"Cело, которого нет". Анна Политковская о второй чеченской войне
Фото Анны Политковской
Вторая чеченская война вписала в новейшую историю нашей страны несколько страниц, сопоставимых с Герникой и Хатынью по числу жертв, разрушений, пролитой крови и последствиям для окружающего мира. Одна из таких страниц, безусловно, называется так: «Комсомольское».
Что такое Комсомольское? Когда-то очень большое село в Урус-Мартановском районе Чечни, в семи километрах от райцентра. Здесь жили тысячи людей, была больница, клуб, магазины, красивые витые холмистые улицы и швейцарский вид на горы. Однако среди прочих в Комсомольском вырос человек по фамилии Гелаев и по имени Руслан. Это, собственно, и решило дальнейший ход сельской истории и судьбу тысяч людей. В начале февраля 2000 года федеральные войска разрушили Комсомольское - сразу после того, как туда зашел отряд Гелаева. Осада длилась месяц, после чего в марте и Гелаев, и федералы перебазировались - каждый по своим "квартирам", а село осталось ни с чем, превратившись в фантасмагорическую конструкцию из пепелищ, руин и свежих могил на кладбище.
Человек-намек.
Если идти по бывшей улице Центральной, то все остальные ощущения затушевывает странное чувство нереальности происходящего. С одной стороны, безжизненная послевоенная пустыня, наглая висячая тишина, где даже птицы не поют, и значит, нет привычного природного звукового фона. С другой - смахивает на декорацию фильма ужасов: изредка откуда-то какие-то голоса...
На протоптанную дорожку выходит человек. Он не только в истлевшей одежде, но и сам иссохший. Человек-намек. Наверное, туберкулез постарался - сейчас он «гуляет» по Чечне лихо, как батька Махно.
- Вы здесь живете?
- Да. Это бывшая улица Речная
- Он машет рукой в кустарник, откуда вышел.
- А вы кого ищите?
- Кого-нибудь.
- Это я. На нашей улице совсем пусто. А вообще в село, говорят, 150 семей вернулись. Но домов ни у кого нет.
- У вас есть глава администрации? Сельсовет?
- Нет, ничего этого здесь нет. Мы сами по себе.
- Как это?
- Нет, и все. Наверное, где-то считают, что такого населенного пункта больше нет. Говорят, после штурма стерли Комсомольское с карт.
- Тогда покажите свой дом.
- Его тоже нет.
- А где живете?
- В хлеву.
Человека зовут Магомед Дудушев. Выясняется, мы с ним одного года рождения, и это нас очень сближает - одним воздухом когда-то дышали, одни учебники листали.
У Магомеда большая семья - жена Лиза, шестеро детей и мама. Жизнь Дудушевых сосредоточена сегодня в крохотной саманной избушке - этим летом слепили. А дом лежит рядышком - разрушенный прямым попаданием. Развалины заботливо укрыты синей клеенкой - ее как-то раздавали в Комсомольском от имени ООН.
- Конечно, хотелось бы, чтобы раздавали стройматериалы. Нам ведь самим не построиться - ни сейчас, ни в ближайшие годы. В селе живут только самые бедные и многодетные люди, кто не в состоянии доехать даже до Ингушетии. Вот и храню свой строительный мусор от дождей. До лучших времен. Вдруг все еще изменится, - говорит Магомед и задыхается в кашле. Конечно, это туберкулез.
- Что вы ели на обед?
- Мы не обедали.
- А на завтрак?
- Кукурузные лепешки и чай.
Детей Дудушевых вблизи страшно рассматривать. Те же иссушенные тела, что и у отца. К тому же в руинах проблемы с водой, теплом, электрические провода висят бог знает как, будто предлагают себя для самоубийц. Довершают картину младшего поколения сегодняшнего Комсомольского голодные глаза, впалые щеки и полная босоногость вкупе со старой драной одеждой.
Как у большинства чеченцев, пытающихся выжить сейчас на территории Чечни, у Дудушевых подавленное настроение и невеселые мысли. Они не видят никакого настоящего и надеются только на будущее, в котором главную роль предстоит сыграть урожаю кукурузы. Ее плантация начинается прямо у саманного хлева. Лишь этот урожай способен хоть как-то повлиять на ход их жизни, полностью порушенный войной.
