, и голод и жажда, но не будет этой отвратительной вони, этих криков, стонов и нечеловеческого жалобного скуления. Можно будет сесть. Отдохнет спина, отдохнут ноги.
Сутки... Что такое сутки? Сутки - это двадцать четыре часа. Час делится на шестьдесят минут. Минута на шестьдесят секунд. Сколько же это секунд в сутках? Восемь... нет, восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд.
Надо думать. Надо считать, множить, делить... Надо заставить мозг все время работать и не дать самому себе заснуть. Сон - это падение в грязь, в скользкую, липкую жижу, покрывающую пол. Нужно думать...
«Сдан под расписку». Сдали, как предмет, под расписку на трое суток. Три дня и три ночи. Двести пятьдесят девять тысяч и двести секунд. Как просто! Секунды бегут одна за другой, и никто, никакой Церовский задержать их не сможет. Время - не поезд. Оно не опаздывает. Трое суток... Полсуток уже, наверно, прошли. Давай же отсчитаем их в уме от двухсот пятидесяти девяти тысяч двухсот секунд...
«Сдан под расписку» и, как сказал долговязый сержант Норте, «волосок с головы не смеет упасть». Допрос «с пристрастием» не смеет быть применен. Значит, надо сохранить только нервы, только нервы... нервы... нервы...
Не страшно. И не такое выдерживал. Трое суток без пищи и воды? От этого не умирают даже в пустыне. Да и умереть не страшно. Страшно только...
«Документы в сапоге! Как глупо», - сказал Церовский. Не уничтожить документы, спрятать их в голенище сапога, отдать себя добровольно в руки англичанам. Думать, что это будет просто плен, честный офицерский плен, плен немца, служившего отечеству, не партийца, не эс-эсовца, а потом, когда-то, свободная, новая жизнь, новые люди, может быть, новые страны.
Ах, эти документы, «сольдбух», в котором так ясно все написано. Почему он не сжег, не бросил их, не порвал на мелкие кусочки. Зачем их запрятал в голенище сапога? Какая наивность или какое непонимание создавшегося положения. Как можно было верить, что плен у англичан - решение всех проблем, полный разрыв с прошлым и дорога к какому угодно, но будущему...
Где-то скрипнула дверь. Гулко раздался топот многих ног. Крик. Удар чем-то тяжелым. Прикладом в спину? Слышно падение тела и вой от боли...
...Мрак. Мрак кромешный. Мучительная тошнота от смрада и судороги в застывших ногах.
**
*
В по-барски обставленном кабинете тепло, тихо и пахнет хорошим одеколоном. На окнах плотно затянуты тяжелые темно-синие плюшевые гардины. На полу такой же темно-синий толстый ковер. Трое дверей. Все обиты войлоком и синим сукном. На письменном столе лампа под абажуром. Свет ее кругом падает на прекрасно отполированную поверхность красного дерева.
Майор фон-Тешман уже больше часа сидит около этого стола. Он один. Его привели, содрали с его плеч шинель, и приказали сесть, сказав, что сейчас придет полковник Церовский.
В высокой изразцовой печи потрескивают дрова. Тепло. Уютно и клонит ко сну.
Боже, до чего быстро отходит человек. Какое он выносливое животное. Час только. Только час прошел с того момента, когда его привели сюда. На столе - маленькие изящные часы показывают это время, о котором он так мечтал в каменном мешке.
Вот, вприпрыжку, весело и кокетливо бежит тоненькая секундная стрелка. За ней, при желании - уловить можно глазом - ползет минутная. А часовая? И она уже ушла на час вперед. Шестьдесят минут, а он уже успел отдохнуть. Перестала ныть спина и плечи, исчезли судороги в ногах.
На столе, около лампы, графин с водой, очевидно, свежей и прохладной. Сначала он боялся налить себе хотя бы глоток, не отравлена ли она, нет ли в ней какого-либо хитроумного средства, но потом махнул рукой и выпил стакан, за ним второй, третий, всю воду из графина.
