КЭНДИС КУЛИ
Когда я был резидентом четвёртого года, резидентом второго при мне пару ротаций была Кэндис Кули. Она сама напросилась в мою команду, потому что я был толерантен к её в высшей степени грубым политически некорректным шуткам и слыл «отцом своим солдатам».
Это была худенькая девочка, похожая на хулигана-мальчишку, в котором бесстрашие и озорство сочетались с полным отсутствием тормозов между мозгом и языком. Видимо, важную роль в формировании её личности сыграл старший брат, окончивший нашу же резидентуру лет за пять до того. По слухам, это был очень рукастый, работящий и циничный парень. Медсёстры помнили его за быструю реакцию и здравый смысл. Папаша Кули тоже был врачом, и тоже акушером-гинекологом, в каком-то богом забытом северо-нью-йоркском графстве. Судя по рассказам Кэндис, они с братом в их семье были не первым поколением шутников и хулиганов. Отец иногда брал её с собой на домашние роды. Не столь травматичное детство, как у Василия Розанова, которому приходилось спринцевать собственную мамашу, но некий отпечаток на психику это могло наложить.
При всей своей вербальной грубоватости и физической плоскогрудости, Кэндис отличалась взрывоопасной влюбчивостью в мужиков.
В основном, в резидентов-хирургов, одного из которых, по слухам, настолько извела своими домогательствами, что об этом с улыбкой перешёптывались в госпитальных кулуарах. Кажется, дошло до того, что, узнав, что он на дежурстве, она находила повод вызвать его на хирургическую консультацию к своей гинекологической пациентке, объяснив той что и как надо говорить при остром аппендиците.
Я относился к ней снисходительно, за шутки и анекдоты не корил. Напротив, часто бывал их единственным благодарным слушателем. И защищал её, как мог, от нападок наших старших барракуд.
Как-то у нас с ней в Онкологии лежала молодая женщина, привезённая из психиатрической лечебницы. Уровнем интеллекта она была пятилетним ребёнком и практически не говорила. Операция была сложной, после неё понадобилась трубка, которую вставляют через нос в желудок. Глава отделения доктор Малфетано был бешеным. Боялись его все. Кэндис он буквально материл по телефону и обзывал идиоткой. Я же выработал ограниченный метод общения с ним: «Собака лает - караван идёт», может быть, необоснованно считая себя караваном, но относясь к нему, как к глубоко больному, несчастному человеку, который не должен сходить со своего лития.
Короче, пациентка вытянула из себя эту трубку, как раз перед обходом Малфетано, спешащим на игру в гольф. Он взвился на дыбы. Пришлось привязать несчастную женщину к кровати специальными ограничивающими движения бинтами. Мы с Кэндис повозились, но вставили трубку назад. Ночью звонок:
- Сэм, она опять вытащила трубку.
- Как?
- Не знаю. Ёбнутая сука, упрямой оказалась. Всю ночь работала, тянула по миллиметру. Привязанными руками. Малфтано меня убъёт. Ты не мог бы сам ему позвонить. Я боюсь.
- Ладно, в три утра будить человека, мы не будем. Я позвоню ему в 6:30. Он в это время просыпается.
Утром набираю номер:
- Доктор Малфетано, простите за беспокойство, это ещё в 3 утра произошло, но я будить Вас не стал. Х. опять вытащила трубку. Я только что осмотрел её живот, он не такой вздутый, думаю трубка ей больше не нужна. Может, не мучить её и понаблюдать пару часов? Ей же не объяснить зачем всё это.
Молчание в трубке. Малфетано должен оценить, что я не потревожил его сон.
- Её кто-то развязал без моего разрешения?
- Нет.
- Да что она, блядь, ёбаный Гуддини?!?
Я хохотнул, и это его смягчило.
- Ладно, под твою ответственность.
С землистым лицом после бессонной ночи, но всё ещё в своём амплуа:
- Сэм, я твоя должница. Хочешь, зубы почищу и отсосу прямо сейчас?
- Иди спать, дура. Ты так дошутишься с кем-то, кто не поймёт.
Если мне придётся эту трубку завтра опять вставлять, я её тебе в жопу вставлю.
