Прапорщики (чота ржу)
В середине семидесятых годов прошлого века я проходил срочную службу в рядах Советской Армии, в одном элитном воинском подразделении - строительном батальоне (т.н. стройбат). В первые пару месяцев я выполнял фукции андроидного экскаватора, а потом командование части узнало о моей способности рисовать и умении писать плакатным пером. Эти таланты в те времена ценились на вес золота, т.к. парк наглядной агитации для повышения воинского духа нуждался в постоянном обновлении. И я начал работать художником -оформителем при штабе части. У меня была небольшая комнатка‑мастерская, которую я делил с штабным плотником, Мироном. Мирон сколачивал стенды, а я вдыхал в них высокое идейно‑политическое содержание. Мы подружились, называли друг друга кумами и жили душа в душу. Комнатка напротив нашей мастерской являлась резиденцией освобожденного секретаря ЛКСМ (Ленинский коммунистический союз молодежи) нашей части прапорщика Шарашкина - неплохого в сущности человека, которого губили страсть к крепким напиткам и декреативная инициатива. У прапорщика было простое и честное лицо второстепенного героя советского кинофильма производственной тематики, только нос, пожалуй, был несколько великоват и мясист - напоминал по форме грушу, изогнутую в форме утиного клюва.
Рано утром к нам в мастерскую врывается взмыленный прапорщик Шарашкин, кидается к зеркалу и озабоченно смотрится в него.
- Ара, у тебя грим есть? - не глядя на меня, спрашивает прапорщик (меня он называл традиционным для всех армян в армии именем Ара).
- Никак нет, товарищ прапорщик! А для чего Вам грим?
- Да вот, понимаешь, вчера был на хоккее, сидел в плащ‑палатке и, когда прикуривал, спичкой нос обжег. Скоро к командиру идти, а он заметит и опять начнет…
Тут Шарашкин весьма похоже изобразил рявканье нашего бравого подполковника:
«Шта, Шарашкин, опять к бабам полеззз? Поцарррапали?»
- Вот, посмотри!
И Шарашкин , вытянув шею, представил моему взору свой утиный носик. На кончике носа строго по центру располагалось небольшое красное пятнышко. Зная, какие несовместимые с образом политработника раны обычно наносят Шарашкину его бабы, я не представлял себе, что этот крохотный ожог может вызвать интерес у командира части. Но Шарашкина это не утешило. Он настаивал на немедленной косметической операции и слезно просил узнать насчет грима у завклубши. У завклубши грима тоже не оказалось.
- В общем, товарищ прапорщик, я Вам могу только гуашью замазать, но результат не гарантирую.
- Мажь! - возопил Шарашкин с интонацией Кисы Воробьянинова, когда тот кричал Бендеру «Брейте!»
Шарашкин уселся на стул и вытянул шею. Магура, который во время этого разговора только добродушно усмехался и давал не лишенные смысла советы, понял, что предстоит исключительное зрелище, занял позицию сбоку. Я взял набор гуаши и стал подбирать колер к богатому и сочному цвету лица секретаря ЛКСМ. Кум Магура с интересом наблюдал за моими манипулящиями.
Гуашь содержит белила и подобрать нужный цвет этими красками довольно трудно. Да и «баланс белого» на лице прапорщика в результате потребления водочки был настроен с явным преимуществом красного и назвать цвет его лица телесным мог только последний из могикан. Это был очень сложный, сочный и насыщеный букет - пурпур с оттенками переспевшей вишни, легкими нотками голубики и почти неощутимым послевкусием земляничных ягод. Периодически я подносил палитру к лицу прапорщика и сравнивал свой гуашный букет с оригинальным. Наконец нужный колор был накупажирован. Шарашкин уже весь извелся на табурете да и кум жаждал начала представления.
Мне никогда до этого не доводилось красить нос секретарям ЛКСМ, поэтому я старался получить от процесса максимум удовольствия. Чтобы не замарать гуашью честь мундира офицера (ну, почти офицера), на Шарашкина была накинута белая тряпочка. Получилось что‑то вроде слюнявчика и Магура не преминул заметить, что эта деталь туалета прапорщику очень идет и даже молодит его.
На меня что‑то нашло, наверное это был потный вал вдохновения, но плотность его была сильно разбавлена приступами смеха, с которыми я пока справлялся.
Я вел себя как настоящий художник. Я отошел на шаг, прищурился и, вытянув руку с кисточкой, внимательно посмотрел на прапорщика. Я увидел секретаря ЛКСМ воинской части, живого прапорщика в парадно‑выходной форме, с погонами, со звездочками, с белым слюнявчиком, сидящего на табуретке посреди комнаты с вытянутой шеей и ожидающего, когда ефрейтор начнет красить ему нос.
Больше держаться не было сил. Я почти рыдал от приступов хохота и никак не мог взять себя в руки и сделать первый мазок. Кум, который тоже оценил комизм ситуации, бушевал где‑то около шкафа с красками, периодически ударяясь об него головой. Звуков он почти не издавал, только попискивал «и‑и‑и! и‑и‑и!».
