Екатерина Александровна Сушкова ее родня, Лермонтов и ее Записки
Автограф стихотворения. 1830. На полях рис. М. Ю. Лермонтова - портрет Е. А. Сушковой (?). Автограф - ИРЛИ, тетр. VIII. Рядом с текстом - профиль девушки, по всей вероятности Сушковой. Под заглавием пометы рукой Л.: «(1830 года)» и «(26 августа)». Впервые - «БдЧ», 1844, т. 64, № 5, отд. 1, с. 7-8, под заглавием «Станс», с разночтениями, в числе др. стихов Л. в подборке «Из альбома Е. А. Сушковой». Датируется на основании пометы в автографе.
Екатерина Александровна Сушкова
ее родня, Лермонтов и ее Записки
Жена дипломата и гдовского помещика А.В. Хвостова, Екатерина Александровна Сушкова, будучи молодой девушкой была близко знакома с Лермонтовым. Он ей посвящал стихи, а она по факту описала их любовный роман в своих мемуарах.
В отношении Лермонтова существуют две параллельные истории. Одна из них - та, которую исследует «официальное» лермонтоведение, вторая - все остальное.
Применительно к истории Гдовщины лермонтоведение - это тетки его, кузины и кузены, деяния которых сегодня фактически не исследованы. - И все потому, что свидетельства этого круга лиц дошли до нас в неисчислимо малом количестве.
Практически мало сохранилось личных бумаг Н.В. Арсеньева, Е.Н. Вревской, П.Н. Ахвердовой, Д.Ф. Харламовой и Д.Н. Хвостовой, по факту - фигурантов данного повествования, имевших отношение и к Лермонтову, и к Гдовскому уезду.
Не исследованы до сих пор в полной мере и архивы, которые могут касаться имений Хвостовых в Кежово, Харламовых в Заудобо и Сижно, и Вревских в Евдоксино. Не изучен так же массив документов, который относится к деятельности Н.К. Шмита, зятя владелицы Сижно Д.Ф. Харламовой. Он был губернатором Ярославля, начальником канцелярии III отделения и сенатором. Троюродный брат поэта, родившись в 1836 г., в силу малолетства Лермонтова не знал, но мог о нем просто слышать.
При этом никто из исследователей не видел письменные сочинения А.В. Хвостова, которые он создал, будучи на дипломатической службе.
Автор этой книги, между теем, написал несколько очерков, касающихся Лермонтова и его гдовских родственников. Все они опубликованы в научных сборниках, которые мало доступны читателю, но есть в разных вариантах в сети интернет[1].
Екатерина Александровна Сушкова (в замужестве Хвостова) в отличие от всех перечисленных лиц, сама озаботилась о проблеме исторической памяти в отношении себя. Она смолоду и в здравом уме, под воздействием обстоятельств излила свою душу близкой подруге своей Марье Сергеевне Багговут (1812 - 1837). Она ей тогда уже в 1836 - 1837 гг. писала вышеозначенные Записки, которые с известными коррективами дошли до нас.
Она писала по факту и шаг за шагом полноценный роман, который сегодня читается с упоением. И из него мы знаем доподлинно взаимоотношения поэта и с нею, и с ее окружением.
Ее труд, сначала опубликованный в первой редакции «в «Русском Вестнике» (1857, т. II)», затем был напечатан в «Вестнике Европы» (1869, № 8 и 9)». В итоге - после некорректной «редактуры» М.И. Семевского он был напечатан «отдельным изданием в 1870 г. в Петербурге, с дополнениями и приложениями». Эта ее работа была издана «полностью и окончательно» после ее смерти.
Труд Хвостовой тогда назывался: «Записки Екатерины Александровны Хвостовой, рожденной Сушковой. 1812 - 1841. Материалы для биографии М.Ю. Лермонтова»[2]. - Ни много, не мало.
