Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт в письмах приоткрывают нюансы своего философствования
Мартин Хайдеггер - великий философ, который системно-фундаментально исследовал бытийное измерение мышления, превзойдя учение об интенциональности Франца Брентано и феноменологию своего учителя Эдмунда Гуссерля. Человек в сопряжении с бытием предстает как Dasein (перевожу как Дабыть, где «да» передает прежде всего аффирмативно-утвердительное Да!, так что Дабыть значит укоренение-низведение Sein-Быть в самой сути человека - «Ибо вы храм Бога живого, как сказал Бог: «вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом»» 2-е Коринф. 6:16). Бытийное человеческое Dasein - это субъектное, так что человек, если в нём горит «искра Божья» субъектности, выше самого себя, мира бытийствющего-сущего Seiende и даже самого Быть-Бытия. По словам Хайдеггера, «человек - пастух бытия» (Der Mensch ist der Hirt des Seins), т.е. не просто «богоподобен», но богоравен и даже господин богов. Как ранее сказал мистик Эммануил Сведенборг - «человек - рассадник небес». Отметим, что в главных текстах немецкого философа почти не встречается слово «любовь», и любовь вообще не анализируется ни феноменологически, ни онтологически.
Ханна Арендт, еврейка из Кёнигсберга (Калининграда), ученица и любовница нациста (члена гитлеровской НСДАП) Мартина Хайдеггера - автор философской публицистика на политические темы, очень почитаемая либеральной общественностью как высочайший авторитет, рекламируется-издаётся в РФ. И хотя Хайдеггер не постигал любовь теоретически, он, будучи женатиком и отцом двоих сыновей, практически встрял в любовную связь «со студенткой-аспиранткой» (ситуация стандартнейшая среди доцентов-профессоров), но законную жену бросать не собирался, так что отношения свелись к банальности затухания и потом «дружбы».
Преподаватель Российского гуманитарного государственного университета историк Владимир Максаков написал рецензию «Арендт. Хайдеггер. Письма». Заметки на полях: История двух волений, философского и человеческого (11 марта 2015 года) на книгу «Арендт Х., Хайдеггер М. Письма 1925-1975 и другие свидетельства / Пер. с нем. А.Б. Григорьева. - Москва: Изд-во Института Гайдара, 2015. - 456 с.:
«На русском языке увидела свет переписка Ханны Арендт и Мартина Хайдеггера… После этих слов хочется сохранить благоговейное молчание и предоставить читателю самому погрузиться в философский поток любовной речи двух мыслителей. Но само ее донное течение и глубинные смыслы властно требуют понимания. Ни в коей мере не беря на себя задачу исчерпывающего толкования этого уникального эпистолярного памятника, я бы хотел остановить внимание на нескольких его гранях.
Письма Мартина Хайдеггера Ханне Арендт не было разрешено публиковать вплоть до последнего времени. Эльжбета Эттингер, автор небольшой, нашумевшей и поверхностной книжки об их взаимоотношениях (а вслед за ней - и Рюдигер Сафрански, написавший «консенсусную» биографию германского мастера и его времени), была вынуждена ограничиться пересказом содержания. В сходной ситуации оказалась и Н.В. Мотрошилова, опубликовавшая «параллельное» (при всем их несходстве) изложение философий Хайдеггера и Арендт, взятых в диахроническом срезе.
Став заложниками обстоятельств, авторы, писавшие работы о Хайдеггере и Арендт, шли, как правило, на попытку воссоздания написанного (и сказанного) между мыслителями, не располагая при этом собственно текстом переписки. Прямое высказывание вполне могло подменяться домыслом, а иногда - и вымыслом. Так, той же Эттингер приходилось изъясняться эзоповым языком, упоминая о том, что в письме, отправленном Хайдеггером Арендт через три недели после знакомства, встречается пара строчек, которые намекают на то, что между профессором и студенткой «начались интимные отношения». Н.В. Мотрошилова посчитала началом переписки со стороны Арендт 1928 год, в то время как первое письмо Ханны - выдающийся автобиографический текст «Тени» - датировано все-таки апрелем 1925 года.
Думается, что Хайдеггер (а именно ему, а не Арендт, принадлежит подавляющее большинство писем) оставил нам еще одну, очередную, загадку-задачу - на этот раз из своей жизни, внешне почти ничем не примечательной, спокойной и размеренной. С тем большим интересом мы открываем том впервые ставшей доступной читателю переписки - что в ней?