- Без проблем!
При этом, она была хорошим врачом. Чуть более циничным, чем хотелось бы. Но это, я понимал, защитная реакция. От жизни, от стресса, от недолюбленности.
Вместе с ней мы и Общую Гинекологию проходили. Главой этого отделения был доктор Шварц. Несмотря на еврейскую фамилию, он был выходцем из пенсильванских мэннонитов - возникшего в XVI веке в Европе (Швейцария, Голландия, Германия) и разбросанного теперь по всему миру, околобаптистского ответвления христианства, порождённого протестом идеалистически настроенных служителей культа, против зажравшегося, насквозь коррумпированного католицизма.
Как и близких им по духу, и более известных миру амишей, их отличает трудолюбие, честность, пацифизм и аскетичность быта. Это последнее, как пишут, было связано ещё и с тем, что почти четыре века их гоняли по свету, часто вынуждая оставлять всё нажитое добро и переселяться в места более гостеприимные и толерантные к их вере и устоям, поступиться которыми они не хотели, в силу твёрдости своего духа и убеждений, но сражаться за которые не могли из-за глубоко укоренённого пацифизма (непротивление злу насилием и прочая толстовская лабудА). Интересно, что в местах и странах, где им позволяли жить, они платили дополнительный налог за отказ поставлять рекрутов в армию принявшего их государства, плюс налог, связанный с тем, что местные фермеры не могли с ними конкурировать - настолько они были эффективными и рачительными хозяевами. А хули - Северная Европа, суровый климат, сто поколений опыта выживания, генетически укоренённый навык честного труда. Это вам не под кокосовой пальмой сутками лежать, бананы щёлкать и пупок ковырять.
Доктор Шварц был выпускником медицинской школы Джона Хопкинса (в то время, лучшей в стране).
- Наш декан любил повторять: «Мы готовим не рядовых врачей. Мы выпускаем будущих глав департаментов.»
Какое-то время он действительно был главой Акушерства и Гинекологии, ныне не существующего, слившегося с Колумбийским Университетом, Гарлемского госпиталя. В старых изданиях основного американского учебника гинекологической хирургии им была написана глава о маточных фибромах.
Я застал его уже очень пожилым человеком. Оперировал он медленно и тщательно. Некоторые вещи делал по-старинке, но добротно, никогда не срезая углы. Нечеловеческую выносливость и работоспособность объяснить было невозможно. Конечно, с годами он стал сдавать и, во многом полагался, на оперирующего с ним старшего резидента. Во время обходов его надо было подталкивать к нужной пациентке и напоминать: какая процедура ей вчера была сделана или завтра предстоит.
Лет в 70 он научился кататься на горных лыжах и делал это с видимым азартом и удовольствием.
Вспоминал то время, когда старший резидент встречал по утрам знаменитого доктора Сампсона (когда-то он был главой департамента) у входа в госпиталь (той самой старой колонады), уважительно брал его саквояж и, неся его, по дороге в отделение акушерства и гинекологии отчитывался обо всём, что произошло в госпитале за ночь.
С доктором Шварцем старшие резиденты часто делали урогинекологические операции (связанные с недержанием мочи, пробадением матки, влагалища и проч.)
Как то я в клинике назначаю пациентке время, когда она должна прийти в госпиталь в день операции, собираю все подписи и разрешения, даю инструкции не есть после полуночи и т.д.
- В 6 утра быть в госпитале?!?
- Да, это за полтора часа до начала операции.
- Значит выйти из дома в 5:30? Чёрта с два! Я никогда так рано не просыпалась и делать этого не стану!
- Но мы вас хотим назначить первой в утреннем расписании.
У вас ведь кровь надо взять и результаты успеть получить.
Анестезиолог должен с Вами поговорить.
- Нет, это исключено!
Выхожу от неё, рассказываю об этом доктору Шварцу. Старик побагровел от гнева:
- Да я с 12ти лет встаю в 5 утра! До школы вставал и шкурил деревянные дощечки. Так что ладони в кровь стирал. А эта дама на государственном пособии, когда ей предлагают сделать сложную дорогостоящую операцию, которая не обойдётся ей ни цента, вероятно, ни дня в своей жизни не проработавшая, ставит нам свои условия, потому что не может вовремя продрать глаза?!? Скажи ей, что она либо является в назначенное время, либо пусть продолжат ссаться в штаны всю свою оставшуюся ленивую никчемную жизнь при каждом кашле, связанном с её курением.
