А. С. Шишков. Беседа любителей русского слова
А. С. Шишков и Беседа любителей русского
слова
1
Начало XIX в. в России характеризуется необычайной напряженностью и остротой полемики по вопросам языка. Разраставшаяся с каждым годом борьба прогрессивных общественных группировок за демократизацию государственного строя требовала создания единого национального литературного языка. Сущность этого процесса, характерного для эпохи победы капиталистических тенденций над феодальными, прекрасно вскрыта В. И. Лениным: «Язык, - писал он, - есть важнейшее средство человеческого общения; единство языка и беспрепятственное развитие есть одно из важнейших условий действительного свободного и широкого, соответствующего современному капитализму торгового оборота, свободной и широкой группировки населения по всем отдельным классам...»1
В конце XVIII - начале XIX в., когда процессы размежевания классов и политических направлений всячески тормозились феодально-крепостническим государством, литература должна была играть ведущую роль в организации общественного мнения, в пробуждении общественной инициативы и в пропаганде прогрессивных идей. Между тем, по словам современника, «книжный язык сделался некоторым родом священного таинства, и везде там, где он был, словесность досталась в руки малого числа людей».2 Образование литературного языка, понятного не «для малого числа людей», а для широчайших слоев населения, становилось первостепенной политической задачей. Писатели, отразившие в своей деятельности подлинные потребности народа, видели возможность образования единого национального языка только на основе живой народной речи. Уже произведения Радищева в некоторой степени явились началом завершенного Пушкиным синтеза «книжного языка» и живой народной речи, синтеза не отвергавшего, а включавшего в себя освоение лучших элементов западноевропейских языков. Синтез этот исторически играл революционную роль и не мог быть принят никакими иными представителями общественно-политических группировок, кроме действительно передовых идеологов, защищавших интересы народа.
В дооктябрьской историографии освещению языковой полемики начала XIX в. уделялось немало внимания. Однако в объяснении генезиса этой полемики исследователи исходили из противопоставления двух основных фигур полемики - Карамзина и Шишкова. Между тем Карамзин и Шишков явились лишь выразителями исторически необходимых
- 184 -
тенденций в борьбе за язык, аналогичных тем, которые проявлялись в свое время в странах, раньше чем Россия переживших процесс капитализации. Достаточно, например, указать на борьбу идеологов аристократии против обновления языка в период французской буржуазной революции и ожесточенную защиту ими того старого «искусственного» языка XVII в., который Мерсье называл монархическим. Эпохи, богатые революционным содержанием, были также эпохами обновления языка, переосмысления старых слов и образования новых. «Революция была такой же творческой силой в области языка, как и в области политических учреждений», - писал Лафарг.1
Спор о языке, происходивший в России в начале XIX в., был также прежде всего спором политическим. Защитником старого церковно-славянского «слога» и яростным противником обновления языка выступил один из крупнейших политических деятелей крепостнической России - Александр Семенович Шишков.
2
А. С. Шишков родился в 1753 г. в дворянской семье. Образование он получил в Морском кадетском корпусе, по окончании которого поступил во флот. Живя в Петербурге в перерывах между морскими экспедициями, он занимался литературой, главным образом переводами с французского и немецкого.
В занятия филологией Шишкова втянуло составление «Морского треязычного словаря» (1795). При Павле Шишков состоял генерал-адъютантом - докладчиком по флоту. Вступление на престол Александра заставило Шишкова отойти от двора и углубиться в «занятия словесности». Враждебно относившийся к либеральной фразеологии Александра, Шишков видел в туманных декларациях царя чуть ли не влияние французской революции. В своих работах о языке Шишков, начиная с 1803 г., усиленно пропагандировал реакционно-реставраторские идеи. С этой же целью он в 1811 г. организовал Беседу любителей русского слова. С 1812 г. по 1814 г. Шишков состоял государственным секретарем, с 1824 г. по 1828 г. - министром народного просвещения и главой цензурного ведомства. С 1813 г. до самой смерти Шишков был президентом Российской Академии. Как член Государственного совета Шишков занимал самую крайнюю реакционно-монархическую позицию при обсуждении вопросов, касавшихся крепостного права и всякого рода реформ. Умер Шишков в 1841 г.
