Николай Кузнецов. Священник погоста Поля. Следствие Святого Синода по его делу
1893
Почтительнейший рапорт
Старшего Секретаря Святейшаго Синода
Коллежскаго Асессора Николая Маркова
Его Высокопревосходительству, Господину Обер Прокурору Святейшаго Синода Действительному Тайному Советнику Константину Петровичу Победоносцеву
Старшего Секретаря Святейшаго Синода Коллежскаго Асессора Николая Маркова
почтительнейший рапорт:
в исполнение распоряжения Вашего Высокопревосходительства от 15 го Марта 1893 г. имею честь донести следующее:
Г. С. Петербургский Губернатор, в письмах на имя Его Высокопреосвященства Митрополита Палладия от 16 Февраля и 8 Марта текущаго года, обвиняет священника церкви с. Никольщины, в Гдовском уезде, Николая Кузнецова, а) в политической неблагонадежности, выражавшейся главным образом в получении революционных газет из Америки, б) в произнесении в церкви проповедей с неуместным упоминанием о Государе Императоре и властях вообще, и, равно и таких, смысл которых не понятен, будто бы, для прихожан и вызывает в последних лишь осуждение священника Кузнецова, в) в дозволении себе принимать и держать в своем домке безпаспортных и подозрительных личностей, устроении с ними каких-то собеседований и в препятствовании местной полиции удостоверяться в их благонадежости, а также в возбуждении своих прихожан против полиции, и, наконец, г) - в том, что Кузнецов, не будучи в состоянии по своей безграмотности учить детей своих прихожан, вызывает против себя общее негодование и оказывает вообще вредное влияние на своих прихожан, весьма, будто бы, развитых сравнительно с другими местами Империи. В виду всего этого Г. Губернатор просит Его Высокопреосвященство перевести священник Кузнецова «в какую либо другую, более отдаленную от столицы местность».
При втором из упомянутых писем Г. Губернатора приложены рапорты подчиненных ему полицейских властей, в которых священник Кузнецов обвиняется еще а) в устроении, с корыстною целию, сбора на несуществующую постройку церкви, б) в нанесении оскорблений местному Становому Приставу и уряднику при исполнении ими служебных обязанностей и в дозволении себе глумиться над ними, в) в обмане своего Начальства и высших властей тем, что возит в С. Петербург под видом почетных прихожан, одобряющих его пред кем следует, разных проходимцев и г) в составлении в свою пользу разных приговоров и бумаг на имя высших властей.
По сведениям, собранным мною на месте службы Кузнецова в с. Никольщине, Нарве, Ямбурге, С. Петербургской Духовной Консистории и С. Петербурге приведенныя обвинения являются в следующем виде:
1) Важное обвинение в политической неблагонадежности основано на получении священником Кузнецовым из Америки двух №№ газеты «Прогресс». Дело это, до некоторой степени известное и Вашему Высокопреосвященству, было так: проезжая чрез местную почтовую станцию Поля, священник узнал о получении на его имя неоплаченнаго заграничнаго пакета. Не имея денег на оплату, он сначала не брал пакета, но затем, уговоренный начальником станции, взял его и привез домой. Распечатав конверт и, по его словам, с ужасом познакомившись с его содержанием, он немедленно отослал газеты на имя Вашего Высокопреосвященства, что и отмечено в его книге исходящих бумаг по церкви. Между тем такой же пакет получил и местный церковный староста, немедленно заявивший об этом Становому с прибавлением, что вот, де, и наш священник получил такой же пакет. Полиция, получив это заявление, почему-то решила, что «со стороны священника умолчание о получении пакета из Америки внушает подозрение» и забила тревогу. Но когда на место прибыл Помощник Начальника С. Петербургскаго Жандармскаго Управления, все дело разъяснилось и никаких дальнейших последствий для священника Кузнецова не имело. По мнению светских властей, Кузнецов получил подозрительную посылку «не случайно» /1е письмо Губернатора в деле С. Петербургской Д. Консистории № 270/, а по тому, «что революционеры в безграмотности священника признавали благоприятную почву для преступной пропаганды» /объяснение Становаго Пристава на мое имя/. В действительности же не чему было придумывать такое страшное объяснение, так как объяснение более простое было в руках полиции: в конверте, полученном церковным старостой, оказалась вырезка из газеты «С. Петербургский Листок» с воззванием на построение церкви в с. Никольщине, подписанное священником и старостой и, конечно, с указанием их адреса. Очевидно это-то воззвание, а уж никак не безграмотность Кузнецова, по мнению полиции, сделавшаяся известною даже в Америке, и привлекло к Кузнецову наделавшее ему хлопот послание из-за Океана.
2) Обвинение Кузнецова в произнесении неуместных, малопонятных и возбуждающих, яко бы, против властей проповедей основывается на протоколе, составленном местным урядником, о том, что священник в проповеди сказал: «вот Христос велел нам принимать сирых и убогих, а ныне полиция их арестовывает», а также на том, что над Кузнецовым установлен, во время проповедывания, негласный надзор со стороны Жандармскаго Управления. Протокол урядника подписан им и председателем местнаго волостнаго суда. Урядник, конечно, утверждает, что слышал эти слова, председатель отвечал на мои вопросы весьма уклончиво, из остальных, спрошенных много прихожан, никто этих слов не слыхал. Мог ли Кузнецов произнести такую фразу?! Думаю, что мог, но по побуждениям не худым. Проповедует он и беседует с народом постоянно и в этом главная его сила и объяснение довольно широкой известности. Отлично понимая главный недостаток наших проповедников, - неуменье говорить понятно для простого народа. Кузнецов задался целью избежать этого недостатка и, на сколько съумел, достиг этого. По крайней мере, все крестьяне, с которыми мне пришлось говорить, главною заслугою Кузнецова ставят его неустанное проповедничество и собеседование с ними, чего до него не делалось. Материал для своих проповедей и бесед Кузнецов берет из Евангелия, Творений Св. Отец и произведений лучших сил проповеднической нашей литературы. В домашней библиотеке его, - замечу весьма полной и вполне достаточной для простаго сельскаго пастыря, - я видел сочинения проповедническаго характера Путятина, Амвросия, Михаила, Феофана, Стратилатова и друг. и творения Димитрия Ростовскаго и Тихона Задонского. Но из всех этих книг, по объяснению Кузнецова, он очень редко произносит поучения дословно, и в большинстве случаев «приспособляет» их к пониманию своих слушателей. Боюсь заверять, но думаю, что в этом-то «приспособлении» и лежит возможность упреков Кузнецову. Правда, никто из прихожан не заявил мне, чтобы Кузнецов кого-либо оскорблял в своих проповедях личным указанием; но что он совершенно избегает в своих речах некоторой личной окраски, - например, в виде прозрачных намеков на явления местной жизни с попытками обличительнаго характера, - поручиться нельзя. Сам он в разговорах со мной признавался в своем стремлении «обличать всякий порок и всякую неправду, не норовя никому», ссылаясь на пример Тихона Задонскаго /44е письмо - «мой совет священнику»/. Нечего и говорить, к каким печальным результатам может привести малоопытнаго проповедника подобное стремление, и им то, по моему мнению, можно объяснить возможность произнесения Кузнецовым упомянутой фразы о полиции, с которой к тому же, как будет указано ниже, ему как раз перед тем пришлось выдержать столкновение. Что касается до негласнаго надзора за проповедничеством Кузнецова, то в настоящее время, как изволите усмотреть из прилагаемаго отношения Помощника Начальника С. Петербургскаго Жандармскаго Управления от 24 Марта за № 31, надзор этот снят в виду того, что «по негласной проверке оказалось, что в проповедях Кузнецова ничего антиправительственнаго нет»[1].
3) Обвинение Кузнецова в устроении у себя притона безпаспортных и подозрительных личностей основывается на следующем: со дня своего прибытия в Никольщину Кузнецов служит почти ежедневно, еженедельно исповедует и причащает желающих, постоянно, как уже говорено, беседует с народом, дает ему крестики и троицкие листки, которыми его обязательно снабжает достоуважаемый Владимир Карлович, устроил общее пение и, наконец, помогает беднякам из своих скудных средств. Все это, не слыханное и не виданное в местности, очень скоро начало привлекать в Никольщину множество богомольцев не только из соседних сел, но даже из под Пскова. Приходящие - по преимуществу женщины и девицы.