Свод писем почти исчерпывающей полноты подготовлен Урсулой Лодзь. Хронологически корреспонденция охватывает пятьдесят лет и делится на три эпистолярных корпуса, совпадающих по времени с периодами любви и дружбы между Мартином Хайдеггером и Ханной Арендт и - шире и глубже - с целыми эпохами насыщенной трагическими событиями истории XX столетия. Первая часть переписки - «Взгляд», 45 писем, охватывает время от знакомства и пробуждения чувств (1925) до постепенного разрыва отношений (1933), вторая, «Второй взгляд», тоже 45 писем, - создавалась пять пятилетий спустя, с 1950-го по 1960 год, и, наконец, третья, 76 писем, относится к «Осени» - 1960-1975 годы - жизни и творчества мыслителей.
При чтении писем складывается стойкое впечатление, что оба их автора, Мартин и Ханна, самим своим существованием воплотили в жизнь осевую метафору «Бытия и времени» - став в бытии жертвой времени. При этом на протяжении десятков лет менялось само присутствие /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: этим неадекватным термином автор рецензии вслед за Владимиром Бибихиным передаёт глубинный фактически непереводимый хайдеггеровский термин Dasein/ Хайдеггера и Арендт в переписке. Если сначала перед нами выступают психагог (по определению Р. Сафрански), «тайный король философии», и его верная и жаждущая познаний последовательница, то затем экзистенциалы претерпевают коренной поворот и перед нами предстают уже другие фигуры - «отлученного от философии» и получающего все большую известность первого политического философа современности. Последняя пачка этих писем воспроизводит умудренного опытом старца - и настоящего стоика современной мысли.
У читателя может сложиться впечатление, что в общении этих двух великих первую скрипку играл Мартин - в конце концов, ведь именно он, решившись, написал письмо Ханне. Однако такое представление, кажется, обманчиво: Хайдеггер начинает переписку с замирания в ожидании, с немого вопроса: «Пусть мужское вопрошание учится благоговению у простой самоотдачи; пусть одностороннее занятие учится всемирной широте у изначальной целостности женского бытия». И именно Арендт написала первое собственно философское письмо, в котором ведет речь о себе в третьем лице, в изысканной эпистолярной традиции, берущей начало еще в античности. Здесь перед нами развертывается своего рода человеческая иллюстрация хайдеггеровой философии: под заботливым взором высветляется экзистенция присутствия /Dasein/. Пожалуй, именно в этом переписка восполняет, хотя бы отчасти, один из «провалов» великой философемы немецкого мастера - невозможность соотнести фундаментальную онтологию с морально-нравственным и этическим измерением.
/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Насчет невозможности - спорно. Хотя сам Хайдеггер не разработал философию долга и права, он десятилетиями кружил над тайной прорыва от Ничто, «местоблюстителем» которого является человек - к Бытию. Этот высший акт, сопряженный с экстатическим обретением-сотворением субъектности Dasein и мира и самоосознания, он именовал Ereignis (eigen - собственный, Eigentum - собственность) = Особствление. Долг же Dasein - перед Sein, «пастухом» Которого служит. Не Высшее для человека, а человек для Высшего. Это ядро этики - в центре Правой Веры, а подступ наметил Ленин, когда говорил, что нравственно то, что служит высшему коммунистическому (=хилиастическому и даже эсхатологическому) идеалу. Ereignis не столь конкретизировано/
Пережив потрясение от встречи с Ханной Арендт, Мартин Хайдеггер очевидным образом попытался описать его в категориях, легших в основу «Бытия и времени». По сути, перед нами уникальный человеческий документ, созданный осознающим свою экзистенцию присутствием /Dasein/. Хайдеггер пишет любовные письма тем новым языком, который привлек к его философии внимание всех ведущих мыслителей эпохи. Переживание обогащает философскую речь, сообщает ей иные смыслы. С другой стороны, само чувство любви, прорывающее присутствие в экзистенцию, уничтожает обыденное и требует выработки нового языка - по этим «неторным тропам» и блуждает философ («поскольку они не ведут к какой-либо установленной вне леса цели и “теряются в глухомани”»).