Шарашкин сидел , кося на нас злыми глазами, и тихо матерился, объясняя, что он со мной сделает, если я не приступлю к работе прямо сейчас.
Наконец я собрался с силами и мазанул кисточкой по прапорщикову носу. То, что произошло после этого, добило меня окончательно - гуашь (а это краска на водной основе) не пожелала ложится на жирный нос секретаря ЛКСМ, свернулась в каплю и спрыгнула на слюнявчик. Несколько минут мы с кумом бились в истерике, потом я очнулся и попросил прапорщика сбегать в туалет и хорошенько помыть нос с мылом. Тот помчался к умывальнику. Когда он вернулся, мы уже успокоились и я нашел в себе силы для дальнейшего творчества. Несколькими умелыми мазками я закрасил точку ожога и Шарашкин кинулся к зеркалу. Цвет был подобран идеально. Шарашкин был страшно доволен и глядясь в зеркало, все время приговаривал:
- Зашибись! Зашибись!
(На самом деле он повторял немножко другое слово).
Но у гуаши есть одно противное свойство - после высыхания она светлеет. За время, пока Шарашкин вертелся вокруг зеркала, гуашь высохла и теперь возникало впечатление, что к красному носу прапорщика пришили аккуратную бежевую пуговицу. Кум, увидев эту метаморфозу, опять закатился под шкаф, а Шарашкин изменился в лице (уже не только в прямом, но и в переносном смысле).
-Ара, ….. что это такое, ….. ….. …..?!!!!!
- Она подсохла и посветлела, товарищ прапорщик….
- Я, бл.., вижу, что она, бл…, посветлела!!! Что мне, бл…., теперь с этим, бл…, делать?!!! Как ей, бл…, опять, бл…, потемнеть, бл…?!!!!!!!
От волнения прапорщик забыл все остальные матерные слова.
И тут меня осенило! Идея была дерзкая и смелая, но как отнесется к ней прапорщик?
- Можно покрыть лаком, тогда цвет вернется, - робко предложил я.
Кум Магура, который же не пытался встать, представил себе лакированый нос секретаря ЛКСМ и сложился пополам как от ранения в живот.
Прапорщик бросил на меня мечтательный взгляд, в котором жгучее желание убить меня немедленно боролось с желанием убить меня немедленно после обработки носа лаком. Наконец здравый смысл победил.
- Мажь, сука.
Лак у меня был только ацетоновый. Это и сгубило прапорщика.
Нет, поначалу все было великолепно. Шарашкин опять завертелся перед зеркалом и завел старую пластинку:
- Зашибись!.. Зашибись!..
А лак тем временем подсыхал и постепенно стал стягивать кожу на носу прапорщика в слегка сморщенный холмик. Процесс происходил незаметно, но к его завершению нос Шарашкина, который и раньше напоминал слегка отвислую женскую грудь, увенчался для полного сходства сочным эрегированным соском.
Шарашкин был близок к истерике. Кум (как мне казалось) тихо скончался под столом.
- Бл…….диии!!!!! Сукиииииии!!!! - ревел Шарашкин, - что я с этой сиськой теперь буду делать?!!!!!
Тут кум очнулся и застонал: Ии…. Ли‑и… Ли‑и…
Он никак не мог закончить предложение. Наконец получилось.
- Лииифчик сшейте! - предложил кум и опять рухнул на пол .
- Ара, сотри этот лак пока я вас с Магурой не убил!!!! - орал
Шарашкин. Он уже совершенно обалдел от резких переходов «отчаяние‑блаженство‑отчаяние».
Я стал стирать лак тряпочкой, смоченной в ацетоне. Но нежная, деликатная кожа на носу прапорщика за последние полчаса вынесла грубое мытье холодной водой, стирку хозяйственным мылом , втирание гуаши и покрытие лаком. Чистого ацетона кожа перенести уже не смогла и стала сходить вместе с лаком. Через минуту на кончике носа была полноценная рана размером с двухкопеечную монету.
- Я с вами потом разберусь! - прошипел Шарашкин, сорвал слюнявчик и побежал в санчасть. До совещание у командира части оставалось около 10 минут. Мы видели, что у кабинета уже собрались военачальники в ожидании главного полководца. Наконец появился и сам командир.
- Ну что, все в сборе? А где Шарашкин? - гаркнул подполковник.
- Здесь я, здесь! - донесся с лестничной клетки голос Шарашкина, выскочившего из санчасти.
- Я уже здесь! Здесь я, товарищ подполковник!
Мимо нас резвым аллюром пронесся Шарашкин. Увидев его, у нас с кумом опять случился родимчик. Наш фельдшер по кличке Пинцет мало заботился об эстетике, он просто заклеил нос Шарашкина двумя длинными полосками лейкопластыря, крест накрест.
Шарашкин подгарцевал к командиру, резко осадил и метнул кость к черепу в воинском приветствии. Подполковник взглянул на честное лицо прапорщика и радостно загоготал:
- Шта, Шарашкин, опять к бабам полезззз?! Поцаррррапали?!