Пришедшим издалека беднякам Кузнецов позволяет переночевать у себя на кухне. /очень большой/, поит их чаем, кормит, чем Бог послал, а иногда дает и денег. В минувший пост приходивших в Никольщину из других мест было до 2000 человек. Все они исповедывались у Кузнецова и причащались в местном храме, но кто они и откуда - никаких записей нет. Эти ищущие духовной пищи странники, люди самаго мирного крестьянскаго вида, /при мне их было более 100 ч./, почему то показались весьма подозрительными местному уряднику, который сначала старался не допускать приходящих в село, говоря: «у вас свои попы есть, за чем вас сюда несет?», а затем приступил и к более крутым мерам. 7го Января текущаго года урядник Евменов явился в дом к священнику, у котораго, по обыкновению, было несколько богомольцев на кухне, а мещанин Василий Лушев, купчиха Сергеева и крестьяне Иванов и Федотов сидели в столовой; войдя в комнату, Евменов потребовал у священника удостоверения личностей бывших у него, угрожая в противном случае арестом всех присутствующих, при чем, по общему отзыву, держал себя дерзко и вызывающе. Священник удостоверил личность Лушева и купчихи Сергеевой, а относительно двух крестьян сказал: «этих я не знаю, бери их, если так нужно» и при этом /по показанию Лушева/ прибавил: «напрасно ты притесняешь бедных, ни в чем не винных людей! Быть может Бог за это и не дает жизни и твоим детям!» Никаких оскорблений уряднику священник при этом не наносил и даже не вставал из-за стола. Во время разговора священника с урядником Лушев и двое крестьян «от греха» ушли из дома священника; но в тот же день были арестованы, по протоколу урядника, - все трое на дороге, а по объяснению священника - Лушев в церковной сторожке, а крестьяне - на дороге. По приводе арестованных в стан оказалось, что у двух крестьян, жителей соседней волости, оказались паспорты, почему они и были немедленно отпущены с привлечением, однако, их к ответственности по 49 ст. Устав о Наказ. в виду того, что они, по собственному их признанию, за недостатком работы, /роют колодцы/, просили милостыни. У Лушева же паспорт оказался просроченным /по протоколу урядника - более года, а по объяснению Лушева - на небольшой срок/; но имея просроченный паспорт, Лушев имел другие, удостоверяющие его личность, документы, как то: метрическое свидетельство, свидетельство о явке к отбыванию воинской повинности и несколько аттестатов о его предшествующей службе; кроме того он был лично известен Кузнецову и находился от Нарвы, к мещанскому обществу которой принадлежит, менее, чем на 30 верст. По моему мнению, при таких обстоятельствах Лушева нельзя было признать «безпаспортным бродягой» и счесть подозрительной личностью, тем более, что он, выправив паспорт, возвратился в Никольщину и прожил здесь до 5 недели поста, отправляя службу за псаломщика, страдающаго запоем. В настоящее время Лушев состоит послушником на подворье Никольского Староладожскаго монастыря на Забайкальском проспекте, где я его 8го сего Апреля и отыскал. Таково первое основание к обвинению Кузнецова в устроении в своем доме притона безпаспортных. Другое основание - поиски у него в доме крестьянки Елизаветы Семеновой, ушедшей от мужа. Не смотря на то, что в местности отлично знали, с кем ушла от мужа и где живет эта женщина /показание подрядчика крестьянина Даниила Борисова/, полиция почему то не знала этого и, в лице урядника явилась к священнику который на требование урядника не вышел к нему, о чем и составлен был протокол. Здесь нельзя не указать на то странное обстоятельство, что не смотря на то, что названная крестьянка никогда не была у священника и была заявлена полицией совершенно в другом месте, в рапорте Гдовскаго Исправника от 14 Февраля за № 122, приложенном в копии ко 2му письму Г. Губернатора на имя Его Высокопреосвященства, беззастенчиво говорится, что Семенова, да еще с своим любовником, не имея паспортов, живут у священника!
Никаких других арестов в доме Кузнецова не было[2]. Позволяю себе думать, что одного случая с Лушевым далеко не достаточно к обвинению в столь важном преступлении, как пристанодержательство подозрительных личностей.
4) Обвинение Кузнецова в недостатке, вследствие безграмотности, благотворнаго влияния на прихожан, конечно, весьма тяжкое обвинения, так как касается всей его пастырской деятельности; но обвинение это не основательно. Действительно, как известно Вашему Высокопревосходительству, Кузнецов весьма малограмотен; но в добром влиянии на прихожан, в уменьи привлечь их к себе ему от души может позавидовать любой из образованнейших пастырей. Не имея возможности учить своих прихожан в школе[3], школьным способом, он старается, по мере сил и уменья, учить их в церкви, способом церковным, учить примерами своей жизни. Доброе влияние священника видно во всем, стоит лишь быть безпристрастным наблюдателем: в Никольщине нет кабака, нет столь обычнаго праздничного разгула, нет «вечеринок» - этой язвы для крестьянской молодежи, заметно стремление читать «хорошия», т.е., духовныя и церковныя книги, устроен прекрасный хор, по воскресным дням за вечернями - общее пение, из Никольщинских прихожан, за время службы священника Кузнецова, до 10 человек ушло в монастыри, храм постоянно полон молящимися, женщины и даже дети, вместо песен, распевают молитвы, что кажется весьма соблазнительным для полиции /ответы урядника и показание Лушева/. Интересен, между прочим, тот факт, что до Кузнецова местные прихожане никогда не бывали на Литургии Преждеосвященных Даров, и не знали, что это за служба! Почтеннейшие из прихожан отзываются о служении Кузнецова с полным восторгом: «не ушел бы из храма!» - таково выражение этого восторга. А между тем выстоять службу в Никольщинском храме дело не легкое. Например, в Вербное Воскресенье утреня и обедня шла без перерыва с 5 часов утра до 12 дня; в Вел. Понедельник утреня началась в 6 часов, а обедня кончилась в половине втораго дня. И это при страшной тесноте и духоте, заставляющей падать в обморок (непонят.) лиц почти за каждым праздничным Богослужением! Но не все довольны частым и продолжительным служением священника: первое признает убыточным для церкви церковный староста, враг священника, как изволите усмотреть далее, из за постройки церкви, и второе не нравится местному псаломщику, старому обленившемуся человеку, о пьяной жизни котораго ныне производится, по жалобе священника, следствие. На сколько прав староста, можно видеть из того, что доходы церковные возросли при Кузнецове в пять раз /в остатке от 1891 г. было 170 р. 81 к. наличными и 2300 билетами, а от 1892 г. - 589 р. 18 к. наличными и прежняя сумма в билетах/, а о недовольстве псаломщика и говорить не стоит. Чтобы покончить с этим, смело скажу, ложным обвинением священника, я должен разсказать следующий факт: после обедни в Вербное Воскресенье я предложил всем присутствующим выразить свое мнение об их пастыре остановкой, по выходе из храма, довольных им на правой стороне, а недовольных - на левой около паперти. И, вот, на левой стороне не оказалось ни одного человека. Мало того, пока я шел по погосту, вся толпа гудела общим одобрением священнику; особым энтузиазмом отличались при этом женщины: с криками: «защити нашего батюшку», «он научил нас и детей наших молиться», «до него мы хуже зверей были» и т.п. они бежали за мною, обливаясь слезами… Неужели все это может доказывать отсутствие у Кузнецова способности благотворно влиять на прихожан?!