В 1928 г. в советской России было предпринято полное переиздание ее труда с комментариями Ю.Г. Оксмана и несколькими дополнениями и приложениями:
«Ю.Г. Оксман
М.Ю. Лермонтов и Е.А. Сушкова
Е.А. Сушкова-Хвостова. Предисловие к запискам
Дополнения
М.И. Семевский. Устные рассказы Е.А. Сушковой.
Е.А. Сушкова. Дневник за 1833 год.
В.П. Желиховская. М.Ю. Лермонтов и Е.А. Сушкова в письмах Е.А. Ган.
Е.А. Ладыженская. Замечания на Воспоминания Е.А. Хвостовой-Сушковой.
Е.П. Ростопчина. Записка о М.Ю. Лермонтове.
А.П. Шан-Гирей. М.Ю. Лермонтов (Рассказ).
Приложения
Адель Оммер-де-Гэлль. Письма о Лермонтове.
Эмилия Шан-Гирей. Воспоминание о Лермонтове»[3].
Это издание предварялось словами:
«В разработке плана настоящего издания и в критической установке текста составляющих его частей ближайшее участие принял В.В. Казанский, дружеским содействием которого был значительно ускорен и самый выход книги в свет.
Коллекции Пушкинского Дома при Академии Наук СССР позволили украсить книгу не воспроизводившимся еще автографом первого послания Лермонтова к Е.А. Сушковой, замечательным, также до сих пор еще неизвестным в печати, акварельным портретом той, которой эти строфы были посвящены, портретом молодого Лермонтова годов его первых встреч с мемуаристкой и миниатюрным, работы Р. Ледова, изображением Э.А. Шан-Гирей - «героини» последнего поединка поэта»[4].
Читая Записки, надо учитывать не только психологию мемуаристки, но и «творческий метод» Михаила Ивановича Семевского, которого уже современники подозревали в недобросовестной «редактуре» Записок.
Они в «полной» мере явились миру только после смерти Сушковой. Есть подозрение, что Семевский «дописал» и «приукрасил» Записки в угоду жанру, и это было в то время в порядке вещей. Дело еще и в том, что никакой «окончательной рукописи» Записок Сушковой никем и нигде обнаружено не было.
Надо учесть особо, что Сушкова в самый момент «сочинения» Записок к Багговут, находилась под мощным «воздействием» Осипа Сенковского[5], редактора журнала «Библиотека для чтения»[6], и тоже великого фальсификатора рукописей и создателя сугубо завирального романа о Бароне Брамбеусе. - Он был на свадьбе Сушковой в качестве посаженного отца, т.е. был там в качестве очень и очень «доверенного лица» от литературы. При этом - о фактических отношениях Сушковой-невесты и литератора Сенковского сегодня ничего не известно.
В связи с этим следует сказать несколько слов об этом «посаженном отце», который 12 лет развивал свой провокационный и скандальный проект, в котором персональное «Я» нередко путал с героями сторонних авторов. - Он их и правил без зазрения совести.
Он сочинял и помещал в журнал все, что в голову не взбредет. Это повышало тираж, но и давало возможность платить «мэтрам» неслыханные гонорары. Рассказывали, что за одно из стихотворений Пушкина Сенковский выплатил полторы тысячи рублей. - Неслыханная по тем временам сумма.
Сенковский как редактор журнала «Библиотека для чтения», сразу начал его со скандала. Он пригласил в издание всех мастеров литературы, и в целях рекламы поместил их перечень на обложку. За это всем были выплачены деньги, и сказывают выплатили по тысяче рублей каждому.
Но поскольку Сенковский сразу поставил себя выше всей русской литераторы, все означенные литераторы во главе с Пушкиным стали сразу покидать Библиотеку.
«Лучшие авторы ушли из журнала, потому что их выжил из него редактор. Своими, по ироническому определению самого Сенковского, «невинными шутками» он беспрестанно пополнял ряды собственных врагов и, как отметил В.А. Каверин, не только предупреждал критику на себя, но и провоцировал ее»[7].
Тогда как раз и просчитали, что «самое привлечение корифеев в журнал больше походило на ловкий коммерческий трюк». Уже «в январе 1834 года, впервые встал и вопрос о редакторских правках Сенковского»[8].
