Георгий Петрович: в погоне за ускользающей реальностью
Писатели, чтобы они про себя ни говорили, принадлежат к многочисленной и могущественной армии сотрудников «всемирной фабрики грез». Их тексты такая же пища для всесильного и всепроникающего воображения - дара, которым обладает каждый из нас, представителей рода человеческого. С его помощью мы воссоздаем самые невероятные творческие достижения человеческого разума, придуманные и записанные за тысячи лет до нашего рождения, теми, кого услышать и увидеть по законам материального мира невозможно, и каждый раз этот акт интеллектуальной и эмоциональной реконструкции достоин удивления и восхищения. Вечно томимые жаждой впечатлений читатели всего мира каждый день припадают к источникам знаний: в библиотеках оказываются любители аромата книжной пыли, в книжные магазины направляются фанаты запаха типографской краски. Те же, кто предпочитает тексты с холодноватой подсветкой набирают в строчке броузера адреса бесчисленных электронных серверов-книгохранилищ и, обнаружив искомое имя и название, жмет кнопку оптической мыши, наведя курсор на надпись «скачать текст».
Условно разделим, не претендуя на безупречность классификации, продукцию литературной «фабрики грез» на два типа. Принадлежащие к одному из них принято называть фантастическими, здесь все приходиться принимать на веру: раз автор так говорит, значит, так и было. Читатели становятся очевидцами уникальных событий, возможных в пределах только данного литературного произведения, возникшего в сознании одного человека. Другой тип сочинений обращен к событиям, происходящим на наших глазах. И в самом деле, зачем изобретать колесо? К чему тратить силы на построение неизведанного художественного пространства, когда достаточно записать услышанное и увиденное. Оглянитесь, вокруг идет непрерывное представление, вот только жанр определить не так просто: что-то вроде бесконечной мелодрамы с элементами трагикомедии и вставками в жанре абсурда. Читая такие книги, мы уже обращаемся к собственному опыту пережитого. Но, странное дело, наступает новый день, и разрушаются привычные декорации, излюбленные слова выходят из употребления и требуют примечаний, монологи нуждаются в комментариях. Реальность, однажды запечатленная писателем как происходящее «здесь и сейчас» ускользает и превращается в сон. Привычный аромат времени прошедшего сквозь реку забвения становится иным. Между тем, произведения в момент своего появления, отнесенные к разряду «фантастических», переживают неожиданную метаморфозу, и ранее невоплощенное бытие вдруг обретает плоть и кровь, рельефно проступая в ежеминутно творящейся повседневности.
Записывая свои впечатления от написанной по канонам драматического реализма «Высокой вода венецианцев» Дины Рубиной, писатель Георгий Петрович подвергает ее беспощадной критике за небрежность по отношению к правдивости излагаемого сюжета. И тут же, следом воздает хвалы Татьяне Толстой за созданную игрой воображения «Реку Оккервиль». В спонтанном творческом состязании, случившемся благодаря тому, что две книги одновременно заинтересовали одного и того же читателя, победил автор очевидного вымысла. Такая развязка, безусловно, имеет полное право на существование. Но, если попытаться вникнуть в творческую концепцию выступившего в данном случае в качестве арбитра Георгия Петровича, принятое решение может показаться парадоксальным. Читая его повести и рассказы один за другим, нетрудно заметить, что автор стремится к пределу достоверности, каждый раз помещая себя самого как галерного раба в образ главного героя и исключительно своей внутренней энергией двигая литературный сюжет от начала и до конца. Так почему же, Петрович отдает предпочтение не Дине Рубиной, которая вполне могла себе позволить в творческом процессе идентификацию со своей героиней - взрослой женщиной отягощенной знанием смертельного диагноза и оттого лихорадочно ищущей полноты жизни, а Татьяне Толстой изощряющейся в описании невозможной встречи престарелого Пушкина и юного Ленина?