Основные положения своих теорий Шишков сформулировал уже в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803): «Всяк, кто любит российскую словесность и хотя несколько упражнялся в оной, не будучи заражен неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к французскому языку, тот, развернув большую часть нынешних наших книг, с сожалением увидит, какой странный и чуждый понятию и слуху нашему слог господствует в оных. Древний славянский язык, отец многих наречий, есть корень и начало российского языка...» Далее Шишков, развивая эти мысли, обличает новейших писателей в том, что они забыли язык церковных книг и начали «вновь созидать оный на скудном
- 185 -
основании французского языка».1 Причину забвения церковнославянского языка Шишков усматривал во влиянии французской культуры, которую он всячески поносит как чуждую «обычаям и вере отцов». «Французы, - писал он, - научили нас удивляться тому, что они делают, презирать благочестивые нравы предков наших и насмехаться над всеми их мнениями и делами. Одним словом, они запрягли нас в колесницу, сели в оную торжественно и управляют нами, а мы их возим с гордостью, и те у нас в посмеянии, которые не спешат отличить себя честию возить их». Для доказательства силы и красоты «старого слога» Шишков приводит в своей книге множество цитат из Ломоносова и выписок из библейских книг.
А. С. Шишков.
Портрет (масло) работы О. Кипренского (1825 г.).
Полемизируя с Карамзиным, призывавшим «писать, как говорят», «слушать вокруг себя разговоры, чтобы совершеннее узнать язык», «сочинять выражения», Шишков отрицал самый принцип исторической эволюции («образования») языка. Русский язык Шишков считал лишь наречием церковно-славянского и поэтому обогащение современного литературного языка видел не на путях обновления его, а на путях реставрации слога «духовных книг». Он утверждал необходимость строгого
- 186 -
разграничения стилей в литературе и резко выступал против смешения различных стилей - «простого», «среднего» и «высокого».
Положительные элементы «Рассуждения» Шишкова заключались в критике изысканности и манерности языка карамзинистов. В особой главе «Рассуждения» Шишков приводит образцы стиля élégance и заменяет их более простыми выражениями (например, вместо «когда путешествие сделалось потребностью души моей» - «когда я любил путешествовать» и т. п.).
Однако положительное значение критики отрицательных сторон русского сентиментализма в книге Шишкова заслонялось ее основными тенденциями; полный отрыв книжного языка от разговорного, разделение книжного языка на простой, средний и высокий слоги и, в соответствии с этим, прикрепление к каждому из этих слогов определенной группы жанров - все это тянуло литературу назад, сводило на-нет самую проблему единого национального литературного языка и являлось выражением идеологии наиболее реакционных, феодально-настроенных слоев дворянства.
Отсюда и выпады Шишкова против введения в русский язык неологизмов (как, например, эпоха, энтузиазм, катастрофа, развитие моральный и т. д.). Из намеков Шишкова по адресу противников следовали выводы более важные, чем чисто литературные. «По мнению нынешних писателей, - утверждал Шишков, - великое было бы невежество, нашед в сочиняемых ими книгах слово «переворот», не догадаться, что оное значит „révolution“...»1
Несмотря на то, что «Рассуждение», в отличие от более поздних сочинений Шишкова, все же не предъявляло прямых политических обвинений приверженцам «нового слога», идейная направленность умозаключений автора была достаточно прозрачной. «Научные» доводы в пользу сохранения церковно-славянского языка были лишены всякого основания, но были тесно связаны с основной мыслью «Рассуждения» о необходимости сохранить в неприкосновенности весь строй старых понятий. В одном месте «Рассуждения» мысль эта высказана со всей откровенностью: «Между тем как мы занимаемся сим юродливым переводом и выдумкою слов и речей, нимало нам не свойственных, многие коренные и весьма знаменательные российские слова пришли совсем в забвенье; другие, не взирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем знаменование свое и употребляются не в тех смыслах, в каких сначала употреблялись. Итак, с одной стороны, в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой - истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия».