Тут он, кажется, понял, что его прорвало через край и осёкся. Но, увидев во мне полное и безоговорочное согласие со сказанным, буркнул:
- Объясни ей ещё раз важность начать в 7:30. Если не может так рано приехать сама, положи её в госпиталь накануне вечером.
Я её разбужу.
У доктора Шварца была масса своих операционных и послеоперационных трюков, приспособлений и ухищрений. В частности, после некоторых сложных влагалищных операций он вкладывал тампонадный бинт, но, чтобы он не прилипал к швам, запаковывал его в презерватив. Иногда, чтобы стенки влагалища не слиплись, повторял это на следующий послеоперационный день.
Как я уже говорил, проходим мы вместе с Кэндис Кули гинекологию.
Я, в основном, оперирую сложных. Она, как второгодка, делает простые процедуры и следит за послеоперационными больными. Её дежурство. Уикенд. Доктор Шварц, по своему обыкновению, ни дня обходов не пропускает. Но приезжает чуть позже. По дороге в госпиталь он звонит Кэндис - справиться о пациентках и кое-что узнать. Мобильников тогда не было. Звонит он из телефона-автомата, заехав по дороге из дома в аптеку. Говорит громко, как многие старики.
Доехав до госпиталя, смеясь, рассказывает Кэндис:
- После моего звонка аптекарша на меня как-то странно посмотрела. С какой-то смесью отвращения, презрения и возмущения. Я только в машине догадался почему.
Я ведь даже не подумал как наш разговор звучал со стороны:
- Кэндис, я еду на работу. У нас хватает презервативов?
Ты ответила, что нет. Тогда я подошёл к аптекарше и попросил упаковку.
- Нет, трех мне мало. Дайте пачку из 24х.
Понятно, что глаза у неё округлились:
- На работу?!? В воскресенье?!? Презервативы?!? 24!?!
Вот, грязный, похотливый старик!
Это была худенькая девочка, похожая на хулигана-мальчишку, в котором бесстрашие и озорство сочетались с полным отсутствием тормозов между мозгом и языком. Видимо, важную роль в формировании её личности сыграл старший брат, окончивший нашу же резидентуру лет за пять до того. По слухам, это был очень рукастый, работящий и циничный парень. Медсёстры помнили его за быструю реакцию и здравый смысл. Папаша Кули тоже был врачом, и тоже акушером-гинекологом, в каком-то богом забытом северо-нью-йоркском графстве. Судя по рассказам Кэндис, они с братом в их семье были не первым поколением шутников и хулиганов. Отец иногда брал её с собой на домашние роды. Не столь травматичное детство, как у Василия Розанова, которому приходилось спринцевать собственную мамашу, но некий отпечаток на психику это могло наложить.
При всей своей вербальной грубоватости и физической плоскогрудости, Кэндис отличалась взрывоопасной влюбчивостью в мужиков.
В основном, в резидентов-хирургов, одного из которых, по слухам, настолько извела своими домогательствами, что об этом с улыбкой перешёптывались в госпитальных кулуарах. Кажется, дошло до того, что, узнав, что он на дежурстве, она находила повод вызвать его на хирургическую консультацию к своей гинекологической пациентке, объяснив той что и как надо говорить при остром аппендиците.
Я относился к ней снисходительно, за шутки и анекдоты не корил. Напротив, часто бывал их единственным благодарным слушателем. И защищал её, как мог, от нападок наших старших барракуд.
Как-то у нас с ней в Онкологии лежала молодая женщина, привезённая из психиатрической лечебницы. Уровнем интеллекта она была пятилетним ребёнком и практически не говорила. Операция была сложной, после неё понадобилась трубка, которую вставляют через нос в желудок. Глава отделения доктор Малфетано был бешеным. Боялись его все. Кэндис он буквально материл по телефону и обзывал идиоткой. Я же выработал ограниченный метод общения с ним: «Собака лает - караван идёт», может быть, необоснованно считая себя караваном, но относясь к нему, как к глубоко больному, несчастному человеку, который не должен сходить со своего лития.