Ограничусь лишь самыми яркими цитатами. «Нашу встречу мы будем хранить в глубине души как подарок, не пытаясь исказить его никаким самообманом - будто все дело в простой жизненной ситуации; то есть мы не станем воображать себе некое родство душ, которое никогда не существует между людьми». В одной емкой фразе Хайдеггер помещает целый пласт своего философствования: здесь и скрытая полемика с «деревянным железом» - философской теологией, и рациональный отказ от мистики, а главное - избегание «простой жизненной ситуации». Поневоле задаешься вопросом: уж не привела ли Хайдеггера к его трагическим ошибкам метафизика, оторванная от «простой жизненной ситуации», в которой мог разглядеть молниеносный проблеск экзистенциии друг и великий со-мыслитель - Карл Ясперс?
А вот пример того, как меняется само присутствие /Dasein/ под воздействием экзистенциала любви: «Мы сами превращаемся в то, что мы любим, оставаясь самими собой. И тогда мы хотели бы отблагодарить возлюбленного, но не в состоянии найти что-либо достойное его. Мы можем отблагодарить только самими собой».
Удивительно, что Эльжбета Эттингер увидела в этих письмах зашифрованные послания, в которых Хайдеггер «указывал время - с точностью до минуты - и место их ближайшего свидания, договаривался о хитроумной подаче сигналов посредством включения и выключения лампы и просил соблюдать меры предосторожности».
Как будто подтверждая один из отправных пунктов герменевтики Шлейермахера - любое записанное слово волит развертывания и понимания, - Хайдеггер неспешно распутывает клубок своих мыслей, вверяясь их плавному ходу в языке («работа обретает равномерность далеких ударов топора дровосека в горном лесу»). Арендт подхватит этот образ и развернет его в метафоре «неторных троп» жизнетворчества философа: «Некто, подобно дровосеку, чья работа протекает в лесу, идет по путям, проложенным им самим, причем прокладывание троп так же относится к его работе, как рубка леса». Мартин позволяет себе делиться планами, проектами, походя упоминает о предметах своих размышлений и темах работы, изредка проскальзывают замечания о достоинствах и недостатках современной университетской системы, характеристики коллег, преподавателей и студентов.
Главная же тема писем «Взгляда» - философия в любви: на наших глазах рождается философский язык описания чувства. Фактически перед нами начало начал «Dasein-анализа», положенное самим автором, но в полном масштабе эта грандиозная картина будет развернута в «Бытии и времени», впервые описавшем (а значит, и пересоздавшем) экзистенцию на философском уровне. Вместе с тем трудно отделаться от «воспоминаний о будущем»: мягкая критика университетов обернется попыткой провести принцип фюрерства во Фрайбурге в 1933 году, а желание «позаниматься с мальчиками» выльется в псевдоритуалы примитивного язычества со скатыванием с гор огненных шаров. Новый, только что открывшийся нам Мартин Хайдеггер оказывается в чем-то неуловимо узнаваем и до ужаса логичен. В этой переписке найдет подтверждение и еще одна догадка о духовном облике философа: он совершенно не умел смеяться и был удручающе серьезен даже в призывах к радости.
В переписке с Ханной Арендт хайдеггерова мысль упорно наталкивается на язык как дом бытия. Бытие не может быть помыслено иначе, чем языком и в языке. Лирическая поэтизация философской речи приводит к тому, что уже сам акт говорения-писания выводит на поверхность потаенные значения и проясняет забытые оттенки слов. При этом можно не сомневаться, что сам Мартин Хайдеггер был откровенен в переписке до предела - вряд ли он мог бы общаться фактически на им самим созданном языке, ставя путевые меты, и при этом говорить неправду. Сотворение языковой вселенной для любви, помысленной как экзистенциал, происходит как будто само собой, почти помимо сознательного решения философа. Косвенным подтверждением экзистенциальной составляющей в первой части переписки - во «Взгляде» - служит то, что Хайдеггер и Арендт в это время встречались лично и в этом общении черпали творческое вдохновение для своей философской речи. А стоило им расстаться в «мире», как сразу же наступило молчание.