Но указывая лучшия стороны деятельности Кузнецова, как пастыря, не могу не указать и на худшия. К таковым я отношу недостаток такта в сношениях с властями и некоторые промахи служебной деятельности. Так, не охотно исполняя законныя требования полиции, он в тоже время задирает её упреками в оффициальных бумагах в бездеятельности по устроению обществ трезвости, что в связи с неумеренными с его стороны ссылками на свои связи и знакомства в Петербурге раздражает полицию до невозможности. Не так давно Кузнецов вдруг написал письмо Великому Князю Михаилу Николаевичу с предложением распространять среди солдат гвардии троицкие листки, за что и получил выговор от Владыки. Вообще, при страшном труде для Кузнецова что-либо писать, у него в тоже время есть, если можно так выразиться, некоторый зуд к писательству: то он пишет «запросы» к Становому, то «воззвание» на построение церкви /прилагаемое при сем/, то, наконец, целое сочинение «объяснение Литургии», не прошедшее, по его словам, в цензуре. К служебным промахам я должен отнести: 1) дозволение им в один из праздников, за богослужением, прочитать поучение, с аналоя, поставленного на амвон, одному крестьянину; по его словам /отзыв на мое имя/ сделал это он по следующему поводу: враги его стали говорить, что он только для вида держит книгу, а говорит от себя. Чтобы не доказать несправедливость этого обвинения он и велел одному из певчих прочитать по книге тоже самое поучение, которое было произнесено им в предшествующий праздник. При этом крестьянин, от смущения, держал себя так не прилично, что вызвало замечание от одного из крестьян. О случае этом, именно как о промахе своем, Кузнецов говорил Его Превосходительству Владимиру Карловичу и Преосвященному Никандру (на полях комментарий - «Неправда!»). 2) дозволение своему сыну, ученику IIго класса здешней Семинарии говорить поучения в церкви, о чем также донесено Преосвященному Никандру (на полях - «Неправда!»). 3) Дозволение своим прихожанам устроять без его присутствия духовно-нравственныя беседы. По-видимому, он даже и не представляет себе опасности подобных собраний, так как говорил мне: «вот у сапожника Василия Федорова прежде был разгульный дом, в который войти было страшно, а теперь там собираются для чтения Св. Писания и духовной беседы, (непон.) что мне и ходить туда не к чему». Между тем полиция прямо указывает, что такия сборища могут посеять какое-нибудь сектанство, с каковым опасением едва ли можно не согласиться, особенно, если предположить, что на такую беседу случайно попадет один из деятелей пашковщины, или других сект. 4) Позволение себе практиковать нечто в роде публичной епитимии. Так, одну крестьянскую девицу Прасковью Евсееву, живущую в блудной связи с бывшим Становым Приставом, он свел с клироса, где она стояла в числе почетных лиц, и собственноручно отвел ко входным дверям, восклицая при этом, по словам Евсеевой, громко на всю церковь: «это блудница», «это блудница». По объяснению священника, Евсеева после этого на него не сердилась, нынешний пост говела в его церкви и совершенно раскаялась. Но Евсеева, допрошенная на станции Поля, показала, что она была очень оскорблена священником, ходила в стан жаловаться и, хотя священник, у нее просил прощения и даже «руки целовал», /факт этот подтвердил мне и Польской станционный смотритель, как очевидец/, но она говела у него по необходимости: другая церковь далеко. Таким образом, к одному промаху - выводу Евсеевой из церкви Кузнецов прибавил и другой - прошение у нее прощения с неуместным унижением своего сана. Наконец, 5, - неуместное, по моему мнению, заявление Кузнецова о чудесах, яко бы проявляющихся в его храме, по его молитве. Он от души разсказывает о количестве таких чудес и, по его словам, даже покушался обнародывать их в «Церковных Ведомостях», но был отклонен О. Смирновым. Этот пункт, по моему мнению, дает полиции основание видеть в Кузнецове не безкорыстное стремление подражать достопочтенному Отцу Иоанну Сергиеву.
5) Обвинение Кузнецова в устроении, с корыстною целию, сбора на построение церкви имеет небольшую историю. Прихожане, еще до поступления Кузнецова, решили построить более обширный храм. Начинателем дела явился местный церковный староста, который и уговорил почетнейших прихожан сделать «складку» по 12 рублей с лица, на каковыя деньги и открыл, якобы бы в пользу церкви, небольшой кирпичный завод; но завод, вместо барышей, принес убытки, складчина пропала и все дело стало. В это время является Кузнецов, одобряет намерения крестьян, но предлагает строить церковь на других основаниях - путем сбора пожертвований. Все дело переходит в его руки, находятся жертвователи, печатается в С. Петербургском Листке «воззвание» к пожертвованию, начинает поступать и пожертвования; но в это время разражается гнев церковного старосты и его единомышленника, крестьянина Епимова?, не бывших в состоянии простить Кузнецову устранение их от главного заведывания делом построения храма и донесших на него Приставу, как на устроителя незаконнаго сбора. Тут только Кузнецов опомнился и понял, что в своей ревности о храме Божием он принял разрешение духовно-цензурнаго Комитета на напечатание воззвания за разрешение на сбор пожертвований; но было уже поздно, так как дело пошло судебным порядком и в настоящее время он привлечен к ответственности за мошенничество по 1667 т 1671 ст. Улож. Наказ. Между прочим, к этому обвинению присоединилось еще отягчающее обстоятельство - самовольное выставление Кузнецовым кружки на построение храма на почтовой станции. В настоящее время кружка эта Кузнецовым уже снята, но тем не менее об этом заявлено полицией следователю. Я убежден, что ничего корыстнаго и преступнаго в деятельности Кузнецова по сбору открыто не будет, хотя нельзя не упрекнуть Кузнецова в небрежном записывании поступивших пожертвований, как Вы изволите усмотреть из приложенной его тетради с упомянутым рукописным его «воззванием», а равно и в том, что он неосторожно, при свидетелях, позволял себе из поступивших по воззванию денежных пакетов вынимать деньги на уплату собственных долгов /показание Еп(н?)имова/, что и могло породить толки о корыстности со стороны священника по отношению этих сборов. В настоящее время Кузнецову уже выдана Консисториею надлежащая сборная книга.
6) Обвинение Кузнецова в постоянном будто бы оскорблении им чинов местной полиции может доказывать разве только ненормальность отношений полиции, как стража порядка, к священнику, как представителю порядка и благопристойности. Не полиции обвинять в этом Кузнецова, а наоборот! Все крестьяне единогласно заявляли мне, что вся беда от урядника, преследующаго будто бы священника. Быть может в этом заявлении выразилось местное неудовольствие чинами полиции; но во всяком случае мне указаны прямо факты, когда, например, урядник называл священника «социалистом» и «революционером» /показание Лушева/, говорил, что его «убить мало», что «он не поп, а антихрист» /показания Ильи Петрова и Кузьмы Егорова/, что «он поступил с ним, урядником, хуже убийцы». Последний случай произошел в церковной сторожке, в присутствии и.д. благочиннаго и станового, а также нескольких крестьян. Упрекая священника в отказе окрестить ребенка /дело об этом производится в настоящее время в Консистории/, урядник по показанию некоторых произнес: «вы поступили со мной хуже чем с убийцей», а по показанию большинства слова урядника были: «вы поступили со мной хуже убийцы». Священник Кузнецов просил и.д. благочиннаго и становаго составить об этом протокол; но те уклонились. Тогда протокол был составлен крестьянами и представлен Епархиальному Начальству, по распоряжению котораго и хранятся при делах Консистории. Со своей стороны и Становой Пристав едва ли всегда с должным почтением отзывается о священнике /показание Димитрия Семенова и письмо на мое имя Ямбургскаго священника Лаврова о случае в вагоне/. Не могу не указать на странное противоречие: Становой Пристав доносил своему Начальству /рапорт его Исправнику/, что Кузнецов оскорбляет его, а в объяснении, данном мне, говорит, что он и виделся с священником всего несколько раз, а в доме у него и не был; по показанию же свидетелей священник никогда не оскорблял Пристава и только раз, говоря с ним в ц. сторожке, Кузнецов сказал ему: «зачем Вы дурно обо мне говорите? Если я перед Вами, я хоть сейчас попрошу у Вас прощения». Неужели же это оскорбление?!
7, Обвинение в обмане властей привозом в Петербург, под видом почетных прихожан, разных проходимцев решительно ни на чем не основано. Первый раз, когда в Июне истекшаго года, по письму Г. Губернатора Кузнецов был удален от места, в Петербург приезжали ходатайствовать за него почетнейшие лица из прихода - попечители и члены строительной комиссии, из которых один - Яковлев жертвует на церковь почти все свое состояние. При этом, когда выбирали этих уполномоченных, урядник разгонял прихожан, а одну деревню так и не пустил, хотя по закону прихожане на приходском сходе имеют полное право одобрить своего священника.