У литераторов, возмущенных журналом «Библиотека для чтения», оставался один способ борьбы с Сенковским - «литературный бойкот». Его попросту изолировали в большом литературном мире.
О Сенковском, сегодня как о забытом авторе и критике, встарь много было писано и положительных, и отрицательных строк. О нем с неприязнью писали Пушкин и Гоголь, но публика с нетерпением ждала его росказни, фельетоны и скабрезные комментарии к неудачным литературным произведениям:
«…Сенковский был очень плодовитым критиком. Став на несколько лет фактическим главой самого популярного в то время русского журнала «Библиотека для чтения», Сенковский рецензировал в разделах «Критика» и «Литературная летопись» важнейшие выходившие тогда тексты: «Горе от ума» Грибоедова, «Повести Белкина» Пушкина, стихи Баратынского, «Миргород» Гоголя, «Героя нашего времени» Лермонтова, «Мечты и звуки» Некрасова; переводы из Шекспира, Гюго и Гёте, математические сочинения Лобачевского, крупные труды по естественным и гуманитарным наукам. Но русский книжный мир этим не ограничивался: как и сегодня, «культурный фон» составляли сочинения малоинтересные, подражательные, дилетантские, прикладные. Здесь было на чём оттачивать зубы.
…
Пушкин, полемизируя с Гоголем насчёт Сенковского, признавал, что «Библиотека» «в своих критических суждениях не всегда соблюдает тон важности и беспристрастия», но считал это неизбежным: «не понимаю, как можно говорить не в шутку о некоторых произведениях отечественной литературы»[9].
И это, до чрезвычайности близкое знакомство Е.А. Сушковой со скандалезным редактором «Библиотеки для чтения», знающим людям в то время говорило о многом. - По факту тандем «Сушкова - Сенковский», сделал в то время в «литературной столице» некоторый шум.
Что по этому поводу думал Лермонтов, не известно, но он наимеревался тогда описать свадьбу Сушковой, о чем писал в одном из писем к Варваре Лопухиной[10].
Поэт, безусловно, читал журнал, который редактровал О.И. Сенковский. Он даже сочинил в 1836 г. на редактора эпиграмму, которая сегодня вошла во все собрания стихотворений поэта:
Под фирмой иностранной иноземец
Не утаил себя никак:
Бранится пошло - ясно немец;
Похвалит - видно, что поляк[11].
Дело и в том, Сенковский был иногда не очень хорошего мнения о его стихах, и в разборе его творчества допускал «развязную» критику.
Записей о свадьбе кузена его Хвостова и m-le Сушковой в бумагах поэта найдено не было, и это симптоматично, поскольку он выказал себя в отношении новоявленной родственницы некорректно.
На Кавказе же, в момент ссылки, он пытался вручить Екатерине Александровне свой автопортрет, но обиженная на него Хвостова отослала картину обратно, и это весьма показательно. По этому поводу есть соответствующая запись М.И. Семевского, который стал отчасти биографом мемуаристки:
«В начале 1840 года дуэль Лермонтова с Гарантом была причиною вторичной ссылки его на Кавказ; сюда же, в Тифлис, явилась и Екатерина Александровна с мужем, имевшим пост директора дипломатической канцелярии при главнокомандующем Кавказского края. Рассказывают, что именно в это время, Лермонтов прислал Е.А. Хвостовой свой живописный, очень хороший портрет. Уверяют, что она, не приняв этого портрета, отправила его назад. Лермонтов, будто бы, в величайшей досаде, изрезал портрет в куски и бросил его в печку: «Если не ей, - будто бы сказал при этом поэт, - то пусть никому не достается этот портрет».
15-го июля 1841 года, пуля офицера Николая Соломоновича Мартынова поразила насмерть молодого поэта.
«Если б я могла хотя предчувствовать эту трагическую, столь преждевременную кончину Лермонтова, говорила впоследствии г-жа Хвостова, то уж разумеется и в мыслях моих не было бы сделать такую глупость, какую я сделала с его портретом!