- Оставим часть кукурузы на зиму на еду, - говорит Лиза. - Остальное хотим продать и купить корову. Чтобы не голодать. Две наших коровы погибли тогда, при штурме. С тех пор и бедствуем - детей кормить нечем. Изредка привозят муку от имени Датского совета, будто мы в Дании - и больше ничего нет. Никакой другой гуманитарной помощи - ни от кого. На вырученные от кукурузы деньги еще надо обувь детям купить - видите, они босые.
Впрочем, и на Лизе платье прямо-таки полувековой ветхости и неопределяемого цвета.
- Все мое сгорело, - перехватывает она взгляд. Ясно, что Лиза молода и красива, но разглядеть это сейчас почти невозможно. - Переодеться и мне не во что...
Естественно, никаких компенсаций за сгоревшее имущество и жилье, разрушенное в ходе боевых действий, Дудушевы не получили. Даже намека на это прямо вытекающее из любой войны действие от власти нет - впрочем, и власть в Комсомольском неопределяема. Будто бы так и надо жить, как они сейчас.
Идеология выживания в Чечне сегодня предельно лаконична: живи, как хочешь, а не хочешь, не живи. И если в первом власть тебе не помощник, то во втором - надежда и опора. При этом Дудушевы - вроде бы из той самой категории людей, о которых с придыханием говорят на самых высоких трибунах в Грозном и Москве. Они для чиновничества - положительный пример чеченцев: не ушли в Ингушетию, не требовали мест в беженских лагерях и регулярной гуманитарной помощи, живут на своей земле... Вроде бы помогай Дудушевым и им подобным - и тогда другие, неположительные, обитатели палаточных лагерей увидят реальное положение вещей и без лишних просьб вернутся в свою республику.
Ан нет. На судьбе Дудушевых из Комсомольского - а их положение типично для этого населенного пункта - «высокая» идеология никак не отразилась. Хотя сегодняшний убийственный быт того же Комсомольского нельзя сравнить даже с тяжелейшими условиями обитания, в которых находятся тысячи вынужденных переселенцев. Собственно, быт Дудушевых не может быть даже признан таковым - это настоящее дно, где рождаются самые дурные мысли и наклонности, дно, откуда далеко не каждому дано вернуться.
Дети.
Иса, старший сын Магомеда, увидев русскую, принципиально перестает говорить по-русски, хотя и умеет, что подтвердили его более дружелюбные родители. Поставив остальных в положение тех, кто должен быть ему переводчиком, он злобно вертит головой, выказывая крайнее недоброжелательство, и наконец, бормоча что-то себе под нос, срывается с места бегом, быстро-быстро перебирая босыми пятками.
- Нет обуви и у старших. Совсем, - продолжает Лиза о своем.
Первая мысль, пришедшая в голову, когда засверкали эти презрительные пятки: «Ринулся за автоматом, где-нибудь припрятанным». Уж столько ненависти было во взгляде Исы, в движениях. Даже в упрямом затылке, в том, как сидит на корточках и демонстративно отворачивается. Беда.
Однако вины Исы в том нет. Мир сегодняшних чеченских подростков - это череда непрекращающихся ужасов, сменяющих друг друга перед их неокрепшими глазами, постоянное, на протяжении нескольких лет, участие в похоронах родных и близких, умерших неестественной смертью, и это главное мероприятие их взросления. И, конечно, разговоры, которые ежедневно ведут взрослые: о том, кто жив, кто мертв, кого нашли трупом, как зачистка прошла, за сколько кого выкупили у федералов. В результате на губах и в глазах нового поколения Чечни - вся обида, какая только гуляет по чеченским городам и селам. Одни и те же вопросы: почему Россия объявила минуту молчания по жертвам американской трагедии и ничего никогда - о наших безвинно погибших? Почему столько шума вокруг смытого Ленска, и Шойгу дает личное обещание президенту выстроить город заново (и выполняет обещание!), а в Чечне все сметено и никто никому никаких обещаний не дает? Главное - почему их никто даже и не требует?
- Меня расстреливали! Поймите же это! - Это уже Иса.
Младшее поколение чеченцев - те, которые сейчас в старших классах или только что выпустились из школ, - самое трудное поколение, которое когда-либо тут было. Независимость по-дудаевски? Видели. Первую войну? Прочувствовали. Вторую? Поимели. Трупы? В необозримом количестве. Цена человеческой жизни? Именно при них стала нулевой. Главное в жизни? Вовремя спрятаться от человека с «калашниковым».