Темы умолкания после возвращения голоса Мартин Хайдеггер последовательно избегал - как и многих других слишком острых даже для бумаги углов. Содержание меняет форму, и в хайдеггеровых письмах «Второго взгляда» появляется совершенно особый тон «вговаривания» смыслов в собеседника. Возникает ощущение, что автор «Бытия и времени» сам подвергся воздействию экзистенциалов страха и тревоги и теперь ему просто необходимо поделиться ими с другим присутствием. А Ханна Арендт понимала его так, как может понимать учителя только преданная ученица («Существует учитель; вероятно, мышлению можно научиться»). В атмосфере послевоенной Европы, которую Хайдеггер скупо и сухо описывает поистине гёльдерлиновыми образами - прошла гроза, но не пришла свежесть, и мир замер в тягостном ожидании новой бури - словно пытается раз за разом показать Арендт, что ужасно не только случившееся с ним, нет: опыт ничтожения оказался роковым образом свойствен всему современному «миру».
Неочевидная для немецкого мастера смысловая сцепка приводит в этих размышлениях к тяжким последствиям. Человек, со страниц «Бытия и времени» призывавший мужественно и трагично экзистировать, не справился в предстоянии экзистенции. Ему было необходимо разделить «вину и ответственность» за содеянное со всем своим народом («виновны все и каждый» - в этой оценке событий совпадали два таких разных мыслителя, как Эрнст Юнгер и Жан-Поль Сартр). И вот тут обнаруживается один из своеобразных перевертышей собственно хайдеггерова пути мысли: ключевые экзистенциалы не срабатывают при переносе на «людей». «Война уже не есть нечто то, что должно закончиться миром».
Словно утешая, Ханна Арендт пытается мягко объяснить один из феноменов «коллективной ответственности»: она позволяет снять индивидуальный комплекс вины (а вслед за ним, по видимости, - и травматический опыт), равномерно распределяя груз пережитого на обезличенных «всех». В одном из писем она предпринимает смелую попытку понимания произошедшего: «“Я”, которое, мысля, во время разбушевавшейся бури пребывает внутри, как говорит Хайдеггер, и для которого время буквально остановилось, не только не имеет возраста, оно также не имеет и свойств, хотя и всякий раз по-разному». Память - сугубо индивидуальна, забвение - массово. (Напомню, что только президенту ФРГ Рихарду фон Вайцзеккеру сорок лет спустя удалось найти необходимый экзистенциал для описания происшедшего: «освобождение». Такого в терминологии «Бытия и времени» не было, но он активно присутствовал в работах Ханны Арендт.)
Среди тех табуированных тем, которые Хайдеггер не поднимает в своих письмах, кому бы он их ни адресовал (и уж тем паче - Арендт), присутствует - своим отсутствием - и отношение к евреям. Написавший об этом умную и злую книгу Жан-Франсуа Лиотар приходил к выводу об отказе языка, даже в хайдеггеровом его измерении, вмещать в себя ужас происшедшего. Действительно, имея дело с таким феноменом, немецкий мастер не берется осмыслять его так, как мог бы - в качестве философа. Его язык не-меет (не-имеет-возможности говорить о Катастрофе). Нутряные пути, на которые, как можно было думать, мы натолкнемся в переписке, здесь не работают. А облечь событие языком для его описания невозможно - и даже, как считал Хайдеггер, опасно для самого языка, чья мыслительная ткань грозит разрывом. Не все может и не все должно быть описано, даже в переписке, где человеческое и философское измерения обратимы. Собственно, этот парадокс остается не с Хайдеггером-философом (в чьем авторитете не приходится сомневаться), а с Хайдеггером-человеком.
/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: В Правой Вере есть «вина» перед бытием, точнее перед собственным бытийным долгом - но нет и быть не может вины перед сущим, что ни совершал бы в этом сущем Правоверный ради высшей цели/
Особого и внимательного отношения достоин язык этой переписки. Наверное, перед нами единственный случай, когда философы подобного масштаба выступают как поэты. «Хайдеггер никогда не мыслит о чем-то; он всегда мыслит что-то». Некоторые письма читаются как стихотворения в прозе, в других можно встретить яркие афоризмы, похожие на одиночные волны, предшествующие настоящему потопу, который несет с собой «Бытие и время», наконец, встречаются и цельные и цепкие фрагменты рассуждений, напоминающие куски из постоянно пишущегося текста. В них читатель получает уникальную возможность наблюдать за философствованием Хайдеггера и Арендт.
