О Чайковском, Эйфеле и участи творца
Наш театр начинается не с вешалки, а с Чайковского. В прямом смысле. В центре фойе стоит Чайковский, как на посту. А уже слева - вешалка, то есть гардероб.
Когда я опаздываю, а опаздываю я всегда, я бегу с главного входа, и там меня встречает Пётр Ильич. В последнее время его на месте не было. Мне не то что «чего-то не хватало», мне просто было НИКАК.
И вот он появился снова и новый.
«Не похож», - подумала я, увидев новый бюст Чайковского. Я походила возле него несколько минут, словно приглядываясь, и уговаривала себя (надеюсь, не вслух): «Почему же не похож? Кто вообще видел живого Чайковского?».
Фото не очень хорошее, но зато моё.
Свои сведения о том, каким был «с виду» Пётр Ильич мы, живущие нынче, черпаем из фотографий в биографиях, ну или с портрета Николая Дмитриевича Кузнецова, в Третьяковке.
Этот «новый» Чайковский никак не давал мне успокоиться: мне жаль было двух «старых», к которым я привыкла («Привычка свыше нам дана, замена счастию она») и с которыми связаны несколько лет жизни в данном конкретном театре.
«Новый» Чайковский был совсем неплох, абсолютно соответствовал словам автора, Алексея Альбертовича Матвеева.
А сказал Алексей, что изображено не «обыденное состояние человека, а человека, который погружён внутрь себя, который производит некое действие, это внутренняя работа, внутренний процесс, внутренней жизни» (из интервью http://youtu.be/3oYGR799k_A)
И всё же меня что-то навязчиво беспокоило. Пётр Ильич смотрел «внутрь себя», а я ощутила какую-то безмерную усталость этого великого «другого» человека, который, наконец, в наше время получил право быть самим собой. Например, умереть не от чужих рук («отравили»!), не наложив на себя руки («сознательно заразился холерой»), не став жертвой нравов и политики («в связи с особенностями сексуальной ориентации»), а просто умереть от банальной холеры и подключившихся к ней множественных болячек, на которые имеет право даже организм гения. (http://www.colta.ru/articles/music_classic/1033 Отчего умер Чайковский?)
Я подумала также о судьбе врача, возможно, вынужденного защищаться с помощью создания легенды о самоубийстве Чайковского, потому что в нашем обществе очень легко превратиться из врача, самоотверженно боровшегося за жизнь пациента-гения, во врача его «убившего». Умер - следовательно, виноват врач. Может, и виноват, только Петра Ильича этим не вернуть.
Короче, виноваты все, кто что-либо делает.
Виноват сам Пётр Ильич. Он не всем нравится. Вот, например, Шаляпин, Фёдор Иванович, пишет: «Замечательный русский композитор, всем нам дорогой П. И. Чайковский, когда говорил в музыке грустно, всегда высказывал какую-то персональную жалобу: Вот, друзья мои, жизнь тяжела, любовь умерла, листья поблекли, болезни, старость пришла. Конечно, печаль законная, человечная. Но все же музыку это мельчит… Взять у Чайковского хотя бы Шестую симфонию - прекрасная, но в ней чувствуется личная слеза композитора...»
Виноват творец, создавший сам себе «памятник нерукотворный». Виноват врач (см. выше). Виноват скульптор. («Не похож»).
Из авторов «рукотворных» памятников Чайковскому в Пермском театре больше всех «повезло» Ашоту Сергеевичу Аллахвердянцу, автору бюста П. И. Чайковского в мраморе, который «стоял на входе», кажется, вплоть до 90-го года. Повезло, потому что когда бюст «заменили», скульптора, скорее всего, уже не было в живых, и он не мог насладиться слушанием доводов, почему его работа перестала устраивать руководство Пермского театра.
К слову сказать, новое не обязательно возникает, потому что старое устарело, оно возникает, просто потому что возникает. В частности, в данном случае хотелось более монументального образа Чайковского: во весь рост, что и не замедлил воплотить Георгий Вартанович Франгулян. http://www.georgy-frangulyan.ru/index/index.html?f=%2Fchronology%2Findex.html&p=chronology
Чайковский Франгуляна не очень нравился многим, но «выстоял» более двух десятков лет. Если не ошибаюсь.
Мне он тоже не очень нравился: казалось излишне яркой деталью выпуклое гофре его брюк. Но всё же это был Пётр Ильич, и мне всегда казалось неуместным его критиковать.