На столе, около часов, лежала пачка английских сигарет. Рядом - спички. Он взял одну, закурил, затянулся и вдруг обмяк. Закружилась голова с голоду, от усталости и пережитого напряжения никотин подействовал, как дурман... Но это он испытывал и раньше, и поэтому это не было опасным. Он останется настороже...
Взгляд скользит по мебели, по стенам, по ковру. Все так чисто. Никаких следов применения, скажем, побоев. Камера допроса с моральным воздействием?
Какая абсолютная тишина. Комната просто изолирована от внешних звуков. Там, внизу, кого-то бьют, где-то в этом трехэтажном доме кого-то допрашивают, истязают, но здесь - просто рай. Свернуться бы калачиком на том большом диване и заснуть...
Но сон не пришел бы. Его гонит прочь глухое, сдерживаемое с силой волнение и беспокойство. И странное, необоримое чувство, что он - не один, что за ним следят откуда-то, через незримую скважину. Следят холодные глаза Церовского или обезьяньи зрачки-иголочки его уродливого помощника. Следят, как паук за мухой, как удав за кроликом. А вдруг, как они умеют читать мысли! Вдруг в этой чистой горной воде все-таки был какой-нибудь «серум правды», или в сигарете - наркотик?
Рука все-таки потянулась к пачке английских сигарет. Еще хотя бы одну... Ведь привели сюда ровно в полночь, а уже прошел час ночи. Давно уже начались вторые сутки его пребывания в отеле на Турахских высотах. Когда пройдет условленное время, можно будет вернуться в лагерь, в этот громадный зоологический сад, в котором содержат тысячи разновидных людей, слитых в одну общую массу «кригсфербрехеров».
Еще недавно казалось, что там невыносимо плохая пища, холод в бараках, твердые нары, клопы, одно тонкое одеяло. Но теперь все это кажется таким блаженством. Быть одним из пяти тысяч человек, мужчин и женщин, которые движутся, ходят, разговаривают, навещают друг друга в бараках и блоках, людей, которые не потеряли чувство юмора и стараются друг другу скрасить заключение. Там с утра рассказывают друг другу анекдоты, передают лагерные «латрины» - слухи, высосанные из пальца, шутят, смеются, несмотря ни на что, несмотря на свой статус военных преступников, имена которых находятся где-то в каких-то списках.
Вернуться бы поскорей обратно в лагерь Вольфсберг 373!
Какая странная, непонятная мечта. Мечта о том, чтобы попасть снова за колючую проволоку, но разве смеет майор фон-Тешман мечтать о чем-либо другом? Разве может он справиться с чем-либо другим? Где началась его жизнь и когда она прервалась? К чему надо стремиться? Есть ли дом, семья, друзья? Нет, уж действительно лучше в человеко-зверинец, и чувство разделения какой-то общей судьбы с пятью тысячами женщин и мужчин, старых и молодых, совсем юных подростков, кто бы они ни были, виновными в каких- либо преступлениях или без вины виноватыми.
В графине не осталось ни капли воды, а жажда вернулась с новой силой и огнем жжет утробу.
Неслышно открылась какая-то дверь за спиной. Вкрадчивые шаги по мягкому ковру, которые можно было угадать только по едва слышному поскрипыванию кожи дорогих сапог.
- Мэйн Готт, мэйн Готт! Простите, камрад фон-Тешман! Я совсем забыл о вас. Такие неотложные дела... Тут одну дамочку привезли, и она мне истерику закатила...
Церовский сел на свое кресло за письменным столом. Он выглядел необычно, почему-то переодевшись в штатское. Казался моложе и был даже привлекательным. Лицо чисто выбрито, но вульгарно выглядит на нем белесая пудра. Пробор идеально разделен ото лба до затылка. В руке, на указательном пальце у него болтался монокль на черном шнурке.
Монокль?
У арестанта сжалось сердце. Откуда этот монокль. Зачем? Где его достали?
Как бы поймав взгляд своей жертвы, остановившийся на монокле, полковник МВД со вкусом сказал:
- Это для вас, мой друг. Сюрприз? Прибыл прямо из вашего дома.