Короче, пациентка вытянула из себя эту трубку, как раз перед обходом Малфетано, спешащим на игру в гольф. Он взвился на дыбы. Пришлось привязать несчастную женщину к кровати специальными ограничивающими движения бинтами. Мы с Кэндис повозились, но вставили трубку назад. Ночью звонок:
- Сэм, она опять вытащила трубку.
- Как?
- Не знаю. Ёбнутая сука, упрямой оказалась. Всю ночь работала, тянула по миллиметру. Привязанными руками. Малфтано меня убъёт. Ты не мог бы сам ему позвонить. Я боюсь.
- Ладно, в три утра будить человека, мы не будем. Я позвоню ему в 6:30. Он в это время просыпается.
Утром набираю номер:
- Доктор Малфетано, простите за беспокойство, это ещё в 3 утра произошло, но я будить Вас не стал. Х. опять вытащила трубку. Я только что осмотрел её живот, он не такой вздутый, думаю трубка ей больше не нужна. Может, не мучить её и понаблюдать пару часов? Ей же не объяснить зачем всё это.
Молчание в трубке. Малфетано должен оценить, что я не потревожил его сон.
- Её кто-то развязал без моего разрешения?
- Нет.
- Да что она, блядь, ёбаный Гуддини?!?
Я хохотнул, и это его смягчило.
- Ладно, под твою ответственность.
С землистым лицом после бессонной ночи, но всё ещё в своём амплуа:
- Сэм, я твоя должница. Хочешь, зубы почищу и отсосу прямо сейчас?
- Иди спать, дура. Ты так дошутишься с кем-то, кто не поймёт.
Если мне придётся эту трубку завтра опять вставлять, я её тебе в жопу вставлю.
- Без проблем!
При этом, она была хорошим врачом. Чуть более циничным, чем хотелось бы. Но это, я понимал, защитная реакция. От жизни, от стресса, от недолюбленности.
Вместе с ней мы и Общую Гинекологию проходили. Главой этого отделения был доктор Шварц. Несмотря на еврейскую фамилию, он был выходцем из пенсильванских мэннонитов - возникшего в XVI веке в Европе (Швейцария, Голландия, Германия) и разбросанного теперь по всему миру, околобаптистского ответвления христианства, порождённого протестом идеалистически настроенных служителей культа, против зажравшегося, насквозь коррумпированного католицизма.
Как и близких им по духу, и более известных миру амишей, их отличает трудолюбие, честность, пацифизм и аскетичность быта. Это последнее, как пишут, было связано ещё и с тем, что почти четыре века их гоняли по свету, часто вынуждая оставлять всё нажитое добро и переселяться в места более гостеприимные и толерантные к их вере и устоям, поступиться которыми они не хотели, в силу твёрдости своего духа и убеждений, но сражаться за которые не могли из-за глубоко укоренённого пацифизма (непротивление злу насилием и прочая толстовская лабудА). Интересно, что в местах и странах, где им позволяли жить, они платили дополнительный налог за отказ поставлять рекрутов в армию принявшего их государства, плюс налог, связанный с тем, что местные фермеры не могли с ними конкурировать - настолько они были эффективными и рачительными хозяевами. А хули - Северная Европа, суровый климат, сто поколений опыта выживания, генетически укоренённый навык честного труда. Это вам не под кокосовой пальмой сутками лежать, бананы щёлкать и пупок ковырять.
Доктор Шварц был выпускником медицинской школы Джона Хопкинса (в то время, лучшей в стране).
- Наш декан любил повторять: «Мы готовим не рядовых врачей. Мы выпускаем будущих глав департаментов.»
Какое-то время он действительно был главой Акушерства и Гинекологии, ныне не существующего, слившегося с Колумбийским Университетом, Гарлемского госпиталя. В старых изданиях основного американского учебника гинекологической хирургии им была написана глава о маточных фибромах.