Наконец, нельзя не отметить выдающуюся заслугу переводчика - Алексея Григорьева. Переводческая задача, кроме объективных трудностей передачи философской речи, усложнялась еще и тем, что переводчику необходимо было найти верный тон и настрой в передаче лирической ноты голосов Мартина Хайдеггера и Ханны Арендт. Схватив и удержав почти неуловимое, Алексей Григорьев вписал живые и яркие страницы в пока небольшую, но уже емкую русскоязычную книгу переложений двух великих мыслителей, соавторами в которой - Александр Михайлов, Владимир Бибихин, Борис Дубин, Григорий Дашевский…
Ханна Арендт, еврейка из Кёнигсберга (Калининграда), ученица и любовница нациста (члена гитлеровской НСДАП) Мартина Хайдеггера - автор философской публицистика на политические темы, очень почитаемая либеральной общественностью как высочайший авторитет, рекламируется-издаётся в РФ. И хотя Хайдеггер не постигал любовь теоретически, он, будучи женатиком и отцом двоих сыновей, практически встрял в любовную связь «со студенткой-аспиранткой» (ситуация стандартнейшая среди доцентов-профессоров), но законную жену бросать не собирался, так что отношения свелись к банальности затухания и потом «дружбы».
Преподаватель Российского гуманитарного государственного университета историк Владимир Максаков написал рецензию «Арендт. Хайдеггер. Письма». Заметки на полях: История двух волений, философского и человеческого (11 марта 2015 года) на книгу «Арендт Х., Хайдеггер М. Письма 1925-1975 и другие свидетельства / Пер. с нем. А.Б. Григорьева. - Москва: Изд-во Института Гайдара, 2015. - 456 с.:
«На русском языке увидела свет переписка Ханны Арендт и Мартина Хайдеггера… После этих слов хочется сохранить благоговейное молчание и предоставить читателю самому погрузиться в философский поток любовной речи двух мыслителей. Но само ее донное течение и глубинные смыслы властно требуют понимания. Ни в коей мере не беря на себя задачу исчерпывающего толкования этого уникального эпистолярного памятника, я бы хотел остановить внимание на нескольких его гранях.
Письма Мартина Хайдеггера Ханне Арендт не было разрешено публиковать вплоть до последнего времени. Эльжбета Эттингер, автор небольшой, нашумевшей и поверхностной книжки об их взаимоотношениях (а вслед за ней - и Рюдигер Сафрански, написавший «консенсусную» биографию германского мастера и его времени), была вынуждена ограничиться пересказом содержания. В сходной ситуации оказалась и Н.В. Мотрошилова, опубликовавшая «параллельное» (при всем их несходстве) изложение философий Хайдеггера и Арендт, взятых в диахроническом срезе.
Став заложниками обстоятельств, авторы, писавшие работы о Хайдеггере и Арендт, шли, как правило, на попытку воссоздания написанного (и сказанного) между мыслителями, не располагая при этом собственно текстом переписки. Прямое высказывание вполне могло подменяться домыслом, а иногда - и вымыслом. Так, той же Эттингер приходилось изъясняться эзоповым языком, упоминая о том, что в письме, отправленном Хайдеггером Арендт через три недели после знакомства, встречается пара строчек, которые намекают на то, что между профессором и студенткой «начались интимные отношения». Н.В. Мотрошилова посчитала началом переписки со стороны Арендт 1928 год, в то время как первое письмо Ханны - выдающийся автобиографический текст «Тени» - датировано все-таки апрелем 1925 года.
Думается, что Хайдеггер (а именно ему, а не Арендт, принадлежит подавляющее большинство писем) оставил нам еще одну, очередную, загадку-задачу - на этот раз из своей жизни, внешне почти ничем не примечательной, спокойной и размеренной. С тем большим интересом мы открываем том впервые ставшей доступной читателю переписки - что в ней?
Свод писем почти исчерпывающей полноты подготовлен Урсулой Лодзь. Хронологически корреспонденция охватывает пятьдесят лет и делится на три эпистолярных корпуса, совпадающих по времени с периодами любви и дружбы между Мартином Хайдеггером и Ханной Арендт и - шире и глубже - с целыми эпохами насыщенной трагическими событиями истории XX столетия. Первая часть переписки - «Взгляд», 45 писем, охватывает время от знакомства и пробуждения чувств (1925) до постепенного разрыва отношений (1933), вторая, «Второй взгляд», тоже 45 писем, - создавалась пять пятилетий спустя, с 1950-го по 1960 год, и, наконец, третья, 76 писем, относится к «Осени» - 1960-1975 годы - жизни и творчества мыслителей.