Здесь выражено редкое для своего времени понимание связи слов и понятий, т. е. языка и мышления. Незаурядный ум реакционера виден в этой прозорливой оценке разрушительного для феодально-крепостнической системы значения, казалось бы, незначительного факта появления неологизмов в литературной речи.
В официальных кругах «Рассуждение о старом и новом слоге» было принято, разумеется, благосклонно. «Книга сия, - писал Шишков, - чрез министра просвещения поднесена была его императорскому величеству, и я осчастливлен был за оную знаком монаршего благоволения. Российская
- 187 -
Академия удостоила меня почестию медали. Многие духовные и светские особы, службою, летами и нравами почтенные, похвалили мое усердие».
Иной прием получила эта книга у защитников «нового слова». Выступив с критикой Шишкова, издатель «Московского Меркурия» П. И. Макаров сразу же подметил реакционное политическое содержание «Рассуждения». «Неужели сочинитель, - восклицал он, - для удобнейшего восстановления старинного языка хочет возвратить нас и к обычаям и к понятиям старинным». Это стремление Шишкова получает у Макарова резкий отпор: «Не хотим возвратиться к обычаям праотческим, ибо находим, что, вопреки напрасным жалобам строгих людей, нравы становятся ежедневно лучше!» Вопросы развития языка Макаров рассматривает с исторической точки зрения: «язык следует всегда за науками, за художеством, за просвещением...» Он, так же как и Шишков, понимает, что новые слова несут с собой новое общественное содержание, но делает из этого заключения противоположные Шишкову выводы. Вся статья Макарова настойчиво призывала продолжать работу над созданием языка одинаково для книг и для общества. «Фокс и Мирабо, - утверждал он, - говорили от лица и перед лицом народа или перед его поверенным таким языком, которым всякий, если умеет, может говорить в обществе, а языком Ломоносова мы не можем и не должны говорить, хотя бы умели...» С критикой Шишкова выступил также «Северный вестник», поместивший статью от имени «деревенского жителя» А. З.1Критик «Северного вестника», так же как и Макаров, защищал преобразование русского языка и заимствование из иностранных языков слов, необходимых для выражения новых понятий, и едко иронизировал над лингвистическими наблюдениями Шишкова. Однако статья Макарова была более аргументированной и острой.
Появление критических статей вызвало специальный ответ Шишкова «Прибавление к сочинению, называемому „Рассуждение о старом и новом слоге“» (1804). Шишков резко отграничил себя от противников, многократно подчеркивая, что между ним и авторами «злонамеренных браней» нет ничего общего. Эта мысль выражена уже в эпиграфе: «Pourquoi faut il que je vous écrive?.. Quelle langue commune pouvons nous parler?» В аргументации против критиков Шишков повторяет свои, лишенные всякого основания, утверждения о тожестве церковно-славянского и русского языков, продолжает нападки на французскую культуру и т. д. Однако Шишков в рассуждениях о «Нравах и обычаях старинных» переходит здесь уже на прямой политический язык. Верность старине - это «почитание царей и законов», следование «вере, научающей человека кроткому и мирному житию». Успехи «нового слога», заимствование новых понятий - результат проникновения в Россию «развратных нравов, которым новейшие философы обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролияния крови, и поныне еще во Франции гнездятся».