Младшая сестренка Исы, 14-летняя Зарема, все же снизошла до короткого разговора, но была односложна, уперта. Ни намека на коммуникабельность, на желание понять человека, пришедшего из другого мира. Есть одержимость, а есть тенденциозность. Если старший брат - уже в сопротивлении, то сестренка пока еще одержима предубеждением. Что ей объяснять о жизни? Ей было четыре годика, когда Дудаев объявил, что девочкам вовсе не надо учиться. Семь лет - в первую войну. Двенадцать - во время уничтожения Комсомольского. Она все видела своими глазами, когда армия никому не оставляла других возможностей, кроме как защищаться. Или погибнуть. И поэтому у нее свои длинные счета к действительности, по которым она предпочитает получить расплату.
Разложения под влиянием войны, которой подверглась чеченская нация на третьем году второй войны, уже не скрыть. И весь вопрос сегодня в одном: как противостоять ему? Кто будет это делать? Как заставить поверить детей, что завтра будет лучше, чем вчера? Правда, когда сам поверишь в это.
Лиза пытается сгладить - она воспитана в советской школе и в советское время, и это обычная современная чеченская история: среднее поколение куда более лояльно, чем юное, подрастающее или уже подросшее. Но дипломатия матери не удается: дети суровы. И продолжает улыбаться лишь бабушка. Она выжила в годы репрессий и выселения. Она голодала много раз и умеет бродить туда-сюда: от нормальной жизни и обратно, возвращаться из смерти и опять встречать ее.
Цветы.
Пора прощаться. Иса так и не вернулся - ни с автоматом, ни без. Нищий Магомед - этот очередной униженный жизнью чеченский мужчина, ничего не способный сделать для своей семьи, - стоит посреди нее с опущенными руками и кажется пустым, как стеклянная банка, подготовленная для консервирования огурцов.
- Хотите зайти к соседям? Тут, неподалеку - бывшая улица Нагорная? К бабушке Савнапи? У нее ничего нет, кроме цветов. Но они очень красивые.
Савнапи Далаева - никакая не бабушка, а женщина 1944 года рождения с красивейшими чертами лица и глубокими серыми глазами. Но у нее абсолютно беззубый рот, израненная кожа, забор, превращенный обстрелами в решето, а вместо дома - даже не строительный мусор, как у Магомеда, а нагота едва сохранившегося фундамента. Однако вдоль и внутри него действительно разбит у Савнапи прекрасный неожиданный цветник - в книжках по садоводству это называют рокарием. Чудо, взращиваемое на камнях, чтобы подчеркнуть их строгость прелестью цветов. А у Савнапи? Камни были ужасны, и она просто решила их закрыть.
Потихоньку собираются люди. Такой прозрачной человеческой худобы, как в Комсомольском, не видела нигде. Разговариваем: в одной семье - два инвалида, один - психический, другой - астматик. В другой - опять инвалид, но ребенок. В третьей убиты все мужчины.
- Гелаев вам сейчас помогает? Поддерживает свое село?
Смеются: «Он нам уже помог. Сами видите, как он нас поддержал». А когда смех прекращается, женщины добавляют короткие и ясные слова: «Будь он проклят». Скольких спросила, столько и ответили так. Как судьи при вынесении приговора.
Никто не снимает ответственности за полностью разрушенное село с федеральных подразделений, обрекших тысячи людей на нищенство, голод, болезни и бездомность. С генерала Трошева. С президента Путина, Верховного главнокомандующего. Со всех тех деятелей, которые, раскромсав живой организм, в последующем не приложили и минимум стараний, чтобы исправить ошибку... Но все же, все же, все же... В истории второй чеченской войны гелаевщина тоже останется - куда похуже геростратовщины. Гелаев покинул свой народ в беде, он больше не с ним - но и народ вне его. Ведь все очень просто в жизни: сделал что-то - плати за это. Только не подумайте, что деньгами...
Анна Политковская. Село Комсомольское, Чечня, 08.10.2001
Анна Политковская была застрелена в подъезде собственного дома ровно 13 лет назад, 7 октября 2006-го. В день рождения того, кто развязал вторую чеченскую. Ни на что не намекаю. Просто так совпало...
На снимке: Анна Политковская, Станислав Маркелов, Наталья Эстемирова, у здания суда в Грозном. 2005 год. Впоследствии все были убиты.