Второй раз с священникам приезжал кандидат в церковныя старосты Димитрий Семенов. - Никаких других поездок с крестьянами по своему делу Кузнецов на предпринимал и 8) Обвинение Кузнецова в составлении в свою пользу разных приговоров и бумаг к Начальству довольно не ясно. По крайней мере, из слов Становаго Пристава я вывел заключение, что в настоящее время у него производится дело о каком то подложном приговоре от имени прихожан Доложской церкви о переводе к ним на вакансию втораго священника о. Кузнецова. Почему началось это дело и находится у полиции - выяснить не удалось; но как может быть виноват Кузнецов в составлении приговора в свою пользу в приходе, отстоящем от него почти на 40 верст, да еще в месте службы и.д. благочиннаго, его врага, совершенно не понятно. Что касается до бумаг к Начальству, будто бы составленных Кузнецовым, то тут разумеется прошение на имя Его Превосходительства Владимира Карловича, написанное с целью защитить священника от нападок урядника регентом местнаго хора. Прошение это, по объяснению регента, составлено им без всякаго участия и даже ведома священника и было кем-то выкрадено и представлено полиции. Между прочим это прошение послужило к обвинению Кузнецова «в составлении прошений от имени прихожан, при чем полиция, в лице урядника, называется врагом рода человеческаго» /копия рапорта Исправника на имя Губернатора от 14 Февраля сего года за № 122/. Но, не смотря на всю безграмотность этого прошения, в нем отнюдь нельзя найти чего-либо подобнаго, так как автор его, «говоря о немиролюбивых отношениях полиции к священнику, объясняет это отношениях «ухищрениями врага рода человеческаго» - и более ничего обидного для полиции не говорит.
Я разсмотрел по пунктам все обвинения, выставляемыя светскими властями, против священника Кузнецова, и смею думать, что не одному мне должно казаться, что обвинения эти основываются главным образом на враждебных отношениях к священнику некоторых лиц в местности. К таким лицам, как уже видно из изложеннаго, должны быть отнесены: псаломщик, естественно недовольный священником за попытки прекратить его пьяное, безпечальное до ныне житие, церковный староста, человек грубый, малограмотный и, наш богатый мужик, самовольный, почти не бывающий в церкви и уже давно не угодный всем прихожанам, но тем не менее поддерживаемый местным и.д. благочиннаго, несколько лиц и особенно некий Епимов, не довольные священником за публичное осуждение и освещение тех пороков, которыми они страдают, хотя священник, как уже сказано, не называет их в своих проповедях, урядник, не переносящий холоднаго отношения к нему священника /«у других попов я первый гость, а у этого - стой в передней»/ и кроме того имеющий личное на него неудовольствие по упомянутому делу о некрещении у него священником ребенка и Становой Пристав. Что бы объяснить отношения этого последняго к Кузнецову, мне приходится говорить еще об одном лице, также несомненно враждебном Кузнецову, именно об исправляющем должность местнаго благочиннаго священнике Яновском. По объяснению Кузнецова, с поступления его в приход он стал замечать не правильныя отношения к нему Яновскаго и вскоре узнал, что тот сердится на него за то, что отбил место у его, благочиннаго, родственника. Что слова Кузнецова о неправильности отношения к нему Яновскаго не без основания, можно видеть из представленных им мне, при сем прилагаемых образцов деловой переписки Яновскаго с Кузнецовым: все эти клочки и обрывки, без всяких адресов и обращений, без числовых дат и №№ представляют верх безобразия, неуважения к собрату и халатности. Но особенно резко выразилась вражда Яновскаго к Кузнецову в следующем в следующем факте: покойный Митрополит Исидор, оставив в Июне истекшаго года, по ходатайству прихожан, Кузнецова при Никольщинской церкви, поставил его под надзор благочиннаго. Как же осуществил это распоряжение Яновский?! Он оффициальным отношением просил Становаго Пристава наблюдать за Кузнецовым, т.е. отдал его под надзор полиции! Правда, Пристав объяснил мне, что он не исполнил просьбы Яновскаго о надзоре за Кузнецовым; но можно думать, что не исполнив этой просьбы оффициально, он принялся исполнять её по известной всем дружбе своей с Яновским. По крайней мере, Кузнецов жаловался мне, что урядник буквально не шел от его дома, а сам урядник признавался мне, что подслушивал по вечерам под окнами священника. Наконец, что надзор за священником со стороны полиции все таки был, можно видеть из того, что рапорты и протоколы урядника начинаются фразой: «в исполнение распоряжения Вашего Высокоблагородия». Впрочем, сдучай обращения Яновскаго к светской власти, без всякой надобности, не единичный: например, ему было поручено освидетельствовать и оценить материалы, купленные и собранные Кузнецовым на построение храма, и это поручение было исполнено им также с приглашением урядника и Пристава! Такое отношение ближайшаго Начальника к Кузнецову унижало его в глазах полиции и давало ей право не стесняться с ним. В заключение, для характеристики благочиннаго, я должен указать тот факт, что Яновский не дал мне никакого отзыва на предложенные ему мною в оффициальном отношении вопросы и тем замедлил мою работу[4].
Заканчивая мой отчет, позволю себе высказать несколько слов о том, как, по моему мнению, можно уладить неурядицу, возникшую в Никольщине. О переводе священника на другое место и речи не должно быть, так как этот перевод глубоко оскорбит прихожан, унизит священника и окончательно разорит его, - только-что успевшаго оправиться после перевода из Ладожского уезда, за 400 с лишним верст. Но от Кузнецова должно быть потребовано обязательство: 1) во всех делах держаться строго законной почвы, отнюдь не позволяя себе ссылаться на свои связи в Петербурге, 2) исполнять все законныя требования светских властей, безпрекословно, 3) вести какую-нибудь регистрацию посещающих его церковь и говеющих у него иноприходных лиц, 4) допускать ночлег в своем доме только лицам ему известным, или имеющим виды на жительство, 5) принять меры к прекращению устройства бесед без его присутствия, 6) проповедывать только по книге, а в случае желания «приспособить» печатную речь к пониманию своих слушателей, - представлять эти «приспособления», например, хоть на целую треть, на просмотр благочинному, или ближайшему священнику по усмотрению Начальства и, наконец, 7) советываться во всех недоуменных случаях пастырской деятельности с более опытными людьми. С другой стороны желательно, чтобы и лицам местной полиции было сделано, чрез кого следует, внушение стоять по отношению к священнику в пределах закона и относиться к нему с бóльшим уважением. Надеюсь, что этими мерами мир в Никольщине будет обезпечен на долго.
При сем представляю две тетради приложений.
С истинным почтением и душевною преданностию имею честь быть
Вашего Высокопревосходительства
всепокорнейшим слугою
Старший Секретарь Святейшаго Синода
Николай Марков[5].
[1] По слухам, учреждение негласнаго надзора последовало после «речи о царях»; Кузнецов же думает, что причиною была одна из самых обличительных проповедей Палисадова. Примеч. следователя.
[2] После ареста Лушева и других Кузнецов, если верить полицейскому протоколу, и произнес и произнес проповедь с фразой о полиции. Здесь нельзя не заметить, что Становой Пристав, доносящий о возмутительных, якобы, проповедях Кузнецова, сам, по его собственному признанию, никогда в местной церкви не бывает /объяснение его на мое имя/. Примеч. следователя.
[3] Нужно, впрочем, заметить, что у Кузнецова есть мысль устроить церковно-приходскую школу и непременно с ночлегом для учеников, что является вполне необходимым в виду разбросанности частей прихода. Примеч. следователя.
[4] Примечательное совпадение: подобно Яновскому уклонились от дачи мне объяснений церковный староста Воронин и крестьянин Евдоким Федоров. Не значит ли это, что у враждебных Кузнецову лиц не вполне покойна совесть за эту враждебность?! Примеч. следователя.
[5] РГИА. Ф. 1574. О. 1. Д. 71. Рапорт старшего секретаря Синода с приложением документов следствия свящ. Н. Кузнецова, обвиняемого в неблагонадежности. 1893 г. 144 л.