Эта же мысль развивалась Шишковым в написанном позже предисловии к «Переводу двух статей из Лагарпа» (1808). Происхождение «нового слога» он ставит в прямую связь с влиянием французской революции XVIII в.: «когда чудовищная французская революция, поправ все, что основано было на правилах веры, чести и разума, произвела у них новый язык, далеко отличный от языка Фенелонов и Расинов, тогда и наша словесность по образу их новой и немецкой, искаженной французскими названиями, словесности стала делаться непохожею на русский язык». Характерно, что противник французской культуры Шишков обращается
- 188 -
за подкреплением своей аргументации к французу же Лагарпу. Интерес к Лагарпу, ставшему после победы контрреволюции во Франции реакционнейшим публицистом, не был у Шишкова случайным. Известно, что Шишков панегирически оценивал публицистику Лагарпа и стимулировал перевод ее на русский язык. Таким образом Шишков, отвергая иноземную культуру, в то же время охотно использовал в своей борьбе ее реакционные элементы.
Воспользовавшись мыслями Лагарпа о преимуществе латинского языка в сравнении с французским, Шишков продолжал развивать свои утверждения о богатстве церковно-славянского языка. Предлагая заменить все иностранные слова русскими, Шишков пользовался при переводе второй статьи Лагарпа созданными им на основе «славянского языка» неологизмами. При этом Шишков заранее дискредитирует своего будущего критика, который, «не читав ничего, кроме переводимых по два тома романов в неделю и не бывав сроду ни у заутрени, ни у обедни, не хочет верить, что благодатный, неискусобрачная, тлетворный, злокозненный, багрянородный суть русские слова».
Новое выступление Шишкова было отпарировано будущим арзамасцем Д. В. Дашковым в журнале «Цветник» (1810, т. VII). С несомненным остроумием Дашков показал всю несостоятельность «филологических» упражнений Шишкова. Одним из наиболее острых мест в критике Дашкова явилось перечисление галлицизмов, которыми Шишков, сам того не подозревая, пользовался в своем переводе из Лагарпа. Ответ Шишкова Дашкову, включенный в «Рассуждение о красноречии священного писания» (1810), ничего нового в полемику не внес и содержал лишь дополнительные примеры в пользу высказанных ранее положений. Ответная статья Дашкова называлась «О легчайшем способе возражать на критики» (1811). Как показал Дашков, способ этот заключался в том, что Шишков вовсе избегал говорить об ошибках, указанных ему критикой. «К сему, - замечал он, - не нужны ни ученость, ни знание языка, ни даже здравая логика». Книга Дашкова окончательно обнаружила псевдонаучность аргументации Шишкова. Не будучи филологом, Дашков, тем не менее, остроумно опроверг доводы о тожестве церковно-славянского и русского языков, высмеял его соображения о происхождении слов и, наконец, убедительно разоблачил невежество Шишкова. Шишков, однако, продолжал отстаивать свои позиции. В 1811 г. он печатает новое сочинение - «Разговоры о словесности между двумя лицами Аз и Буки», которые подвергаются критике Каченовским.1 Ответ Каченовскому - «Прибавление к разговорам о словесности» - обнаружил, что теоретический арсенал Шишкова явно иссякает. Спор можно было бы по существу считать законченным, если бы идейные установки Шишкова не импонировали официозным кругам. Шишков не являлся воином-одиночкой. На стороне защитников «нового слога» был здравый исторический смысл. На стороне Шишкова были «многие духовные и светские особы, службою, летами и нравами почтенные».
- 189 -
3
На основании ряда мемуарных данных устанавливается, что в начале 1807 г. Шишков начал деятельно работать над организацией кружка единомышленников.
Как свидетельствует С. П. Жихарев, Шишков в январе 1807 г. «предлагал Гавриилу Романовичу [Державину] назначить вместе с ним, попеременно, хотя бы по одному разу в неделю, литературные вечера, обещая склонить к тому же Александра Семеновича Хвостова1 и сенатора Ивана Семеновича Захарова...» Фигура старика Державина, к этому времени пережившего свой талант и отрицательно реагировавшего на новые политические веяния в общественной жизни, была выбрана Шишковым исключительно удачно. Убедив Державина, что организация «литературных собраний» принесет огромную пользу «русской словесности», Шишков получал возможность широко использовать имя поэта для организации литературно-политического блока.
