«Прямые» и «кривые» в Смутное время

Feb 02, 2009 15:58


Глава VI Признание заслуг князя Пожарского от народа и от царя. Служба Пожарского при царе Михаиле. Общее мнение современников о личности князя Пожарского (часть 3)


Через несколько лет началась опять война с тем же Владиславом и при таких же весьма крамольных и подозрительных действиях бояр­ской Думы.

Еще в июне 1631 года царь решил собираться на службу и послать войска к Дорогобужу и Смоленску. Воеводами были назначены: первым князь Черкасский-Мастрюков, как его называли в народе, и вторым князь Борис Лыков, которому это назначение показалось очень обидным, так что, придя в собор, он говорил патриарху Филарету такие слова, что вся­кий человек, кто боится Бога и помнит крестное целование, таких слов говорить не станет. Однако в течение целого года оба воеводы мирно на­ряжались на службу и ратных людей к службе строили. А как время до­шло, что идти на службу, Лыков для своей бездельной гордости и упрям­ства, стал бить челом, что ему на службе с Черкасским быть нельзя: им люди владеют, нрав, обычай у него тяжелый, а главное, что перед ним он, Лыков, стар, служит государю 40 лет и лет с 30 ходит за своим наба­том (турецкий барабан), а не за чужим набатом и не в товарищах. Чер­касский просил обороны от такого бесчестия, и Лыков был наказан кстати и за то, что в государевой службе учинил многую смуту. С него взяли двойной оклад жалованья Черкасского, 1200 р., и отдали обижен­ному Между тем обоих же и отставили от воеводства. Вместо Черкас­ского царь назначил знаменитого Шеина, а вместо Лыкова знаменитого же Пожарского. Это было 23 апреля. Пожарский в то время был, ка­жется, тоже болен и во дворец не выезжал. 4 июня он был отставлен от воеводства за болезнью (сказал на себя черный недуг). На его место на­значен Арт. Измайлов, старый его приятель. Можно было бы заподо­зрить Пожарского, что он притворно сказывался больным. Но надо знать тогдашние порядки. Притворная болезнь тотчас была бы обнару­жена самим Шейным, который счел бы себе бесчестием, что Пожарский ухищреньем не хочет быть у него в товарищах. Затем и царю всегда очень хорошо было известно, кто здоров и кто болен из бояр, ибо каж­дый день два раза они должны были приезжать во дворец. Мы видели выше, что Пожарский не пользовался особенным здоровьем и часто хво­рал. Черным недугом обозначалась меланхолиева кручина, также паду­чая болезнь, перемежающаяся лихорадка, вообще, когда люди бывают в унынии и тягостны умом69. Как не прийти было в кручину и в уныние и не поколебаться умом человеку, способному заболеть душой на общее государственное дело, когда это дело совсем из рук вываливалось по ми­лости боярских крамол и неурядиц.

Таким образом, под Смоленск должен был отправиться Шеин с Из­майловым. Если Лыков своей гордостью и сделал смуту в службе, то Шеин своей гордостью сделал смуту в боярской Думе. Он на отпуске выговорил царю и перед всеми боярами такие оскорбления, каких они, конечно, забыть не могли и постарались за то устроить так его положе­ние, что, быть может, именно за свои дерзкие слова он поплатился по­том головой. Он на отпуске «вычитал государю прежние свои службы с большой гордостью и говорил, что его службы выше всех перед всей его братией, боярами; что его братья, бояре, в то время как он служил, многие по запечью сидели, и сыскать их было нельзя (как, например, Федор Шереметев, Лыков, Романов, и др., сидевшие в Смуту у поляков в Кремле) и поносил свою братию пред государем и пред ними пред все­ми с большей укоризной, и службой и отечеством никого себе сверстни­ком не поставил». Государь на это умолчал, жалуя и щадя воеводу для своего и земского дела, не желая его на путь оскорбить. Бояре на эти грубые и поносные слова тоже умолчали, боясь государя раскручинить, видя к воеводе государеву милость.