При чтении писем складывается стойкое впечатление, что оба их автора, Мартин и Ханна, самим своим существованием воплотили в жизнь осевую метафору «Бытия и времени» - став в бытии жертвой времени. При этом на протяжении десятков лет менялось само присутствие /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: этим неадекватным термином автор рецензии вслед за Владимиром Бибихиным передаёт глубинный фактически непереводимый хайдеггеровский термин Dasein/ Хайдеггера и Арендт в переписке. Если сначала перед нами выступают психагог (по определению Р. Сафрански), «тайный король философии», и его верная и жаждущая познаний последовательница, то затем экзистенциалы претерпевают коренной поворот и перед нами предстают уже другие фигуры - «отлученного от философии» и получающего все большую известность первого политического философа современности. Последняя пачка этих писем воспроизводит умудренного опытом старца - и настоящего стоика современной мысли.
У читателя может сложиться впечатление, что в общении этих двух великих первую скрипку играл Мартин - в конце концов, ведь именно он, решившись, написал письмо Ханне. Однако такое представление, кажется, обманчиво: Хайдеггер начинает переписку с замирания в ожидании, с немого вопроса: «Пусть мужское вопрошание учится благоговению у простой самоотдачи; пусть одностороннее занятие учится всемирной широте у изначальной целостности женского бытия». И именно Арендт написала первое собственно философское письмо, в котором ведет речь о себе в третьем лице, в изысканной эпистолярной традиции, берущей начало еще в античности. Здесь перед нами развертывается своего рода человеческая иллюстрация хайдеггеровой философии: под заботливым взором высветляется экзистенция присутствия /Dasein/. Пожалуй, именно в этом переписка восполняет, хотя бы отчасти, один из «провалов» великой философемы немецкого мастера - невозможность соотнести фундаментальную онтологию с морально-нравственным и этическим измерением.
/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Насчет невозможности - спорно. Хотя сам Хайдеггер не разработал философию долга и права, он десятилетиями кружил над тайной прорыва от Ничто, «местоблюстителем» которого является человек - к Бытию. Этот высший акт, сопряженный с экстатическим обретением-сотворением субъектности Dasein и мира и самоосознания, он именовал Ereignis (eigen - собственный, Eigentum - собственность) = Особствление. Долг же Dasein - перед Sein, «пастухом» Которого служит. Не Высшее для человека, а человек для Высшего. Это ядро этики - в центре Правой Веры, а подступ наметил Ленин, когда говорил, что нравственно то, что служит высшему коммунистическому (=хилиастическому и даже эсхатологическому) идеалу. Ereignis не столь конкретизировано/
Пережив потрясение от встречи с Ханной Арендт, Мартин Хайдеггер очевидным образом попытался описать его в категориях, легших в основу «Бытия и времени». По сути, перед нами уникальный человеческий документ, созданный осознающим свою экзистенцию присутствием /Dasein/. Хайдеггер пишет любовные письма тем новым языком, который привлек к его философии внимание всех ведущих мыслителей эпохи. Переживание обогащает философскую речь, сообщает ей иные смыслы. С другой стороны, само чувство любви, прорывающее присутствие в экзистенцию, уничтожает обыденное и требует выработки нового языка - по этим «неторным тропам» и блуждает философ («поскольку они не ведут к какой-либо установленной вне леса цели и “теряются в глухомани”»).
Ограничусь лишь самыми яркими цитатами. «Нашу встречу мы будем хранить в глубине души как подарок, не пытаясь исказить его никаким самообманом - будто все дело в простой жизненной ситуации; то есть мы не станем воображать себе некое родство душ, которое никогда не существует между людьми». В одной емкой фразе Хайдеггер помещает целый пласт своего философствования: здесь и скрытая полемика с «деревянным железом» - философской теологией, и рациональный отказ от мистики, а главное - избегание «простой жизненной ситуации». Поневоле задаешься вопросом: уж не привела ли Хайдеггера к его трагическим ошибкам метафизика, оторванная от «простой жизненной ситуации», в которой мог разглядеть молниеносный проблеск экзистенциии друг и великий со-мыслитель - Карл Ясперс?