Я застал его уже очень пожилым человеком. Оперировал он медленно и тщательно. Некоторые вещи делал по-старинке, но добротно, никогда не срезая углы. Нечеловеческую выносливость и работоспособность объяснить было невозможно. Конечно, с годами он стал сдавать и, во многом полагался, на оперирующего с ним старшего резидента. Во время обходов его надо было подталкивать к нужной пациентке и напоминать: какая процедура ей вчера была сделана или завтра предстоит.
Лет в 70 он научился кататься на горных лыжах и делал это с видимым азартом и удовольствием.
Вспоминал то время, когда старший резидент встречал по утрам знаменитого доктора Сампсона (когда-то он был главой департамента) у входа в госпиталь (той самой старой колонады), уважительно брал его саквояж и, неся его, по дороге в отделение акушерства и гинекологии отчитывался обо всём, что произошло в госпитале за ночь.
С доктором Шварцем старшие резиденты часто делали урогинекологические операции (связанные с недержанием мочи, пробадением матки, влагалища и проч.)
Как то я в клинике назначаю пациентке время, когда она должна прийти в госпиталь в день операции, собираю все подписи и разрешения, даю инструкции не есть после полуночи и т.д.
- В 6 утра быть в госпитале?!?
- Да, это за полтора часа до начала операции.
- Значит выйти из дома в 5:30? Чёрта с два! Я никогда так рано не просыпалась и делать этого не стану!
- Но мы вас хотим назначить первой в утреннем расписании.
У вас ведь кровь надо взять и результаты успеть получить.
Анестезиолог должен с Вами поговорить.
- Нет, это исключено!
Выхожу от неё, рассказываю об этом доктору Шварцу. Старик побагровел от гнева:
- Да я с 12ти лет встаю в 5 утра! До школы вставал и шкурил деревянные дощечки. Так что ладони в кровь стирал. А эта дама на государственном пособии, когда ей предлагают сделать сложную дорогостоящую операцию, которая не обойдётся ей ни цента, вероятно, ни дня в своей жизни не проработавшая, ставит нам свои условия, потому что не может вовремя продрать глаза?!? Скажи ей, что она либо является в назначенное время, либо пусть продолжат ссаться в штаны всю свою оставшуюся ленивую никчемную жизнь при каждом кашле, связанном с её курением.
Тут он, кажется, понял, что его прорвало через край и осёкся. Но, увидев во мне полное и безоговорочное согласие со сказанным, буркнул:
- Объясни ей ещё раз важность начать в 7:30. Если не может так рано приехать сама, положи её в госпиталь накануне вечером.
Я её разбужу.
У доктора Шварца была масса своих операционных и послеоперационных трюков, приспособлений и ухищрений. В частности, после некоторых сложных влагалищных операций он вкладывал тампонадный бинт, но, чтобы он не прилипал к швам, запаковывал его в презерватив. Иногда, чтобы стенки влагалища не слиплись, повторял это на следующий послеоперационный день.
Как я уже говорил, проходим мы вместе с Кэндис Кули гинекологию.
Я, в основном, оперирую сложных. Она, как второгодка, делает простые процедуры и следит за послеоперационными больными. Её дежурство. Уикенд. Доктор Шварц, по своему обыкновению, ни дня обходов не пропускает. Но приезжает чуть позже. По дороге в госпиталь он звонит Кэндис - справиться о пациентках и кое-что узнать. Мобильников тогда не было. Звонит он из телефона-автомата, заехав по дороге из дома в аптеку. Говорит громко, как многие старики.
Доехав до госпиталя, смеясь, рассказывает Кэндис:
- После моего звонка аптекарша на меня как-то странно посмотрела. С какой-то смесью отвращения, презрения и возмущения. Я только в машине догадался почему.
Я ведь даже не подумал как наш разговор звучал со стороны:
- Кэндис, я еду на работу. У нас хватает презервативов?
Ты ответила, что нет. Тогда я подошёл к аптекарше и попросил упаковку.
- Нет, трех мне мало. Дайте пачку из 24х.
Понятно, что глаза у неё округлились:
- На работу?!? В воскресенье?!? Презервативы?!? 24!?!
Вот, грязный, похотливый старик!