Время для активизации политической деятельности Шишкова было самое подходящее. В первые годы царствования Александра I, любившего прибегать к либеральной фразеологии и многообещающим декларациям о реформах, Шишков отошел от прямой политической деятельности. «Молодые наперсники Александровы, - писал Шишков об этом времени, - напыщенные самолюбием, не имея ни опытности, ни познаний, стали все прежние в России постановления, законы и обряды порицать, называя устарелыми, невежественными. Имена вольности и равенства, приемлемые в превратном и уродливом смысле, начали твердить перед младым царем... С того времени отстал я от двора, удалился от всех его козней...» Теперь же Шишков решил вновь вернуться к активной политической деятельности. Убеждаясь, что либеральные стремления Александра I были далеки от реального воплощения, он решает изменить свою тактику. «Государь намерен сделать большие преобразования, - заявляет он в 1807 г., - одни из средств к распространению просвещения уже угаданы, другие обновлены и усилены, третьи очищены и облагорожены, остается направить их к надлежащей цели».2 «Надлежащая цель» - это, разумеется, столь любезная Шишкову верность «прежним в России постановлениям, законам и обрядам».
Таковы задачи, которые ставил себе Шишков при организации литературных чтений. В самом деле, литературные интересы в этих собраниях преобладающими не являлись. Жихарев, оставивший нам ценные сведения об этих, предшествовавших организации Беседы, собраниях, свидетельствует об этом со всей определенностью.
На первом же собрании (в доме Шишкова) 2 февраля 1807 г. между присутствующими завязался долгий спор «о кровопролитии при Эйлау», о том, нужно ли продолжать войну с Францией. В этих спорах Шишков, повидимому, твердо решивший показать, что он изменил отношение к Александру I, заявляет: «государь знает, что должно делать». Лишь Державин прервал, наконец, затянувшиеся политические разговоры и напомнил, «что пора бы приступить к делу» (т. е. к литературному чтению).
- 190 -
17 февраля 1807 г. Жихарев записал: «Вчерашний вечер у И. С. Захарова не похож был на вечер литературный. Кого не было! Сенаторы, оберпрокуроры, камергеры и даже сам главнокомандующий С. К. Вязьмитинов». Политические разговоры продолжались. Литературная же часть вечера была скучной и неинтересной. «Читали стихи какого-то Куклина на случай избрания адмирала Мордвинова, друга А. С. Шишкова, в губернские начальники московской милиции. Стихи очень плохи...» Далее Захаров читал переводы писем Фенелона о благочестии. «Слушая эти письма, гости дремали...» Сановные гости, в том числе Вязьмитинов, во время чтения удалились, и остались только те, «которым хотелось или ужинать, или читать стихи свои...» Наконец, на этом же собрании Жихарев читал стихи «К деревне», которые по его собственному признанию «не заключают в себе ничего, кроме одного набора слов...»
17 марта «кроме Гнедича, других чтецов не было. Много разговаривали прежде о политике, об отъезде государя, о Сперанском...» Наконец, Жихарев окончательно утверждается в мнении, что литературные интересы в этих собраниях на последнем плане: «в замену плохих стихов наслушался я умных речей и вдоволь насмотрелся на многих почтенных людей».
Частные собрания эти постепенно все более принимают характер организованного литературного объединения. С 1808 г. заводится «книга для протоколов». На заседании 15 мая этого же года «положили с наступающего сентября месяца приступить к изданию журнала».1 Наконец, из литературного содружества, организованного Шишковым, образуется «высочайше утвержденная» Беседа любителей русского слова. 14 марта 1811 г. состоялось первое торжественное заседание Беседы с участием гостей.
Основным ядром Беседы явились те же участники частных собрании: Шишков, Державин, А. С. и Д. И. Хвостовы, Захаров, адъютант Александра I Кикин, Дмитревский, Карабанов, Вельяминов, Писарев. Сконструирована Беседа была таким образом, что, по замечанию Вигеля, «имела более вид казенного места, чем ученого сословия, и даже в распределении мест держались более табели о рангах, чем о талантах».
