Умер Солженицын
Умер Александр Солженицын - и по первым же комментариям видно, что сейчас начнется сведение счетов, возведение монументов и прочее и прочее.
Причина, конечно, в том, что было много разных Солженицыных - в том смысле, что разные люди в разное время по-разному его воспрнимали. Он был совестью после "Иван Денисовича", пророком после "Архипелага", врагом либеральной идеи после Гарвардской речи и так далее. Я слишко молод, чтобы помнить, и недостаточно исследователь, чтобы реконструировать все эти переливы в отношении к нему. Поэтому мне хочется сказать о нескольких Солженицыных, которые были лично у меня.
Классе в восьмом я прочитал "Ивана Денисовича" и несколько рассказов - как и еще несколько моих одноклассников. Помню, Солженицына шифруясь называли Ван Дейком - по первым словам английского названия One Day from the Life of Ivan Denisovich. Я еще помню, как о Солженицыне говорили родители - в связи с самыми разными темами, например, с фильмом "Сталкер". Больше всего мне запомнился рассказ "Правая кисть" - какой-то сюрреалистической мистикой, словно среди сборника реалистической прозы вдруг случайно попался текст Эдгара По (сейчас я бы сказал - Лавкрафта)
В десятом классе я прочел две книги, которые меня в самом деле поразили. "Бодался теленок с дубом" стал одной из первых книг, показавших как чувствует себя человек, ощущающий, что его по жизни ведет Бог - в том числе показавшей ту цену, которую человек за это платит и то, насколько эта позиция расходится с традиционным гуманизмом. Помню, я много тогда думал об этом - и спустя много лет, читая, например, Кастанеду, часто вспоминал про этого теленка, который стал не то пророком, не то нагвалем - но в свою пропасть прыгнул и свой дуб свалил.
Второй книгой был "В круге первом" - и помню, всю ночь я не мог уснуть, потому что мне казалось: надо приучить себя заранее спать, положив руки на одеяло - чтобы, когда арестуют, не переучиваться.
"Архипелаг ГУЛаг" я прочитал где-то уже в начале перестройки - и почему-то больше всего меня потряс солжениценский юмор. Отличные эпиграфы, пробивающаяся то и дело саркастическая интонация. Я тогда любил Зиновьева и очень ценил такие вещи. И, конечно, мне очень импонировал подход Солженицына, призывавшего сопротивляться до последнего. Подобно Бродскому, он считал завние "жертвы истории" позорным.
Потом лет пять я о Солженицыне вовсе не думал - и только году в 1983 меня вдруг пробило и я почувствовал, что "Архипелаг ГУЛаг" на самом деле - одна из самых мощных книг о насилии, достойная стать в одном ряду с де Садом и другими "проклятыми" авторами. Свои сумбурные размышления я попытался сформулирвоать в довольно путанном тексте (если кто-то рискнет читать - про Солженицына начиная с шестой главки).
Через пару лет Слава Курицын показал мне свой выверенный и точный текст, который ставил Солженицына - и прежде всего "Архипелаг" - в контекст европейской мысли семидесятых, включая прежде всего деконструкцию и постструктурализм. Слава написал его для какого-то славистического сборника, едва ли не южно-африканского - и этого текста я больше никогда не видел.
Это был для меня еще один Солженицын - летописец насилия, пыток и смертей; свидетель, говорящий о политике или религии, чтобы не говорить о природе человека.
Иными словами, для меня не было Солженицына-политика, Солженицына-общественного-деятеля, только Солженицын-писатель, сопрягающийся то с Эдгаром По, то с маркизом де Садом, то еще с кем-нибудь.
Когда несколько лет назад Глеб Панфилов снял "В круге первом" я выяснил, что смотреть это кино не могу - настолько закадровый голос, читающий куски из романа, забивает все остальное.
Надо бы в конце добавить что-то вроде того, что писатели вечно живут в своих книгах и физическая смерть им не страшна - но эту пафосную (хотя и верную) мысль наверняка скажут и без меня.