Однако, «оторвались» в своих комментариях мастера объективного освещения событий: «Осенью Чайковского работы скульптора Франгуляна вынесли из театра вперед ногами». (Ксения Плешакова," Урал -Информ")
«Давно было пора убрать гипсовое недоразумение из фойе пермской оперы». http://www.echoperm.ru/blog/leader/6/712/
Порадовал только тот факт, что судьба Чайковского-Франгуляна не так уж плоха: «Работа скульптора Георгия Франгуляна отныне будет украшать фойе главного корпуса Пермской академии культуры». http://www.echoperm.ru/news/15/38281/
Кроме того, есть и нормальные объяснения смены Чайковского на его «посту»: «Еще в 1966 году в фойе театра был установлен мраморный бюст Чайковского работы московского скульптора Алахвердянца. В 90-е годы он был заменен на гипсовый, а теперь руководство театра вернулось к первоначальной идее бюста из благородного материала». (Дмитрий Михеенко, 7 Августа 2013http://www.kp.ru/online/news/1505412).
Всё понятно: гипс, конечно, дело мало надёжное. Чайковский достоин того, чтобы его из золота отлить. Но в наших условиях отсутствия детских садов и зоопарка, конечно, можно изваять и из бронзы. А пока будет стоять гипсовый бюст Алексея Матвеева. Пока. Временно.
Как человек амбициозно обидчивый я не люблю всякие «пока», «временно», «исполняющий обязанности». Все мы в этом мире временно, но мы же не говорим, что временно живём. Мы живём. Полноценно. А не для того, чтобы поддержать эту жизнь до тех пор, пока не придёт кто-нибудь настоящий. И.О. - звание уничижительное. Вроде как, за неимением лучшего или пока нет настоящего, действующего.
Я несколько успокоилась, прочитав: «Гипсовый бюст Чайковского, выполненный Алексеем Матвеевым, переместится на второй этаж и будет приветствовать зрителей непосредственно перед входом в зрительный зал. Кстати, пермский скульптор тоже подал свою заявку на участие в конкурсе». http://www.rg.ru/2014/01/24/reg-pfo/byust-anons.html
Сколько будет заявок? Уже сейчас их более десятка. Десятки выполненных из гипса (временно) Чайковских появятся в мастерских. Это хорошо или плохо? Ведь нужен всего один.
Десятки (или сотни) скульпторов будут жить «один на один» с Чайковским, затем наш взгляд на их творения умножит их ещё на сотню интерпретаций. Думаю, что это хорошо.
Однажды Александр Михайлович Анисимов (дирижёр), глядя в партитуру Чайковского, произнёс: «Тоника, тоника… и ещё раз тоника, и ещё несколько аккордов тоники!... а почему бы и нет?..»
Я посмотрела ещё раз на Чайковского Матвеева и решила: пусть будет! (Можно подумать, меня кто-то спрашивал!).
Да! Совсем забыла: я же хотела ещё сказать про Эйфеля!
Статуэтка башни стоит у меня на столе. Отнюдь не в память о минутном посещении Парижа. Она напоминает мне о том, что от нашего мнения мало зависит судьба чьих-нибудь творений. Фильмов, книг, сочинений. Они зависят от другого.
К столетнему юбилею Французской революции администрации Парижа понадобилась арка для входа на выставку. Об этом, конечно, можно почитать не только у меня в журнале.
Обратились к Эйфелю. Властям обычно не принято отказывать, поэтому Эйфель порылся в своих бумагах, и нашёл чертежи, на которые раньше почти не обращал внимания. Проект Эйфеля победил в конкурсе. Башня строилась, в том числе, и на личные средства Эйфеля. Так что вклад его можно назвать двойным.
Итоговый бюджет строительства башни был весьма велик. Наверное, поэтому быстро завоевал нелюбовь оппозиции. Нетрудно было догадаться о том, что задавался вопрос: во имя чего такие затраты.
Башню строили на 20 лет. Чтобы потом разрушить. (Это называется культурным словом «демонтировать»).
«Творческая интеллигенция» Парижа, начиная с самого начала строительства, посылала в мэрию письма с требованиями прекратить постройку башни. Мопассан и Гуно направили протест в адрес муниципалитета, характеризуя башню как «бесполезную и чудовищную». «На протяжении 20 лет, - писали композитор и писатель, - мы будем вынуждены смотреть на отвратительную тень ненавистной колонны из железа и винтов, простирающейся над городом, как чернильная клякса».
Мопассан, как говорит анекдот-легенда, регулярно обедал в ресторане башни и говорил: «Это единственное место во всём огромном Париже, откуда её не видно».
Башню не сломали. Создателей не сломили. Сначала башню оставили для военных целей. Потом как радиовышку. Потом для телевидения.
Сфотографировалась возле неё и я в стиле: «Тут был Вася».