- Из моего дома?
- Ну, конечно. Ведь ваш дом находится в Германии в советской зоне. Вот я и позаботился, написал туда, чтобы привезли ваши интимные вещички. Времени было достаточно. Три недели я вел переговоры с англичанами о вашей выдаче. Послали туда кое-кого, привезли кое-кого и кое-что...
Улыбка играла на лице Церовского, самодовольная, ироническая.
- Итак, вам предстоит встреча...
- С кем? - глухо вырвалось у пленника.
- Угадайте! Да, впрочем зачем вас мучить. Уж, конечно, не вашу любимую таксу, а вашу жену, майор. Вашу собственную жену.
Стены комнаты поплыли куда-то вдаль, и вдруг все закружилось перед глазами.
- Жену?
- Яволь, херр майор. Вашу очаровательную малютку-жену Зигелинду фон-Тешман-Зиги, как вы ее обычно называли. Она сидит сейчас внизу, в том же зале, где мы с вами разговаривали вчера. В разговоре с ней я и провел все время. Ну, как я уже сказал, она устроила мне истерику. Море слез, заламывание рук, но в конце-концов, фрау фон-Тешман успокоилась. Теперь от вас зависит, уедет ли «гнедиге фрау» обратно в Германию в советскую зону и будет там терпеливо ждать возвращения супруга, или нам придется и ее пристегнуть к вашему делу.
- Вы наверно, слыхали, как у нас принято говорить: «был бы человек, а параграф всегда найдется». Пришить что-нибудь, хорошо поперченное, вашей Зиги не составит мне труда. Она у меня в руках без всякой «расписки». Помните, что я вам сказал вчера? Вы или поедете, как мальчик, с капитаном Кеннеди в Вольфсберг, или будете валяться у меня в ногах и молить, чтобы я выпустил ту, которая услаждала вашу жизнь. Ну? Начнем разговаривать по душам?
- Жена... - с трудом шевеля потрескавшимися губами, повторял немец. - Жена...
- Ага? Подействовало? Я так и думал. Вы, немцы, сентиментальны. Фрау фон-Тешман не должна страдать из-за своего мужа. Для немцев женщины все еще принадлежат к сферам «Кирхе, Кин дерн унд Кюхе», а для мужчин «Вермахт, Вайб унд Вайн».
- Вермахта больше нет, вместе с Германией полетела она к черту. Вином я вас могу угостить, чтобы вы были сговорчивее, когда дело коснется вашей «Вайберл». Поэтому подтянитесь, закурите сигаретку и начните говорить. Для подкрепления я вам дам рюмку хорошего коньяку. Хотите?
Немец утвердительно опустил голову. Ему действительно нужно было выпить что-нибудь крепкое, что дало бы хоть немного опоры и телу и духу. Нужно выгадать время, обдумать, что говорить, как себя вести... Жена... Зигелинда...
Церовский вынул из нижнего ящика письменного стола плоскую флягу и две рюмки. Налил в них золотисто-коричневую жидкость, подвинул одну к Тешману, взял сам другую, приподнял ее «до третьей пуговицы», как это полагалось у немцев, щелкнув каблуками и, легонько воскликнув «хох!», опрокинув коньяк в кружком открытый рот. Затем, будто бы только что вспомнив о монокле, вставил его себе в левый глаз, но не удержал между бровью и складкой нижнего века и уронил.
- «Не по Сеньке шапка!» - сказал он вдруг по-русски и рассмеялся. Тешман жадно выпил свой коньяк и закашлялся. Крепкий алкоголь пламенем обжег его пересохшее горло.
Церовский откинулся на спинку кресла и, прищурив глаза, начал:
- Итак... Займемся делом. Вы служили при главной квартире немецкой военной разведки с самого начала войны, когда СССР еще был в дружбе с Третьим Райхом...
Начало здесь - http://slovo13.livejournal.com/1197738.html
Часть 2 - http://slovo13.livejournal.com/1197909.html
Продолжение следует...