Опубликованный в первой книжке «Чтений в Беседе любителей русского слова» список «особ, составляющих Беседу», начинается с перичисления попечителей, которыми состояли крупнейшие сановники: гр. П. В. Завадовский, министр просвещения А. К. Разумовский, адмирал Н. С. Мордвинов и министр юстиции И. И. Дмитриев (поэт и друг Карамзина). Беседа была разделена на четыре раздела, председателями которых состояли Шишков, Державин, А. С. Хвостов и Захаров. Затем шли действительные члены, члены-сотрудники и почетные члены. Большое внимание уделялось внешней стороне заседаний Беседы, происходивших в специально приспособленной для этого зале Державина, в весьма торжественной обстановке.
4
Члены Беседы по своим литературным интересам представляли самые различные направления. Если не считать группы творчески бесплодных и бездарных членов Российской Академии, придерживавшихся канонов классицизма, можно с уверенностью утверждать, что единой литературной платформы у членов Беседы не было. Совершенно чуждым Беседе было
- 191 -
творчество И. А. Крылова, басни которого служили своего рода приманкой для публики. Вступил он в члены Беседы по соображениям явно нелитературного характера. В своих баснях «Парнас» и «Демьянова уха» он высмеял Беседу и Российскую Академию. Далее шли такие ничтожные стихотворцы, как А. П. Бунина и А. А. Волкова, которые «творили» по рецептам старых «пиитиков», или Ф. Львов, писавший стишки о «Цветке» и «Ручье» в стиле эпигонов карамзинской школы. В Беседе состояли Ширинский-Шихматов и Галинковский, Капнист и Марин, Николев и Шаховской, Жихарев и Соколов - люди совершенно различные по своим вкусам. Любопытно, что даже Д. И. Хвостов, который считался одним из наиболее последовательных приверженцев Беседы, весьма критически относился к ее деятельности. Его не удовлетворяет организационное строение Беседы, он критикует «Рассуждение о любви к отечеству» Шишкова, находит «пропасть дикословия» в поэме Шихматова «Ночь на гробах».1 Он же предложил принять Карамзина в члены Беседы.
Для характеристики литературного лица Беседы показательно то исключительное внимание, которым была окружена А. П. Бунина, избранная почетным членом. Известность Буниной объясняется преимущественно тем, что женщина-поэт представляла для того времени явление довольно редкое. Именно потому Бунина получила в награду от императрицы золотую лиру, осыпанную бриллиантами. Стихи же Буниной, собранные в сборниках «Неопытная Муза» и «Сельские вечера», написаны по всем правилам школьных «пиитик» классицизма и решительно никакой ценности не имеют.
Другим поэтом, творчество которого с особой настойчивостью пропагандировалось «Чтениями в Беседе любителей русского слова», был С. А. Ширинский-Шихматов (1785-1837). В отличие от упомянутых выше поэтов Беседы, отличавшихся крайним эклектизмом литературных вкусов и плативших обильную дань враждебным шишковской платформе направлениям, Шихматов отличался исключительной выдержанностью своих взглядов и сравнительно высокой поэтической техникой.2 В его произведениях последовательно осуществлены программные установки Беседы. Архаический язык, исключающий употребление неологизмов и галлицизмов, широкое использование библейской семантики, религиозно-монархическая идеология - все это характеризует творчество Шихматова. В «жизнеописании» С. Шихматова, изданном Российской Академией, подчеркивается, что он «не только никогда не употреблял чужеземных оборотов и выражений... но и возвышал нередко слог свой важностию славянских наречий», отличался выбором «предметов почти всегда великих и весьма часто священных» и что он «ни разу не осмелился навесть малейшей тени на чистоту христианского исповедания... призывание мечтательных богов древнего Рима и Греции».3 Из произведений Шихматова известны наиболее (главным образом по сатирическим откликам и эпиграммам) поэмы «Пожарский, Минин, Гермоген, или спасенная Россия» (1807) и «Петр Великий» (1810).