В семействе Е.А. сохранился другой, маленький портрет Лермонтова; это копил (литография) с акварельного портрета. На этом портрете Лермонтов изображен в статском платье, в довольно ранний возраст юности, курносый, с фигурой весьма непредставительной, но с выразительными глазами. Словом, наружность его здесь именно такова, как она описывается в этих записках. Г-жа Хвостова уверяла, что этот портрет чрезвычайно похож, и наоборот, совершенно не похож тот портрет Лермонтова, который обыкновенно прикладывается к его сочинениям и приложен к последнему изданию, а именно, где он изображен в военном сюртуке без эполет и с шашкой. В семействе же г-жи Хвостовой, как святыня, хранится тот французский роман, о котором она упоминает в своих записках, и поля которого были испещрены остроумными замечаниями Михаила Юрьевича Лермонтова; но увы! все эти замечания, как выше рассказано, вытерты еще в 1835 г.»[12].
Между тем, свадьбе своей известные строки посвятила сама мемуаристка. Она была внимательна в отношении семейной хроники Хвостовых, а также с известным пиитетом относилась к фактам биографии Лермонтова. Об этом нередко забывают лермонтоведы.
Посаженной матерью Хвостова-жениха в тот момент была Елизавета Алексеевна Арсеньева, бабушка Лермонтова, которая души в своем внуке не чаяла. И как известно, посаженные мать и отец в храме заменяют невесте родителей, и это те, кто перед свадьбой принимают невесту, а после нее устраивают новобрачным обед. Этим правом как раз обладала на свадьбе Елизавета Алексеевна.
Поручителем же Хвостова-жениха, сказывают, был Арсенев Никита Ваильевич, сам глава петербургских Арсеньевых. - Этим свадьба как бы выказывала традиции, которые, видимо, были неизбывны в семьях Арсеньевых и Хвостовых[13].
Свадьбу А.В. Хвостова и Е.А. Сушковой как известно описал М.И. Семевский, и вот как она представлена в книге Е.В. Хаецкой «Мишель» (2006):
«Замужество Екатерины Сушковой
28 ноября 1838 года Елизавета Аркадьевна Верещагина передала в письме из Петербурга своей дочери новость: Екатерина Сушкова вышла замуж за дипломата A.B. Хвостова. На этой свадьбе, по ее словам, Лермонтов был шафером, а Е. А. Арсеньева - посаженой матерью жениха. Посаженым отцом невесты был редактор журнала «Библиотека для чтения», профессор-востоковед О.И. Сенковский.
На этом письме есть приписка Лермонтова - стихотворный экспромт по-французски, рисунок коленопреклоненной фигуры, просящей прощение, и обещанием начать завтра «огромное письмо». Жаль, что этого «огромного письма» мы никогда не прочтем; наверное, там Лермонтов рассказал бы свою версию свадьбы мисс Блэк-Айс.
Достоверно одно: Екатерина Александровна действительно сочеталась браком со своим давним поклонником Хвостовым; он вернулся из Америки и возобновил свое предложение руки и сердца; Сушкова приняла это предложение.
М.И. Семевский, издавший записки Сушковой и записавший устные рассказы Екатерины Александровны, передает историю ее брака так:
«Два года спустя после этого события (злого розыгрыша Лермонтова) является из Америки ее давнишний поклонник A.B. Хвостов; он делает ей предложение и получает согласие. Бракосочетание молодой четы было в Петербурге, и обряд венчания совершен в церкви Св. Симеона; народу в церкви было очень много и в толпе публики был заметен Лермонтов; он, если не ошибаюсь, незадолго перед тем вернулся с Кавказа, из ссылки, и вновь поступил в гвардию. Нам рассказывали, будто Лермонтов усиленно просился быть шафером у Е.А., и будто бы, не получив на то согласия, все-таки присутствовал при обряде венчания, и будто бы плакал.
