Леонид Шваб

[skushny]

* * *
На нашей Энской улице
Был исправительный дом,
С копьевидною оградою,
Готическим окном.

Там, заградивши проходную,
Дежурил часовой,
И нашу улицу родную
Считал своей родной.

И днем и ночью музыка
Играла в замкнутом дворе,
И заключенные, как девушки,
Пританцовывали при ходьбе.

И взгляд холодный и сторонний
Через барьер не проходил,
И с неба ангелы Господни
Бросали мишуру и серпантин.

* * *
Часы звонят, сердяся и пугая,
Мужчина болен, кожа и скелет,
И женщина, как дерево, нагая,
Переломившись, подает обед.

Суп фиолетов, сельдь поет на блюде,
Мужчина вилкой трогает укроп,
И женщина, прикрыв рукою груди,
Глядит в окно, как в мощный телескоп.

Летает сор, вселенная безлюдна,
Ветра гудят и ходят колесом.
Мужчина дышит осторожно, трудно,
И не сопротивляясь, видит сон.

Он спит помногу, сон приходит часто -
Как будто в доме танцы и кутеж,
И он выводит женщину на ча́рльстон,
И со спины в нее вонзает нож.

* * *
Я уехал в Монголию, чтобы поверить веселому сну,
Сопровождал военизированный караван,
Подножка вертолета скользнула по виску,
На всю жизнь остался фиолетовый шрам.

Подростки латали бечевкою войлочный мяч,
Пастухи выпивали, передавая узкий стакан.
Я оставался в полном сознании, чтобы слышать приказ,
У развилки дорог стоял истукан.

К ночи пыль оседала, я споласкивал рот,
Освобождался от наплечных ремней,
Удары сердца я воспринимал как пароль
И гордился озабоченностью своей.

И обернувшись худым одеялом, как учил проводник,
Я слышал было шаги развеселого сна,
Но являлся мой старший брат и песен не заводил,
И простуженно кашлял, и исчезал как луна.

Я звал его, шарил по воздуху непослушной рукой,
Обыскивал местность при поддержке ночного огня,
И товарищи, смертельно уставшие за переход,
Угрожали избавиться от меня.

* * *
Глубокий старик, поджидая Каминского.
Глубокий старик, поджидая Каминского.

Каминский задерживается на аэродроме.
Каминский задерживается на аэродроме.

* * *
Тюльпан был тополем, аэродром был конус.
Невдалеке определился молочный рынок.
Форштадты, некогда враждующие между собой,
Влачили жалкое существование.

Строительны площадки пустовали,
В исходной почве обнаруживались пустоты.
Караульные варили фасоль, озираясь по сторонам,
Освещение улиц поддерживалось в аварийном режиме.

И некий стройподрядчик останавливался посреди мостовой
И проповедовал как есть нетерпеливость -
Мелиоратором себя не ощутить,
Вертолетчиком никогда не проснуться.

К подрядчику подкрадывалась девочка-альбинос
И обнимала как родного отца,
И баюкала как родного отца.

* * *
И песок и трава и пожар далеко-далеко
Я такой музыкант, что умру и не вспомню как умер
Поднимается ветер и пустые овраги гудят
Я с такою небесною лёгкостью перемещаюсь с места на место
И тефтели и венгерские шпроты летают за мной
И пехота и танки палят завлекая меня
Дорогая моя разверни мои плечи
О мои ноги, о моя говорящая голова

* * *
Любовь как сон причина саботажа
Из-за прорыва грунтовых вод
Заметно проседают целые кварталы
В кустах жасмина спят вповалку сторожа

Как будто можно жить не зная правил
Черный дрозд торгует табаком
На причале устроен обеденный стол
Матросы ходят босиком

* * *
В последней главе переселенцам приходит конец
У нас ведь как - то пыльные бури то холода
И школьницы пляшут на синей траве
И львы как артисты на тротуарах лежат

А где наши совы а где наши братья сверчки
Не пора ли домой господа?
Жесткий-жесткий Меркурий оцарапает Солнце спиной
И гаечный ключ молодой ударит в набат головой