Сушкова
Сушкова Екатерина Александровна
«так я молил твоей любви...»
Екатерина Александровна Сушкова (1812-1868), будучи сиротой, воспитывалась в доме тетки. Она выросла в Петербурге, в Москве имела многочисленных родственников и близкую подругу - Сашеньку Верещагину. В доме Верещагиных весной 1830 г. она познакомилась с Лермонтовым. В своих «Записках» Сушкова вспоминала: «У Сашеньки встречала я в это время... неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой. Он учился в университетском пансионе, но ученые его занятия не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье и на вечерах».
Восемнадцатилетняя столичная барышня, у которой были, по словам В.П. Желиховской, «стройный стан, красивая, выразительная физиономия, черные глаза, сводившие многих с ума, великолепные, как смоль, волосы, в буквальном смысле доходившие до пят, бойкость, находчивость и природная острота ума», произвела сильное впечатление на юного поэта.
Неизвестный художник. «Е.А. Сушкова». Миниатюра. 1837 г.
Летом 1830 года в подмосковном имении Столыпиных Середникове, где гостили Лермонтов и Верещагина и куда часто приезжала из соседнего Большакова Сушкова, достигает своего апогея влюбленность Лермонтова в Miss Black-Eyers. Здесь он посвящает ей одиннадцать стихотворений, составивших «сушковский цикл» любовной лирики Лермонтова. Правда, Сушкова, принимая стихи влюбленного в нее поэта, не скрывала своего насмешливого отношения к его любви. «Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму, - писала она. - Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном... Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сантиментальные суждения, а мы, чтоб подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятным и неоцененным снимком с первейших поэтов».
Осенью 1830 года они расстались до 1834 года, когда вновь встретились в Петербурге. К этому времени в жизни обоих произошли перемены: Лермонтов стал офицером лейб-гвардии Гусарского полка, за Сушковой прочно установилась репутация кокетки. Она собиралась выйти замуж за Алексея Лопухина, друга Лермонтова. Родные Алексея были против этого брака. О намерении Лопухина Лермонтов знал из писем Верещагиной, которая, считаясь подругой Екатерины, однако разделяла мнение своей родни на ее счет. Видимо, Верещагина и «благословила» Лермонтова на спасение «чрезвычайно молодого» Алексея «от слишком ранней женитьбы». От былой влюбленности Лермонтова в это время не осталось и следа. В письме к Марии Лопухиной, говоря о склонности ее брата к Екатерине и что «дядья mamselle очень хотели бы их обвенчать!.. Боже упаси!..», он дает Сушковой резкую характеристику: «Эта женщина - летучая мышь, крылья которой цепляются за все, что они встречают! - было время, когда она мне нравилась, теперь она почти принуждает меня ухаживать за нею... но, я не знаю, есть что-то такое в ее манерах, в ее голосе, что-то жесткое, неровное, сломанное, что отталкивает...».
Изобразив влюбленность в Екатерину Александровну, Лермонтов повел с нею расчетливую игру. В «Записках», рассказывая о своих поклонниках еще долермонтовской поры, Сушкова обмолвилась: «Я искала в мужчине, которого желала бы полюбить, которому хотела бы принадлежать, идеала, властелина, а не невольника, я хотела бы удивляться ему, унижаться перед ним, смотреть его глазами, жить его умом, слепо верить ему во всем». Ей показалось, что такой идеал она нашла в Лермонтове. Сравнивая его с Лопухиным, она писала: «Лопухин трогал меня своею преданностью, покорностью, смирением, но иногда у него проявлялись проблески ревности. Лермонтов же поработил меня совершенно своей взыскательностью, своими капризами, он не молил, но требовал любви, он не преклонялся, как Лопухин, перед моей волей, но налагал на меня свои тяжелые оковы, говорил, что не понимает ревности, но беспрестанно терзал меня сомнением и насмешками».
Не понимая игры Лермонтова, Сушкова, по ее словам, действительно в него влюбилась. Она поняла свои чувства, когда Лермонтов в первый раз поцеловал ее руку: «Что это был за поцелуй! Если я проживу и сто лет, то и тогда я не позабуду его; ...в ту самую минуту со мной сделался мгновенный, непостижимый переворот: сердце забилось, кровь так и переливалась с быстротой, я чувствовала трепетание всякой жилки, душа ликовала». «Трудно представить, - признавалась Сушкова, - как любовь Лермонтова возвысила меня в моих собственных глазах; я благоговела перед ним, удивлялась ему; гляжу, бывало, на него и не нагляжусь, слушаю и не наслушаюсь... Но отрадно мне было при моих поклонниках, перед ними я гордилась его любовью... мне так и хотелось сказать им: «Оставьте меня, вам ли тягаться с ним? Вот мой алмаз-регент, он обогатил, он украсил жизнь мою, вот мой кумир - он вдохнул бессмертную любовь в мою бессмертную душу».
Позднее, объясняя свой отказ от «верного счастья» с Лопухиным, Сушкова писала: «Но я безрассудная была в чаду, в угаре от его (Лермонтова) рукопожатий, нежных слов и страстных взглядов... как было не вскружиться моей бедной голове!».