Почему Шеин счел уместным в это время напомнить боярам о своей службе, нам неизвестно. Но видим, что в Думе двигалась крамола, шла борьба, разыгрывалась драма, содержание которой мы не знаем и кото­рая окончилась трагедией - казнью Шеина, Измайлова и ссылкой дру­гих достойных воевод, например, Семена Прозоровского,- все за не­счастную сдачу Смоленского лагеря70.

Как бы ни было, но война началась, а денег не было. Тогда осенью со­борным определением стали сбирать со всего государства, кто что даст, а с торговых пятую деньгу, и сбор поручили, как упомянуто, Пожарскому. Между тем летом в июне пришли худые вести из Крыма. Москва испуга­лась нового нашествия и стала укрепляться в осаду. Пожарский был на­значен воеводой левого крыла, по Коломенской дороге; Лыков стал в правом крыле, по Серпуховской дороге. К осени и Шеин у Смоленска был так стеснен и Владиславом, и боярскими распоряжениями из Моск­вы, что необходимо же было помочь ему, хотя для виду. В октябре было решено послать к нему на выручку опять Черкасского-Мастрюка и с ним в товарищах опять того же Пожарского, которого везде выдвигали в сомнительных и трудных случаях. С ними назначен был в поход даже и государев двор,- тогдашняя гвардия, стольники, стряпчие, жильцы и пр. Собираться велено в Можайске. Но сборы длились, а Шеин поги­бал. Писали воеводам наказы, как идти к Смоленску, а из Можайска их все-таки не двигали.

Они стояли там всю зиму. Только 2 февраля 1634 года послан к ним из Москвы князь Волконский советоваться, как бы поскорее помочь Шеину. Воеводы ему отвечали, что они только того и ждут, как бы по­мочь и походом не замешкать. В Москве за эти мысли их похвалили и от 8 февраля указали идти под Смоленск, но свестясь с воеводами Ржева и Калуги. Пока пересылались эти грамоты и приказы, Шеин 16 февраля сдался, почему Черкасский с Пожарским так и остались в Можайске и уже в июне или даже в июле возвратились в Москву. Все это объяснить пока нельзя ничем, как заговором бояр не помогать Шеину, оставить его, храброго, на произвол случая и на его гордые силы. Сами воеводы двинуться к нему на помощь без указу никак не могли, да и в Москве то­же собирались сесть в осаду и, быть может, потому боялись удалить вой­ско из Можайска. Как было, неизвестно, но неудачи этой войны были позорным делом московского боярства, которое, распоряжаясь всеми действиями полков, доставлением запасов и всем ходом дела, по-види­мому, употребляло всевозможные уловки, чтобы эти полки недошли во­время до Шеина. Такие боярские дела были в их боярском обычае, и на­ша старая военная история может представить тому множество примеров.

Пожарский в этом походе остается ни при чем. Он был товарищем и вполне зависел от действия своего товарища, а оба они вполне зависе­ли от наказов и указов из Москвы. Здесь была не земская служба, все­гда руководимая общим мирским, хотя бы и военным советом; здесь бы­ла служба царская, находившаяся всегда в крепких руках боярской Думы и державшая воевод наказами, как своих холопов-прикащиков. В такой среде мудрено было развернуться каким бы то ни было военным способностям, мудрено было даже и употреблять свои способности с пользой. Мы отчасти видели, как паралично перекрещивались дейст­вия воевод. Тот же Мастрюк-Черкасский, воин храбрый и отважный, в ополчении Пожарского делал чудеса, поражая, например, казаков под Угличем, а здесь он целые месяцы стоит без дела, когда дело на носу71.