А вот пример того, как меняется само присутствие /Dasein/ под воздействием экзистенциала любви: «Мы сами превращаемся в то, что мы любим, оставаясь самими собой. И тогда мы хотели бы отблагодарить возлюбленного, но не в состоянии найти что-либо достойное его. Мы можем отблагодарить только самими собой».
Удивительно, что Эльжбета Эттингер увидела в этих письмах зашифрованные послания, в которых Хайдеггер «указывал время - с точностью до минуты - и место их ближайшего свидания, договаривался о хитроумной подаче сигналов посредством включения и выключения лампы и просил соблюдать меры предосторожности».
Как будто подтверждая один из отправных пунктов герменевтики Шлейермахера - любое записанное слово волит развертывания и понимания, - Хайдеггер неспешно распутывает клубок своих мыслей, вверяясь их плавному ходу в языке («работа обретает равномерность далеких ударов топора дровосека в горном лесу»). Арендт подхватит этот образ и развернет его в метафоре «неторных троп» жизнетворчества философа: «Некто, подобно дровосеку, чья работа протекает в лесу, идет по путям, проложенным им самим, причем прокладывание троп так же относится к его работе, как рубка леса». Мартин позволяет себе делиться планами, проектами, походя упоминает о предметах своих размышлений и темах работы, изредка проскальзывают замечания о достоинствах и недостатках современной университетской системы, характеристики коллег, преподавателей и студентов.
Главная же тема писем «Взгляда» - философия в любви: на наших глазах рождается философский язык описания чувства. Фактически перед нами начало начал «Dasein-анализа», положенное самим автором, но в полном масштабе эта грандиозная картина будет развернута в «Бытии и времени», впервые описавшем (а значит, и пересоздавшем) экзистенцию на философском уровне. Вместе с тем трудно отделаться от «воспоминаний о будущем»: мягкая критика университетов обернется попыткой провести принцип фюрерства во Фрайбурге в 1933 году, а желание «позаниматься с мальчиками» выльется в псевдоритуалы примитивного язычества со скатыванием с гор огненных шаров. Новый, только что открывшийся нам Мартин Хайдеггер оказывается в чем-то неуловимо узнаваем и до ужаса логичен. В этой переписке найдет подтверждение и еще одна догадка о духовном облике философа: он совершенно не умел смеяться и был удручающе серьезен даже в призывах к радости.
В переписке с Ханной Арендт хайдеггерова мысль упорно наталкивается на язык как дом бытия. Бытие не может быть помыслено иначе, чем языком и в языке. Лирическая поэтизация философской речи приводит к тому, что уже сам акт говорения-писания выводит на поверхность потаенные значения и проясняет забытые оттенки слов. При этом можно не сомневаться, что сам Мартин Хайдеггер был откровенен в переписке до предела - вряд ли он мог бы общаться фактически на им самим созданном языке, ставя путевые меты, и при этом говорить неправду. Сотворение языковой вселенной для любви, помысленной как экзистенциал, происходит как будто само собой, почти помимо сознательного решения философа. Косвенным подтверждением экзистенциальной составляющей в первой части переписки - во «Взгляде» - служит то, что Хайдеггер и Арендт в это время встречались лично и в этом общении черпали творческое вдохновение для своей философской речи. А стоило им расстаться в «мире», как сразу же наступило молчание.
Темы умолкания после возвращения голоса Мартин Хайдеггер последовательно избегал - как и многих других слишком острых даже для бумаги углов. Содержание меняет форму, и в хайдеггеровых письмах «Второго взгляда» появляется совершенно особый тон «вговаривания» смыслов в собеседника. Возникает ощущение, что автор «Бытия и времени» сам подвергся воздействию экзистенциалов страха и тревоги и теперь ему просто необходимо поделиться ими с другим присутствием. А Ханна Арендт понимала его так, как может понимать учителя только преданная ученица («Существует учитель; вероятно, мышлению можно научиться»). В атмосфере послевоенной Европы, которую Хайдеггер скупо и сухо описывает поистине гёльдерлиновыми образами - прошла гроза, но не пришла свежесть, и мир замер в тягостном ожидании новой бури - словно пытается раз за разом показать Арендт, что ужасно не только случившееся с ним, нет: опыт ничтожения оказался роковым образом свойствен всему современному «миру».