Когда это место послесловия М.И. Семевского (к запискам Сушковой) прочитано было кузену и приятелю Лермонтова А.П. Шан-Гирею, тот, по словам П.В. Висковатова, «расхохотался и сообщил, что он в церкви был вместе с Лермонтовым и не только не видал его плачущим, но, напротив, [видел] в весьма веселом настроении».
Дальнейший рассказ Семевского об этой свадьбе подтверждает, скорее, версию Шан-Гирея. «…рассказывают, - продолжает Семевский, - что из церкви Лермонтов поспешил прежде молодых в дом жениха и здесь, в суете приема молодых, сделал оригинальную шалость: он взял солонку и рассыпал соль по полу. «Пусть молодые новобрачные ссорятся и враждуют всю жизнь», - сказал Лермонтов тем, которые обратили внимание на эту умышленную неловкость»[14].
Между тем, Лермонтов в одном из писем своих к А.М. Верещагиной подробно описал свой «Мезальянс» с Сушковой. По факту он описал ей - как обманул доверчивую девушку, чем и расстроил ее брак с Лопухиным, богатым молодым человеком, который считал Лермонтова своим другом. - И друга своего поэт тоже обманул, наговорив гадости про Сушкову. А.М. Верещагина же при этом была сообщницей поэта, а потому во всем «мезальянсе» играла крайне неприглядную роль:
«Вступая в свет, я увидел, что у каждого был какой нибудь пьедестал: хорошее состояние, имя, титул, связи… Я увидал, что если мне удастся занять собою одно лицо, другие незаметно тоже займутся мною, сначала из любопытства, потом из соперничества.
Я понял, что m-lle С[ушкова], желая изловить меня, легко себя скомпрометирует со мною. Вот я ее и скомпрометировал, насколько было возможно, не скомпрометировав самого себя. Я публично обращался с нею, как если бы она была мне близка, давал ей чувствовать, что только таким образом она может покорить меня. Когда я заметил, что мне это удалось, но что один дальнейший шаг меня погубит, я прибегнул к маневру. Прежде всего, на глазах света я стал более холодным к ней, а наедине более нежным, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (в сущности, это неправда). Когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я первый публично ее покинул. Я стал жесток и дерзок, стал ухаживать за другими и под секретом рассказывал им выгодную для меня сторону истории. Она так была поражена неожиданностью моего поведения, что сначала не знала, что делать и смирилась, что подало повод к разговорам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; затем она очнулась и стала везде бранить меня, но я ее предупредил, и ненависть ее показалась и друзьям, и недругам уязвленною любовью. Далее она попыталась вновь завлечь меня напускною печалью, рассказывала всем близким моим знакомым, что любит меня; я не вернулся к ней, а искусно всем этим воспользовался. Не могу сказать вам, как все это пригодилось мне; это было бы слишком долго и касается людей, которых вы не знаете. Но вот смешная сторона истории. Когда я увидал, что в глазах света надо порвать с пою, а с глазу на глаз, все-таки, еще казаться ей верным, я живо нашел прелестное средство, - написал анонимное письмо: «М-elle, я человек, знающий вас, но вам неизвестный… и т. д.; я вас предупреждаю, берегитесь этого молодого человека М. Л. Он вас погубит и т. д. Вот доказательства (разный вздор) и т. д.» Письмо на четырех страницах… Я искусно направил это письмо так, что оно попало в руки тетки. В доме - гром и молния… На другой день еду туда рано утром, чтобы, во всяком случае, не быть принятым. Вечером на балу я выражаю свое удивление Екатерине Александровне. Она сообщает мне страшную и непонятную новость, и мы делаем разные предположения, я все отношу насчет тайных врагов, которых нет; наконец, она говорит мне, что родные запрещают ей говорить и танцевать со мною: я в отчаянии, но остерегаюсь нарушить запрещение дядюшек и тетушек. Так шло что трогательное приключение, которое, конечно, даст вам обо мне весьма лестное мнение! Впрочем, женщина всегда прощает зло, которое мы делаем другой женщине (правило Ларошфуко). Теперь я не пишу романов, я их делаю…