Я не читал Солженицына много лет и вряд ли стал бы читать его новые книги - но, узнав о его смерти, почувствовал, что я в большом долгу перед этим человеком. Все, что я только что написал - только попытка сказать ему "спасибо"
Причина, конечно, в том, что было много разных Солженицыных - в том смысле, что разные люди в разное время по-разному его воспрнимали. Он был совестью после "Иван Денисовича", пророком после "Архипелага", врагом либеральной идеи после Гарвардской речи и так далее. Я слишко молод, чтобы помнить, и недостаточно исследователь, чтобы реконструировать все эти переливы в отношении к нему. Поэтому мне хочется сказать о нескольких Солженицыных, которые были лично у меня.
Классе в восьмом я прочитал "Ивана Денисовича" и несколько рассказов - как и еще несколько моих одноклассников. Помню, Солженицына шифруясь называли Ван Дейком - по первым словам английского названия One Day from the Life of Ivan Denisovich. Я еще помню, как о Солженицыне говорили родители - в связи с самыми разными темами, например, с фильмом "Сталкер". Больше всего мне запомнился рассказ "Правая кисть" - какой-то сюрреалистической мистикой, словно среди сборника реалистической прозы вдруг случайно попался текст Эдгара По (сейчас я бы сказал - Лавкрафта)
В десятом классе я прочел две книги, которые меня в самом деле поразили. "Бодался теленок с дубом" стал одной из первых книг, показавших как чувствует себя человек, ощущающий, что его по жизни ведет Бог - в том числе показавшей ту цену, которую человек за это платит и то, насколько эта позиция расходится с традиционным гуманизмом. Помню, я много тогда думал об этом - и спустя много лет, читая, например, Кастанеду, часто вспоминал про этого теленка, который стал не то пророком, не то нагвалем - но в свою пропасть прыгнул и свой дуб свалил.
Второй книгой был "В круге первом" - и помню, всю ночь я не мог уснуть, потому что мне казалось: надо приучить себя заранее спать, положив руки на одеяло - чтобы, когда арестуют, не переучиваться.
"Архипелаг ГУЛаг" я прочитал где-то уже в начале перестройки - и почему-то больше всего меня потряс солжениценский юмор. Отличные эпиграфы, пробивающаяся то и дело саркастическая интонация. Я тогда любил Зиновьева и очень ценил такие вещи. И, конечно, мне очень импонировал подход Солженицына, призывавшего сопротивляться до последнего. Подобно Бродскому, он считал завние "жертвы истории" позорным.
Потом лет пять я о Солженицыне вовсе не думал - и только году в 1983 меня вдруг пробило и я почувствовал, что "Архипелаг ГУЛаг" на самом деле - одна из самых мощных книг о насилии, достойная стать в одном ряду с де Садом и другими "проклятыми" авторами. Свои сумбурные размышления я попытался сформулирвоать в довольно путанном тексте (если кто-то рискнет читать - про Солженицына начиная с шестой главки).
Через пару лет Слава Курицын показал мне свой выверенный и точный текст, который ставил Солженицына - и прежде всего "Архипелаг" - в контекст европейской мысли семидесятых, включая прежде всего деконструкцию и постструктурализм. Слава написал его для какого-то славистического сборника, едва ли не южно-африканского - и этого текста я больше никогда не видел.
Это был для меня еще один Солженицын - летописец насилия, пыток и смертей; свидетель, говорящий о политике или религии, чтобы не говорить о природе человека.
Иными словами, для меня не было Солженицына-политика, Солженицына-общественного-деятеля, только Солженицын-писатель, сопрягающийся то с Эдгаром По, то с маркизом де Садом, то еще с кем-нибудь.
Когда несколько лет назад Глеб Панфилов снял "В круге первом" я выяснил, что смотреть это кино не могу - настолько закадровый голос, читающий куски из романа, забивает все остальное.
Надо бы в конце добавить что-то вроде того, что писатели вечно живут в своих книгах и физическая смерть им не страшна - но эту пафосную (хотя и верную) мысль наверняка скажут и без меня.
Я не читал Солженицына много лет и вряд ли стал бы читать его новые книги - но, узнав о его смерти, почувствовал, что я в большом долгу перед этим человеком. Все, что я только что написал - только попытка сказать ему "спасибо"