Неочевидная для немецкого мастера смысловая сцепка приводит в этих размышлениях к тяжким последствиям. Человек, со страниц «Бытия и времени» призывавший мужественно и трагично экзистировать, не справился в предстоянии экзистенции. Ему было необходимо разделить «вину и ответственность» за содеянное со всем своим народом («виновны все и каждый» - в этой оценке событий совпадали два таких разных мыслителя, как Эрнст Юнгер и Жан-Поль Сартр). И вот тут обнаруживается один из своеобразных перевертышей собственно хайдеггерова пути мысли: ключевые экзистенциалы не срабатывают при переносе на «людей». «Война уже не есть нечто то, что должно закончиться миром».
Словно утешая, Ханна Арендт пытается мягко объяснить один из феноменов «коллективной ответственности»: она позволяет снять индивидуальный комплекс вины (а вслед за ним, по видимости, - и травматический опыт), равномерно распределяя груз пережитого на обезличенных «всех». В одном из писем она предпринимает смелую попытку понимания произошедшего: «“Я”, которое, мысля, во время разбушевавшейся бури пребывает внутри, как говорит Хайдеггер, и для которого время буквально остановилось, не только не имеет возраста, оно также не имеет и свойств, хотя и всякий раз по-разному». Память - сугубо индивидуальна, забвение - массово. (Напомню, что только президенту ФРГ Рихарду фон Вайцзеккеру сорок лет спустя удалось найти необходимый экзистенциал для описания происшедшего: «освобождение». Такого в терминологии «Бытия и времени» не было, но он активно присутствовал в работах Ханны Арендт.)
Среди тех табуированных тем, которые Хайдеггер не поднимает в своих письмах, кому бы он их ни адресовал (и уж тем паче - Арендт), присутствует - своим отсутствием - и отношение к евреям. Написавший об этом умную и злую книгу Жан-Франсуа Лиотар приходил к выводу об отказе языка, даже в хайдеггеровом его измерении, вмещать в себя ужас происшедшего. Действительно, имея дело с таким феноменом, немецкий мастер не берется осмыслять его так, как мог бы - в качестве философа. Его язык не-меет (не-имеет-возможности говорить о Катастрофе). Нутряные пути, на которые, как можно было думать, мы натолкнемся в переписке, здесь не работают. А облечь событие языком для его описания невозможно - и даже, как считал Хайдеггер, опасно для самого языка, чья мыслительная ткань грозит разрывом. Не все может и не все должно быть описано, даже в переписке, где человеческое и философское измерения обратимы. Собственно, этот парадокс остается не с Хайдеггером-философом (в чьем авторитете не приходится сомневаться), а с Хайдеггером-человеком.
/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: В Правой Вере есть «вина» перед бытием, точнее перед собственным бытийным долгом - но нет и быть не может вины перед сущим, что ни совершал бы в этом сущем Правоверный ради высшей цели/
Особого и внимательного отношения достоин язык этой переписки. Наверное, перед нами единственный случай, когда философы подобного масштаба выступают как поэты. «Хайдеггер никогда не мыслит о чем-то; он всегда мыслит что-то». Некоторые письма читаются как стихотворения в прозе, в других можно встретить яркие афоризмы, похожие на одиночные волны, предшествующие настоящему потопу, который несет с собой «Бытие и время», наконец, встречаются и цельные и цепкие фрагменты рассуждений, напоминающие куски из постоянно пишущегося текста. В них читатель получает уникальную возможность наблюдать за философствованием Хайдеггера и Арендт.
Наконец, нельзя не отметить выдающуюся заслугу переводчика - Алексея Григорьева. Переводческая задача, кроме объективных трудностей передачи философской речи, усложнялась еще и тем, что переводчику необходимо было найти верный тон и настрой в передаче лирической ноты голосов Мартина Хайдеггера и Ханны Арендт. Схватив и удержав почти неуловимое, Алексей Григорьев вписал живые и яркие страницы в пока небольшую, но уже емкую русскоязычную книгу переложений двух великих мыслителей, соавторами в которой - Александр Михайлов, Владимир Бибихин, Борис Дубин, Григорий Дашевский…