Все сказанное о деятельности Пожарского при царе Михаиле дает нам одно достоверное свидетельство, что рядовой воевода и рядовой стольник при Шуйском, он при Михаиле, несмотря на незначительную величину своего родословно-служебного отечества, занимает все-таки весьма значительные места между первыми тогдашними воеводами на ратном поле, между первыми и ближними, родственными царю боярами в домашних или городских отношениях. Ясно, что такому возвышению рядового стольника способствовала одна только промежуточная эпоха его службы в междуцарствие или в Смутное время, эпоха службы зем­ской, по общему земскому выбору. За эту службу, которая восстановила порядок в государстве и царскую власть, он от царской же власти (одна­ко, как тоже вероятно, по мысли самого земства) возводится в первый сан государственной службы. По отечеству своему он мог быть пожало­ван только в окольничие, ибо ближние предки его никогда не бывали да­же и в окольничьих, да и сын его Иван Дмитриевич при царе Алексее по обычному порядку службы получил тоже чин окольничего, а не боя­рина, как бывали жалованы дети родовитых бояр. Но, получив боярский сан, Пожарский по отечеству хотя и занимал в общем составе боярства предпоследние места, однако вовсе не был потерян в толпе этих послед­них мест, а везде в важных делах службы стоял впереди с передовыми боярами и воеводами, а иной раз и одним лицом бывал первым.

Мы желаем одно сказать, что, вопреки мнению неразборчивых исто­риков, и царь, и боярское общество, не говоря о всей земле, очень хоро­шо помнили великую земскую заслугу Пожарского и по ее значению уравновешивали к нему свои отношения, избирая его, подобно Земству, к исполнению дел важных и трудных, требовавших полного доверия к личности.

Мы не знаем, какую еще другую, еще большую оценку заслугам По­жарского могли выразить его современники, именно в официальной, служебной среде? Нам кажется, что большего они ничего не могли сде­лать, не порушив всего порядка службы, всего быта, всех отношений старины.

Вообще, напрасно отрицающие историки думают и даже говорят, что «в свое время Пожарского не считали подобно тому, как считают в наше время, главным героем, освободителем и спасителем Руси». Противное такому мнению заявляли даже паны-поляки, ведя посоль­ские переговоры с русскими уже при царе Михаиле, в 1615 году. Они от­четливо говорили московскому боярству, что оно, это «боярство, По­жарского в больших богатырях считает»12; говорили, следовательно, только то, что было тогда ходячей истиной. Вот почему и мы, потомки, почитаем его главным героем и большим богатырем. Эту непреложную и всем тогда очевидную истину современники Пожарского засвидетель­ствовали во множестве своих сказаний об истории Смутного времени. Его современники, как только касалось их слово освобождения Руси от поляков, никого другого и не поминают, как только двух главных героев этого освобождения, Пожарского и Козьму. Летописные статьи об их делах дошли до нас при помощи хронографов в великом множестве. Они принадлежат не одному, а нескольким летописателям, излагавшим со­бытия полнее или короче, при различных даже взглядах, но всегда с од­ной мыслью, что подвиг спасения Отечества совершен Пожарским и Мининым. В официальных, приказных бумагах, каковы разрядные за­писки, к этим двум именам не совсем правильно присовокупляли и Тру­бецкого единственно только за то, что он все стоял под Москвой, чис­лился избавителем официально. Но видно из всех событий, какого рода он был избавитель. Большинство летописных сказаний и не ставит его даже рядом с князем Пожарским и Мининым. Некоторые, еще глубже и точнее понимавшие все дело и все его обстоятельства, ставят впереди Минина как первого основателя и строителя всего подвига, где Пожар­ский, конечно, является вторым лицом как избранник того же Минина. Но у всех одно общее слово: Минин и Пожарский, Пожарский и Минин, смотря по тому, пишет ли дворянин-помещик, всегда вперед выставля­ющий воинское дело, а с ним и Пожарского, или пишет посадский чело­век, придающий столько же значения гражданскому делу, гражданским жертвам на общую пользу, где Минин показал себя на самом деле пер­вым и единственным человеком. Одна легенда даже не упоминает вовсе о воеводстве Пожарского, а ставит Минина и начинателем и воеводой, который довершил дело, заткнувши за пояс боярина Трубецкого. Так о Минине должен был мыслить весь Русский Посад, поднятый им в это время до значения государственной политической силы, управлявший заодно с боярством самым великим делом, какого дотоле не бывало в Русской земле73.

Один летописец, заключая свое повествование о Смутном времени, высказывает мыслью всего народа следующее:

«Бысть же во всей России радость и веселие, яко очисти Господь Бог Московское царство от безбожныя Литвы, початком боярина Михаила Васильевича Шуйского-Скопина, а совершением и конечным радением и прилежанием боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского и ни­жегородца Кузьмы Минина и иных бояр и воевод, стольников и дворян и всяких людей. И за то им зде слава, а от Бога мзда и вечная память, а душам их во оном веце неизреченная светлость, яко пострадали за пра­вославную христианскую веру и кровь свою проливали мученически. И на память нынешним родом во веки аминь».