Почтительнейший рапорт
Старшего Секретаря Святейшаго Синода
Коллежскаго Асессора Николая Маркова
Его Высокопревосходительству, Господину Обер Прокурору Святейшаго Синода Действительному Тайному Советнику Константину Петровичу Победоносцеву
Старшего Секретаря Святейшаго Синода Коллежскаго Асессора Николая Маркова
почтительнейший рапорт:
в исполнение распоряжения Вашего Высокопревосходительства от 15 го Марта 1893 г. имею честь донести следующее:
Г. С. Петербургский Губернатор, в письмах на имя Его Высокопреосвященства Митрополита Палладия от 16 Февраля и 8 Марта текущаго года, обвиняет священника церкви с. Никольщины, в Гдовском уезде, Николая Кузнецова, а) в политической неблагонадежности, выражавшейся главным образом в получении революционных газет из Америки, б) в произнесении в церкви проповедей с неуместным упоминанием о Государе Императоре и властях вообще, и, равно и таких, смысл которых не понятен, будто бы, для прихожан и вызывает в последних лишь осуждение священника Кузнецова, в) в дозволении себе принимать и держать в своем домке безпаспортных и подозрительных личностей, устроении с ними каких-то собеседований и в препятствовании местной полиции удостоверяться в их благонадежости, а также в возбуждении своих прихожан против полиции, и, наконец, г) - в том, что Кузнецов, не будучи в состоянии по своей безграмотности учить детей своих прихожан, вызывает против себя общее негодование и оказывает вообще вредное влияние на своих прихожан, весьма, будто бы, развитых сравнительно с другими местами Империи. В виду всего этого Г. Губернатор просит Его Высокопреосвященство перевести священник Кузнецова «в какую либо другую, более отдаленную от столицы местность».
При втором из упомянутых писем Г. Губернатора приложены рапорты подчиненных ему полицейских властей, в которых священник Кузнецов обвиняется еще а) в устроении, с корыстною целию, сбора на несуществующую постройку церкви, б) в нанесении оскорблений местному Становому Приставу и уряднику при исполнении ими служебных обязанностей и в дозволении себе глумиться над ними, в) в обмане своего Начальства и высших властей тем, что возит в С. Петербург под видом почетных прихожан, одобряющих его пред кем следует, разных проходимцев и г) в составлении в свою пользу разных приговоров и бумаг на имя высших властей.
По сведениям, собранным мною на месте службы Кузнецова в с. Никольщине, Нарве, Ямбурге, С. Петербургской Духовной Консистории и С. Петербурге приведенныя обвинения являются в следующем виде:
1) Важное обвинение в политической неблагонадежности основано на получении священником Кузнецовым из Америки двух №№ газеты «Прогресс». Дело это, до некоторой степени известное и Вашему Высокопреосвященству, было так: проезжая чрез местную почтовую станцию Поля, священник узнал о получении на его имя неоплаченнаго заграничнаго пакета. Не имея денег на оплату, он сначала не брал пакета, но затем, уговоренный начальником станции, взял его и привез домой. Распечатав конверт и, по его словам, с ужасом познакомившись с его содержанием, он немедленно отослал газеты на имя Вашего Высокопреосвященства, что и отмечено в его книге исходящих бумаг по церкви. Между тем такой же пакет получил и местный церковный староста, немедленно заявивший об этом Становому с прибавлением, что вот, де, и наш священник получил такой же пакет. Полиция, получив это заявление, почему-то решила, что «со стороны священника умолчание о получении пакета из Америки внушает подозрение» и забила тревогу. Но когда на место прибыл Помощник Начальника С. Петербургскаго Жандармскаго Управления, все дело разъяснилось и никаких дальнейших последствий для священника Кузнецова не имело. По мнению светских властей, Кузнецов получил подозрительную посылку «не случайно» /1е письмо Губернатора в деле С. Петербургской Д. Консистории № 270/, а по тому, «что революционеры в безграмотности священника признавали благоприятную почву для преступной пропаганды» /объяснение Становаго Пристава на мое имя/. В действительности же не чему было придумывать такое страшное объяснение, так как объяснение более простое было в руках полиции: в конверте, полученном церковным старостой, оказалась вырезка из газеты «С. Петербургский Листок» с воззванием на построение церкви в с. Никольщине, подписанное священником и старостой и, конечно, с указанием их адреса. Очевидно это-то воззвание, а уж никак не безграмотность Кузнецова, по мнению полиции, сделавшаяся известною даже в Америке, и привлекло к Кузнецову наделавшее ему хлопот послание из-за Океана.
2) Обвинение Кузнецова в произнесении неуместных, малопонятных и возбуждающих, яко бы, против властей проповедей основывается на протоколе, составленном местным урядником, о том, что священник в проповеди сказал: «вот Христос велел нам принимать сирых и убогих, а ныне полиция их арестовывает», а также на том, что над Кузнецовым установлен, во время проповедывания, негласный надзор со стороны Жандармскаго Управления. Протокол урядника подписан им и председателем местнаго волостнаго суда. Урядник, конечно, утверждает, что слышал эти слова, председатель отвечал на мои вопросы весьма уклончиво, из остальных, спрошенных много прихожан, никто этих слов не слыхал. Мог ли Кузнецов произнести такую фразу?! Думаю, что мог, но по побуждениям не худым. Проповедует он и беседует с народом постоянно и в этом главная его сила и объяснение довольно широкой известности. Отлично понимая главный недостаток наших проповедников, - неуменье говорить понятно для простого народа. Кузнецов задался целью избежать этого недостатка и, на сколько съумел, достиг этого. По крайней мере, все крестьяне, с которыми мне пришлось говорить, главною заслугою Кузнецова ставят его неустанное проповедничество и собеседование с ними, чего до него не делалось. Материал для своих проповедей и бесед Кузнецов берет из Евангелия, Творений Св. Отец и произведений лучших сил проповеднической нашей литературы. В домашней библиотеке его, - замечу весьма полной и вполне достаточной для простаго сельскаго пастыря, - я видел сочинения проповедническаго характера Путятина, Амвросия, Михаила, Феофана, Стратилатова и друг. и творения Димитрия Ростовскаго и Тихона Задонского. Но из всех этих книг, по объяснению Кузнецова, он очень редко произносит поучения дословно, и в большинстве случаев «приспособляет» их к пониманию своих слушателей. Боюсь заверять, но думаю, что в этом-то «приспособлении» и лежит возможность упреков Кузнецову. Правда, никто из прихожан не заявил мне, чтобы Кузнецов кого-либо оскорблял в своих проповедях личным указанием; но что он совершенно избегает в своих речах некоторой личной окраски, - например, в виде прозрачных намеков на явления местной жизни с попытками обличительнаго характера, - поручиться нельзя. Сам он в разговорах со мной признавался в своем стремлении «обличать всякий порок и всякую неправду, не норовя никому», ссылаясь на пример Тихона Задонскаго /44е письмо - «мой совет священнику»/. Нечего и говорить, к каким печальным результатам может привести малоопытнаго проповедника подобное стремление, и им то, по моему мнению, можно объяснить возможность произнесения Кузнецовым упомянутой фразы о полиции, с которой к тому же, как будет указано ниже, ему как раз перед тем пришлось выдержать столкновение. Что касается до негласнаго надзора за проповедничеством Кузнецова, то в настоящее время, как изволите усмотреть из прилагаемаго отношения Помощника Начальника С. Петербургскаго Жандармскаго Управления от 24 Марта за № 31, надзор этот снят в виду того, что «по негласной проверке оказалось, что в проповедях Кузнецова ничего антиправительственнаго нет»[1].
3) Обвинение Кузнецова в устроении у себя притона безпаспортных и подозрительных личностей основывается на следующем: со дня своего прибытия в Никольщину Кузнецов служит почти ежедневно, еженедельно исповедует и причащает желающих, постоянно, как уже говорено, беседует с народом, дает ему крестики и троицкие листки, которыми его обязательно снабжает достоуважаемый Владимир Карлович, устроил общее пение и, наконец, помогает беднякам из своих скудных средств. Все это, не слыханное и не виданное в местности, очень скоро начало привлекать в Никольщину множество богомольцев не только из соседних сел, но даже из под Пскова. Приходящие - по преимуществу женщины и девицы.