Екатерина рассказывала близким подругам о своих чувствах. Любопытно замечание Е.А. Ган, кузины Екатерины, об этой любви: «Я видела его (Лермонтова) несколько раз, и дивилась ей (Сушковой)!.. О вкусах, конечно, не спорят, но он по-крайней мере правду сказал, что похож на сатану... Точь-в-точь маленький чертенок, с двумя углями вместо глаз, черный, курчавый и вдобавок в красной куртке (гусарском ментике)». Еще любопытнее реакция В.П. Желиховской на эти слова матери: «из последнего замечания моей матери я ясно вижу, что она не была знакома и вряд ли когда-либо разговаривала с творцом «Мцыри» и «Демона», а тем менее читала его произведения, тогда ходившие лишь в рукописях. Иначе она не удивлялась бы вкусу своей кузины и поняла бы, что Лермонтовых любят не за наружность!..»
Когда Лопухин вернулся в Москву, Лермонтов в письме Верещагиной (весной 1835 г.) рассказал о ходе своей интриги с Сушковой, заключив повествование так: «Теперь я не пишу романов - я их делаю. - Итак, вы видите, что я хорошо отомстил за слезы, которые кокетство mlle S. Заставило меня пролить 5 лет назад; о! но мы все-таки еще не рассчитались: она заставила страдать сердце ребенка, а я только помучил самолюбие старой кокетки». В искренности любви Екатерины в глубине сердца он, видимо, не верил и, может быть, был прав, так как Е.А. Ладыженская, сестра Сушковой свидетельствовала, что после их разрыва «в чувствах Екатерины Александровны преобладали гнев на вероломство приятельницы, сожаление об утрате хорошего жениха, и отнюдь не было воздвигнуто кумирни Михаилу Юрьевичу. Он обожествлен гораздо, гораздо позднее».
Развязывая этот любовный узел, Лермонтов сказал Сушковой: «Я ничего не имею против вас; что прошло, того не воротишь, да я ничего и не требую, словом, я вас больше не люблю, да, кажется, и никогда не любил».
Примерно такие же слова произнесет впоследствии в романе «Герой нашего времени» Печорин на прощание княжне Мери. Эта интрига нашла отражение и в его незаконченной повести «Княгиня Лиговская», где Сушкова стала прототипом Елизаветы Николаевны Негуровой.
В 1838 году Е.А. Сушкова вышла замуж за дипломата А.В. Хвостова, в 1870 году после смерти Сушковой-Хвостовой были опубликованы ее «Записки», вызвавшие большой интерес в обществе как книга воспоминаний о Лермонтове.
Автор: научный сотрудник музея-заповедника «Тарханы» Т.Н. Кольян.
К СУ<ШКОВОЙ>
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня.
Встречал ли твой прелестный взор
Не билось сердце у меня.
И что ж? - разлуки первый звук
Меня заставил трепетать;
Нет, нет, он не предвестник мук;
Я не люблю - зачем скрывать!
Однако же хоть день, хоть час
Еще желал бы здесь пробыть;
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить.
М.Ю. Лермонтов, 1830 г.
***
Зови надежду - сновиденьем,
Неправду - истиной зови,
Не верь хвалам и увереньям,
Но верь, о, верь моей любви!
Такой любви нельзя не верить,
Мой взор не скроет ничего;
С тобою грех мне лицемерить,
Ты слишком ангел для того.
М.Ю. Лермонтов, 1831 г.
М.Ю. Лермонтов. «Молодая женщина и мужчина»
СТАНСЫ
Я не крушуся о былом,
Оно меня не усладило.
Мне нечего запомнить в нем,
Чего б тоской не отравило! -
Как настоящее оно
Страстями чудными облито,
И вьюгой зла занесено,
Как снегом крест в степи забытый! -
Ответа на любовь мою
Напрасно жаждал я душою,
И если о любви пою -
- Она была моей мечтою.
Я к одиночеству привык,
Я б не умел ужиться с другом;
Я б с ним препровожденный миг
Почел потерянным досугом.
Мне скучно в день, мне скучно в ночь.
Надежды нету в утешенье;
Она навек умчалась прочь,
Как жизни каждое мгновенье. -
На светлый запад удалюсь;
Вид моря грусть мою рассеет.
Ни с кем в отчизне не прощусь -
- Никто о мне не пожалеет!...
Быть может, будет мне о ком
Тогда вздохнуть, - и провиденье
Заплотит мне спокойным днем
За долгое мое мученье.
Aвтограф стихотворения «Стансы». 1830-1831 гг. На полях рисунок М.Ю. Лермонтова - портрет Е.А. Сушковой (?).
НИЩИЙ
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
М.Ю. Лермонтов, 1830 г.
В «Записках» Е.А. Сушкова рассказала историю создания стихотворения «Нищий».
В августе 1830 года большая компания молодежи отправилась в пешую прогулку в Троице-Сергиеву лавру: «На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звон монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: «Пошли вам Бог счастия, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!»
Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участие в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги... Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи».
Василий Суриков. «Нищий, стоящий на коленях». Этюд для картины Боярыня Морозова. Не позднее 1887 г.