Соблазн читательского отождествления автора с его героями вечен как сама литература. В случае погружения в остросюжетную прозу Петровича он особенно силен, когда главный герой остроумен, находчив, отважен и плюс ко всему работает доктором. Без него этот мир был бы не так неинтересен. Если быть осведомленным по поводу того, что профессиональное прошлое Петровича связано непосредственно с медициной, то нельзя не признать, что все приметы совпадают. Присущая большинству из нас обывательская логика не может отрицать родственную связь автора с его героями. Если уж это не совсем он сам, то, по меньшей мере, приходиться ему литературным отцом, и, следовательно, как прародитель хотя бы отчасти обладает этими столь притягательными способностями. Но что делать, когда герой, описываемый Петровичем, - неудачник, совершающий жизненные ошибки, испытываемый на прочность ударами судьбы, следующие один за другим, заставляющие метаться в безвыходном положении и страдать от неизбежно настигающего одиночества. Что ж, речь идет немного нимало о несовершенстве человеческого существования, на которое обречены как читатели, так и писатели. Но только писатель знает, какое мужество требуется для того, чтобы вывернуть свою жизнь наизнанку и выставить ее в таком виде на всеобщее обозрение. Легко почувствовать себя в роли персонажа, находящегося в поисках автора. Но кто из нас готов проникнуть в реальность, сшитую из призрачной материи воображения и таким образом открыть для разоблачающих взглядов границы той страны, которую принято именовать «внутренней империей». Ведь одним из тех, кто будет смотреть на тебя, будешь ты сам.
Несомненное достоинство Петровича как писателя - его восторженное внимание к виртуозной устной речи. Его слух настроен на яркую фразу, а память натренирована на ее точную фиксацию. Литературный язык Петровича густо замешан на словесной импровизации, которая подчас при ее переносе на бумагу теряет вкус, превращается в «осетрину второй свежести». Но только не у Петровича. Он создает на страницах своих литературных такую языковую атмосферу времени и места, что ты попадаешь в зону прямого попадания удачного сказанного слова, которое уместно только здесь и сейчас. Спонтанные стихи, вложенные в уста не только главного героя, но и других не менее талантливых персонажей, производят впечатление именно обаятельного экспромта, а не сочиненных рифмованных строчек. Было бы ошибочным думать, что Петрович черпает свое вдохновение исключительно из стихии устного творчества, только слушая и запоминая. В своих повестях и рассказах он предстает как книгочей, преклоняющийся перед талантом запечатлевать письменами неуловимое время жизни. Вслушайтесь в монолог Агаты - героини антидетектива «Под фиговым листком Лаокоона». Как долго она перебирает любимые книги и как подробно автор описывает ее внутреннюю реакцию на каждую из них. Количество названий упоминаемых героиней во время «монолога перед стопкой книг» претендует на рекорд среди литературных повествований. Обширные цитаты «великих», которыми разговаривают герои на страницах «Язвы», «На мутной реке», «Серебра на холмы Галилейские» есть не только дань почтения предшественникам на литературном поприще, это образ жизни, взращенный на книжной культуре.
И все же, несмотря на всю парадоксальность творческого метода Петровича, интрига «а было ли это в действительности» одна из главных приправ на его литературной кухне. Она придает неповторимую притягательность произведениям автора, называющего себя «бытописателем». Только ни в коем случае нельзя думать, что первая часть этого двусоставного слова намекает на скуку. Потребители «всемирной фабрики грез» не будут разочарованы отсутствием захватывающего сюжета или недостаточной проработанностью мелодраматической линии. Все это у Петровича есть и ровно столько, сколько нужно, чтобы сесть и прочитать книгу от начала и до конца за один вечер. Те, кому уже удалось сделать, возможно, по прочтению произвели для самих себя переосмысления окружающего мира. Во всяком случае, у них должен появиться хороший повод для этой интеллектуальной процедуры.