Пришедшим издалека беднякам Кузнецов позволяет переночевать у себя на кухне. /очень большой/, поит их чаем, кормит, чем Бог послал, а иногда дает и денег. В минувший пост приходивших в Никольщину из других мест было до 2000 человек. Все они исповедывались у Кузнецова и причащались в местном храме, но кто они и откуда - никаких записей нет. Эти ищущие духовной пищи странники, люди самаго мирного крестьянскаго вида, /при мне их было более 100 ч./, почему то показались весьма подозрительными местному уряднику, который сначала старался не допускать приходящих в село, говоря: «у вас свои попы есть, за чем вас сюда несет?», а затем приступил и к более крутым мерам. 7го Января текущаго года урядник Евменов явился в дом к священнику, у котораго, по обыкновению, было несколько богомольцев на кухне, а мещанин Василий Лушев, купчиха Сергеева и крестьяне Иванов и Федотов сидели в столовой; войдя в комнату, Евменов потребовал у священника удостоверения личностей бывших у него, угрожая в противном случае арестом всех присутствующих, при чем, по общему отзыву, держал себя дерзко и вызывающе. Священник удостоверил личность Лушева и купчихи Сергеевой, а относительно двух крестьян сказал: «этих я не знаю, бери их, если так нужно» и при этом /по показанию Лушева/ прибавил: «напрасно ты притесняешь бедных, ни в чем не винных людей! Быть может Бог за это и не дает жизни и твоим детям!» Никаких оскорблений уряднику священник при этом не наносил и даже не вставал из-за стола. Во время разговора священника с урядником Лушев и двое крестьян «от греха» ушли из дома священника; но в тот же день были арестованы, по протоколу урядника, - все трое на дороге, а по объяснению священника - Лушев в церковной сторожке, а крестьяне - на дороге. По приводе арестованных в стан оказалось, что у двух крестьян, жителей соседней волости, оказались паспорты, почему они и были немедленно отпущены с привлечением, однако, их к ответственности по 49 ст. Устав о Наказ. в виду того, что они, по собственному их признанию, за недостатком работы, /роют колодцы/, просили милостыни. У Лушева же паспорт оказался просроченным /по протоколу урядника - более года, а по объяснению Лушева - на небольшой срок/; но имея просроченный паспорт, Лушев имел другие, удостоверяющие его личность, документы, как то: метрическое свидетельство, свидетельство о явке к отбыванию воинской повинности и несколько аттестатов о его предшествующей службе; кроме того он был лично известен Кузнецову и находился от Нарвы, к мещанскому обществу которой принадлежит, менее, чем на 30 верст. По моему мнению, при таких обстоятельствах Лушева нельзя было признать «безпаспортным бродягой» и счесть подозрительной личностью, тем более, что он, выправив паспорт, возвратился в Никольщину и прожил здесь до 5 недели поста, отправляя службу за псаломщика, страдающаго запоем. В настоящее время Лушев состоит послушником на подворье Никольского Староладожскаго монастыря на Забайкальском проспекте, где я его 8го сего Апреля и отыскал. Таково первое основание к обвинению Кузнецова в устроении в своем доме притона безпаспортных. Другое основание - поиски у него в доме крестьянки Елизаветы Семеновой, ушедшей от мужа. Не смотря на то, что в местности отлично знали, с кем ушла от мужа и где живет эта женщина /показание подрядчика крестьянина Даниила Борисова/, полиция почему то не знала этого и, в лице урядника явилась к священнику который на требование урядника не вышел к нему, о чем и составлен был протокол. Здесь нельзя не указать на то странное обстоятельство, что не смотря на то, что названная крестьянка никогда не была у священника и была заявлена полицией совершенно в другом месте, в рапорте Гдовскаго Исправника от 14 Февраля за № 122, приложенном в копии ко 2му письму Г. Губернатора на имя Его Высокопреосвященства, беззастенчиво говорится, что Семенова, да еще с своим любовником, не имея паспортов, живут у священника!
Никаких других арестов в доме Кузнецова не было[2]. Позволяю себе думать, что одного случая с Лушевым далеко не достаточно к обвинению в столь важном преступлении, как пристанодержательство подозрительных личностей.
4) Обвинение Кузнецова в недостатке, вследствие безграмотности, благотворнаго влияния на прихожан, конечно, весьма тяжкое обвинения, так как касается всей его пастырской деятельности; но обвинение это не основательно. Действительно, как известно Вашему Высокопревосходительству, Кузнецов весьма малограмотен; но в добром влиянии на прихожан, в уменьи привлечь их к себе ему от души может позавидовать любой из образованнейших пастырей. Не имея возможности учить своих прихожан в школе[3], школьным способом, он старается, по мере сил и уменья, учить их в церкви, способом церковным, учить примерами своей жизни. Доброе влияние священника видно во всем, стоит лишь быть безпристрастным наблюдателем: в Никольщине нет кабака, нет столь обычнаго праздничного разгула, нет «вечеринок» - этой язвы для крестьянской молодежи, заметно стремление читать «хорошия», т.е., духовныя и церковныя книги, устроен прекрасный хор, по воскресным дням за вечернями - общее пение, из Никольщинских прихожан, за время службы священника Кузнецова, до 10 человек ушло в монастыри, храм постоянно полон молящимися, женщины и даже дети, вместо песен, распевают молитвы, что кажется весьма соблазнительным для полиции /ответы урядника и показание Лушева/. Интересен, между прочим, тот факт, что до Кузнецова местные прихожане никогда не бывали на Литургии Преждеосвященных Даров, и не знали, что это за служба! Почтеннейшие из прихожан отзываются о служении Кузнецова с полным восторгом: «не ушел бы из храма!» - таково выражение этого восторга. А между тем выстоять службу в Никольщинском храме дело не легкое. Например, в Вербное Воскресенье утреня и обедня шла без перерыва с 5 часов утра до 12 дня; в Вел. Понедельник утреня началась в 6 часов, а обедня кончилась в половине втораго дня. И это при страшной тесноте и духоте, заставляющей падать в обморок (непонят.) лиц почти за каждым праздничным Богослужением! Но не все довольны частым и продолжительным служением священника: первое признает убыточным для церкви церковный староста, враг священника, как изволите усмотреть далее, из за постройки церкви, и второе не нравится местному псаломщику, старому обленившемуся человеку, о пьяной жизни котораго ныне производится, по жалобе священника, следствие. На сколько прав староста, можно видеть из того, что доходы церковные возросли при Кузнецове в пять раз /в остатке от 1891 г. было 170 р. 81 к. наличными и 2300 билетами, а от 1892 г. - 589 р. 18 к. наличными и прежняя сумма в билетах/, а о недовольстве псаломщика и говорить не стоит. Чтобы покончить с этим, смело скажу, ложным обвинением священника, я должен разсказать следующий факт: после обедни в Вербное Воскресенье я предложил всем присутствующим выразить свое мнение об их пастыре остановкой, по выходе из храма, довольных им на правой стороне, а недовольных - на левой около паперти. И, вот, на левой стороне не оказалось ни одного человека. Мало того, пока я шел по погосту, вся толпа гудела общим одобрением священнику; особым энтузиазмом отличались при этом женщины: с криками: «защити нашего батюшку», «он научил нас и детей наших молиться», «до него мы хуже зверей были» и т.п. они бежали за мною, обливаясь слезами… Неужели все это может доказывать отсутствие у Кузнецова способности благотворно влиять на прихожан?!
Но указывая лучшия стороны деятельности Кузнецова, как пастыря, не могу не указать и на худшия. К таковым я отношу недостаток такта в сношениях с властями и некоторые промахи служебной деятельности. Так, не охотно исполняя законныя требования полиции, он в тоже время задирает её упреками в оффициальных бумагах в бездеятельности по устроению обществ трезвости, что в связи с неумеренными с его стороны ссылками на свои связи и знакомства в Петербурге раздражает полицию до невозможности. Не так давно Кузнецов вдруг написал письмо Великому Князю Михаилу Николаевичу с предложением распространять среди солдат гвардии троицкие листки, за что и получил выговор от Владыки. Вообще, при страшном труде для Кузнецова что-либо писать, у него в тоже время есть, если можно так выразиться, некоторый зуд к писательству: то он пишет «запросы» к Становому, то «воззвание» на построение церкви /прилагаемое при сем/, то, наконец, целое сочинение «объяснение Литургии», не прошедшее, по его словам, в цензуре. К служебным промахам я должен отнести: 1) дозволение им в один из праздников, за богослужением, прочитать поучение, с аналоя, поставленного на амвон, одному крестьянину; по его словам /отзыв на мое имя/ сделал это он по следующему поводу: враги его стали говорить, что он только для вида держит книгу, а говорит от себя. Чтобы не доказать несправедливость этого обвинения он и велел одному из певчих прочитать по книге тоже самое поучение, которое было произнесено им в предшествующий праздник. При этом крестьянин, от смущения, держал себя так не прилично, что вызвало замечание от одного из крестьян. О случае этом, именно как о промахе своем, Кузнецов говорил Его Превосходительству Владимиру Карловичу и Преосвященному Никандру (на полях комментарий - «Неправда!»). 2) дозволение своему сыну, ученику IIго класса здешней Семинарии говорить поучения в церкви, о чем также донесено Преосвященному Никандру (на полях - «Неправда!»). 3) Дозволение своим прихожанам устроять без его присутствия духовно-нравственныя беседы. По-видимому, он даже и не представляет себе опасности подобных собраний, так как говорил мне: «вот у сапожника Василия Федорова прежде был разгульный дом, в который войти было страшно, а теперь там собираются для чтения Св. Писания и духовной беседы, (непон.) что мне и ходить туда не к чему». Между тем полиция прямо указывает, что такия сборища могут посеять какое-нибудь сектанство, с каковым опасением едва ли можно не согласиться, особенно, если предположить, что на такую беседу случайно попадет один из деятелей пашковщины, или других сект. 4) Позволение себе практиковать нечто в роде публичной епитимии. Так, одну крестьянскую девицу Прасковью Евсееву, живущую в блудной связи с бывшим Становым Приставом, он свел с клироса, где она стояла в числе почетных лиц, и собственноручно отвел ко входным дверям, восклицая при этом, по словам Евсеевой, громко на всю церковь: «это блудница», «это блудница». По объяснению священника, Евсеева после этого на него не сердилась, нынешний пост говела в его церкви и совершенно раскаялась. Но Евсеева, допрошенная на станции Поля, показала, что она была очень оскорблена священником, ходила в стан жаловаться и, хотя священник, у нее просил прощения и даже «руки целовал», /факт этот подтвердил мне и Польской станционный смотритель, как очевидец/, но она говела у него по необходимости: другая церковь далеко. Таким образом, к одному промаху - выводу Евсеевой из церкви Кузнецов прибавил и другой - прошение у нее прощения с неуместным унижением своего сана. Наконец, 5, - неуместное, по моему мнению, заявление Кузнецова о чудесах, яко бы проявляющихся в его храме, по его молитве. Он от души разсказывает о количестве таких чудес и, по его словам, даже покушался обнародывать их в «Церковных Ведомостях», но был отклонен О. Смирновым. Этот пункт, по моему мнению, дает полиции основание видеть в Кузнецове не безкорыстное стремление подражать достопочтенному Отцу Иоанну Сергиеву.
5) Обвинение Кузнецова в устроении, с корыстною целию, сбора на построение церкви имеет небольшую историю. Прихожане, еще до поступления Кузнецова, решили построить более обширный храм. Начинателем дела явился местный церковный староста, который и уговорил почетнейших прихожан сделать «складку» по 12 рублей с лица, на каковыя деньги и открыл, якобы бы в пользу церкви, небольшой кирпичный завод; но завод, вместо барышей, принес убытки, складчина пропала и все дело стало. В это время является Кузнецов, одобряет намерения крестьян, но предлагает строить церковь на других основаниях - путем сбора пожертвований. Все дело переходит в его руки, находятся жертвователи, печатается в С. Петербургском Листке «воззвание» к пожертвованию, начинает поступать и пожертвования; но в это время разражается гнев церковного старосты и его единомышленника, крестьянина Епимова?, не бывших в состоянии простить Кузнецову устранение их от главного заведывания делом построения храма и донесших на него Приставу, как на устроителя незаконнаго сбора. Тут только Кузнецов опомнился и понял, что в своей ревности о храме Божием он принял разрешение духовно-цензурнаго Комитета на напечатание воззвания за разрешение на сбор пожертвований; но было уже поздно, так как дело пошло судебным порядком и в настоящее время он привлечен к ответственности за мошенничество по 1667 т 1671 ст. Улож. Наказ. Между прочим, к этому обвинению присоединилось еще отягчающее обстоятельство - самовольное выставление Кузнецовым кружки на построение храма на почтовой станции. В настоящее время кружка эта Кузнецовым уже снята, но тем не менее об этом заявлено полицией следователю. Я убежден, что ничего корыстнаго и преступнаго в деятельности Кузнецова по сбору открыто не будет, хотя нельзя не упрекнуть Кузнецова в небрежном записывании поступивших пожертвований, как Вы изволите усмотреть из приложенной его тетради с упомянутым рукописным его «воззванием», а равно и в том, что он неосторожно, при свидетелях, позволял себе из поступивших по воззванию денежных пакетов вынимать деньги на уплату собственных долгов /показание Еп(н?)имова/, что и могло породить толки о корыстности со стороны священника по отношению этих сборов. В настоящее время Кузнецову уже выдана Консисториею надлежащая сборная книга.
6) Обвинение Кузнецова в постоянном будто бы оскорблении им чинов местной полиции может доказывать разве только ненормальность отношений полиции, как стража порядка, к священнику, как представителю порядка и благопристойности. Не полиции обвинять в этом Кузнецова, а наоборот! Все крестьяне единогласно заявляли мне, что вся беда от урядника, преследующаго будто бы священника. Быть может в этом заявлении выразилось местное неудовольствие чинами полиции; но во всяком случае мне указаны прямо факты, когда, например, урядник называл священника «социалистом» и «революционером» /показание Лушева/, говорил, что его «убить мало», что «он не поп, а антихрист» /показания Ильи Петрова и Кузьмы Егорова/, что «он поступил с ним, урядником, хуже убийцы». Последний случай произошел в церковной сторожке, в присутствии и.д. благочиннаго и станового, а также нескольких крестьян. Упрекая священника в отказе окрестить ребенка /дело об этом производится в настоящее время в Консистории/, урядник по показанию некоторых произнес: «вы поступили со мной хуже чем с убийцей», а по показанию большинства слова урядника были: «вы поступили со мной хуже убийцы». Священник Кузнецов просил и.д. благочиннаго и становаго составить об этом протокол; но те уклонились. Тогда протокол был составлен крестьянами и представлен Епархиальному Начальству, по распоряжению котораго и хранятся при делах Консистории. Со своей стороны и Становой Пристав едва ли всегда с должным почтением отзывается о священнике /показание Димитрия Семенова и письмо на мое имя Ямбургскаго священника Лаврова о случае в вагоне/. Не могу не указать на странное противоречие: Становой Пристав доносил своему Начальству /рапорт его Исправнику/, что Кузнецов оскорбляет его, а в объяснении, данном мне, говорит, что он и виделся с священником всего несколько раз, а в доме у него и не был; по показанию же свидетелей священник никогда не оскорблял Пристава и только раз, говоря с ним в ц. сторожке, Кузнецов сказал ему: «зачем Вы дурно обо мне говорите? Если я перед Вами, я хоть сейчас попрошу у Вас прощения». Неужели же это оскорбление?!
7, Обвинение в обмане властей привозом в Петербург, под видом почетных прихожан, разных проходимцев решительно ни на чем не основано. Первый раз, когда в Июне истекшаго года, по письму Г. Губернатора Кузнецов был удален от места, в Петербург приезжали ходатайствовать за него почетнейшие лица из прихода - попечители и члены строительной комиссии, из которых один - Яковлев жертвует на церковь почти все свое состояние. При этом, когда выбирали этих уполномоченных, урядник разгонял прихожан, а одну деревню так и не пустил, хотя по закону прихожане на приходском сходе имеют полное право одобрить своего священника.
Второй раз с священникам приезжал кандидат в церковныя старосты Димитрий Семенов. - Никаких других поездок с крестьянами по своему делу Кузнецов на предпринимал и 8) Обвинение Кузнецова в составлении в свою пользу разных приговоров и бумаг к Начальству довольно не ясно. По крайней мере, из слов Становаго Пристава я вывел заключение, что в настоящее время у него производится дело о каком то подложном приговоре от имени прихожан Доложской церкви о переводе к ним на вакансию втораго священника о. Кузнецова. Почему началось это дело и находится у полиции - выяснить не удалось; но как может быть виноват Кузнецов в составлении приговора в свою пользу в приходе, отстоящем от него почти на 40 верст, да еще в месте службы и.д. благочиннаго, его врага, совершенно не понятно. Что касается до бумаг к Начальству, будто бы составленных Кузнецовым, то тут разумеется прошение на имя Его Превосходительства Владимира Карловича, написанное с целью защитить священника от нападок урядника регентом местнаго хора. Прошение это, по объяснению регента, составлено им без всякаго участия и даже ведома священника и было кем-то выкрадено и представлено полиции. Между прочим это прошение послужило к обвинению Кузнецова «в составлении прошений от имени прихожан, при чем полиция, в лице урядника, называется врагом рода человеческаго» /копия рапорта Исправника на имя Губернатора от 14 Февраля сего года за № 122/. Но, не смотря на всю безграмотность этого прошения, в нем отнюдь нельзя найти чего-либо подобнаго, так как автор его, «говоря о немиролюбивых отношениях полиции к священнику, объясняет это отношениях «ухищрениями врага рода человеческаго» - и более ничего обидного для полиции не говорит.
Я разсмотрел по пунктам все обвинения, выставляемыя светскими властями, против священника Кузнецова, и смею думать, что не одному мне должно казаться, что обвинения эти основываются главным образом на враждебных отношениях к священнику некоторых лиц в местности. К таким лицам, как уже видно из изложеннаго, должны быть отнесены: псаломщик, естественно недовольный священником за попытки прекратить его пьяное, безпечальное до ныне житие, церковный староста, человек грубый, малограмотный и, наш богатый мужик, самовольный, почти не бывающий в церкви и уже давно не угодный всем прихожанам, но тем не менее поддерживаемый местным и.д. благочиннаго, несколько лиц и особенно некий Епимов, не довольные священником за публичное осуждение и освещение тех пороков, которыми они страдают, хотя священник, как уже сказано, не называет их в своих проповедях, урядник, не переносящий холоднаго отношения к нему священника /«у других попов я первый гость, а у этого - стой в передней»/ и кроме того имеющий личное на него неудовольствие по упомянутому делу о некрещении у него священником ребенка и Становой Пристав. Что бы объяснить отношения этого последняго к Кузнецову, мне приходится говорить еще об одном лице, также несомненно враждебном Кузнецову, именно об исправляющем должность местнаго благочиннаго священнике Яновском. По объяснению Кузнецова, с поступления его в приход он стал замечать не правильныя отношения к нему Яновскаго и вскоре узнал, что тот сердится на него за то, что отбил место у его, благочиннаго, родственника. Что слова Кузнецова о неправильности отношения к нему Яновскаго не без основания, можно видеть из представленных им мне, при сем прилагаемых образцов деловой переписки Яновскаго с Кузнецовым: все эти клочки и обрывки, без всяких адресов и обращений, без числовых дат и №№ представляют верх безобразия, неуважения к собрату и халатности. Но особенно резко выразилась вражда Яновскаго к Кузнецову в следующем в следующем факте: покойный Митрополит Исидор, оставив в Июне истекшаго года, по ходатайству прихожан, Кузнецова при Никольщинской церкви, поставил его под надзор благочиннаго. Как же осуществил это распоряжение Яновский?! Он оффициальным отношением просил Становаго Пристава наблюдать за Кузнецовым, т.е. отдал его под надзор полиции! Правда, Пристав объяснил мне, что он не исполнил просьбы Яновскаго о надзоре за Кузнецовым; но можно думать, что не исполнив этой просьбы оффициально, он принялся исполнять её по известной всем дружбе своей с Яновским. По крайней мере, Кузнецов жаловался мне, что урядник буквально не шел от его дома, а сам урядник признавался мне, что подслушивал по вечерам под окнами священника. Наконец, что надзор за священником со стороны полиции все таки был, можно видеть из того, что рапорты и протоколы урядника начинаются фразой: «в исполнение распоряжения Вашего Высокоблагородия». Впрочем, сдучай обращения Яновскаго к светской власти, без всякой надобности, не единичный: например, ему было поручено освидетельствовать и оценить материалы, купленные и собранные Кузнецовым на построение храма, и это поручение было исполнено им также с приглашением урядника и Пристава! Такое отношение ближайшаго Начальника к Кузнецову унижало его в глазах полиции и давало ей право не стесняться с ним. В заключение, для характеристики благочиннаго, я должен указать тот факт, что Яновский не дал мне никакого отзыва на предложенные ему мною в оффициальном отношении вопросы и тем замедлил мою работу[4].
Заканчивая мой отчет, позволю себе высказать несколько слов о том, как, по моему мнению, можно уладить неурядицу, возникшую в Никольщине. О переводе священника на другое место и речи не должно быть, так как этот перевод глубоко оскорбит прихожан, унизит священника и окончательно разорит его, - только-что успевшаго оправиться после перевода из Ладожского уезда, за 400 с лишним верст. Но от Кузнецова должно быть потребовано обязательство: 1) во всех делах держаться строго законной почвы, отнюдь не позволяя себе ссылаться на свои связи в Петербурге, 2) исполнять все законныя требования светских властей, безпрекословно, 3) вести какую-нибудь регистрацию посещающих его церковь и говеющих у него иноприходных лиц, 4) допускать ночлег в своем доме только лицам ему известным, или имеющим виды на жительство, 5) принять меры к прекращению устройства бесед без его присутствия, 6) проповедывать только по книге, а в случае желания «приспособить» печатную речь к пониманию своих слушателей, - представлять эти «приспособления», например, хоть на целую треть, на просмотр благочинному, или ближайшему священнику по усмотрению Начальства и, наконец, 7) советываться во всех недоуменных случаях пастырской деятельности с более опытными людьми. С другой стороны желательно, чтобы и лицам местной полиции было сделано, чрез кого следует, внушение стоять по отношению к священнику в пределах закона и относиться к нему с бóльшим уважением. Надеюсь, что этими мерами мир в Никольщине будет обезпечен на долго.
При сем представляю две тетради приложений.
С истинным почтением и душевною преданностию имею честь быть
Вашего Высокопревосходительства
всепокорнейшим слугою
Старший Секретарь Святейшаго Синода
Николай Марков[5].
[1] По слухам, учреждение негласнаго надзора последовало после «речи о царях»; Кузнецов же думает, что причиною была одна из самых обличительных проповедей Палисадова. Примеч. следователя.
[2] После ареста Лушева и других Кузнецов, если верить полицейскому протоколу, и произнес и произнес проповедь с фразой о полиции. Здесь нельзя не заметить, что Становой Пристав, доносящий о возмутительных, якобы, проповедях Кузнецова, сам, по его собственному признанию, никогда в местной церкви не бывает /объяснение его на мое имя/. Примеч. следователя.
[3] Нужно, впрочем, заметить, что у Кузнецова есть мысль устроить церковно-приходскую школу и непременно с ночлегом для учеников, что является вполне необходимым в виду разбросанности частей прихода. Примеч. следователя.
[4] Примечательное совпадение: подобно Яновскому уклонились от дачи мне объяснений церковный староста Воронин и крестьянин Евдоким Федоров. Не значит ли это, что у враждебных Кузнецову лиц не вполне покойна совесть за эту враждебность?! Примеч. следователя.
[5] РГИА. Ф. 1574. О. 1. Д. 71. Рапорт старшего секретаря Синода с приложением документов следствия свящ. Н. Кузнецова, обвиняемого в неблагонадежности. 1893 г. 144 л.