«С царства Бориса было все в разорении и в кровопролитии; не бы­вало покоя 13 лет, но всегда плач и слезы!»

Таким образом, держась строго источников, мы должны предста­вить себе Пожарского именно таким лицом, каким привыкли себе его представлять, т. е. главным, если не первым, то вторым подле Минина героем освобождения и спасения Руси от Смуты, от поляков и воров или, в сущности, вообще от воров, ибо и поляки здесь явились такими же ворами без всякой национальной задачи, а с одной целью попользо­ваться за счет ослабленного смутой государства, поналовить в его мут­ной воде рыбы.

Держась строго источников, мы не можем согласиться с отрицающи­ми историками, что личность Пожарского принадлежит к тусклым лично­стям, что это не более, как неясная тень. Напротив: из среды летописных и других сказаний о нем, его личность выдвигается с достаточной яснос­тью и очертательностью. Она носит в себе черты наиболее гражданские и наименее боярские или дворянские, черты истинного слуги обществен­ному, а не своему личному делу; черты, более приближающие его к Ми­нину, к этому Зоровавелю Смутного времени, чем к Ляпунову и к другим подобным героям, не сумевшим поставить общее Земское дело выше своей личности. Из этого общего очертания фигуры Пожарского вытека­ют и все частные подробности его характера. Храбрый, мужественный и искусный воевода, никогда не отступавший от опасности в битвах, от­личается в одно время не свирепыми, а гуманными качествами характе­ра, которые дороги не для семнадцатого только, а для всякого века, наи­более развитого и цивилизованного. Если бы не числилось за ним, записанных летописцами же, очень храбрых и неустрашимых дел, исто­рики могли бы приписать его гуманные, человечные черты простому бла­годушию или слабодушию. Но целый ряд твердых, мужественных и, глав­ное, всегда прямых поступков не оставляют сомнения, что гуманные и великодушные его дела составляли лучшее украшение его характера. Одно не могут ему простить его биографы и историки, что нет в его лич­ности ничего театрального: а известно, что без театральных драматичес­ких прикрас какая же бывает история! Такую историю или биографию ни­кто и читать не станет. И вот, биографы и историки недовольны таким лицом. За это они и отводят ему место в ряду обыкновенных пошляков, случайно, силою обстоятельств попавших на высоту подвигов героичес­ких74. Ляпунов им нравится больше, и в нем они находят неизмеримо больше и талантов перед личностью Пожарского, вовсе забывая, что од­ной меркой, да притом еще меркой театральности лица, никак нельзя из­мерять каждую историческую личность. Каждая личность, даже и совре­менная, требует меры более широкой, т. е. меры всестороннего ее изучения, непременно вместе со всей средой, где она действовала; ибо оторванная от своей среды, личность всегда превращается в отвлечен­ность, а с отвлеченностью, как с математическими знаками, можно при­готовлять любые выводы на счет этой личности. Театральное и истинно драматическое в личности Пожарского не поддается только поверхност­ному изучению истории вообще. Минин и Пожарский - личности в полном и глубоком смысле исторические, и чтобы верно изобразить их, недостаточно знать только одни их личные дела и подвиги и жаловаться по этому поводу на скудость будто бы источников. Их личности сливают­ся со всем ходом их времени, от правильного понимания и правильного изображения которого вполне зависит и правильное изображение их лиц. Мало того, их личности вросли корнями в предыдущие эпохи, в ос­новы всего русского быта, и чтобы открыть в них высокое и истинное драматическое, необходимо с биографическими же подробностями вос­становить пред глазами читателя всю эпоху, которая постепенно готови­ла русскую Смуту, и потом выдвинула эти чистые и светлые, в историче­ском смысле, можно сказать, святые образы всенародного движения.

Примечания

69. Старинные рукописные лечебники.

70. Акты Арх. Эксп. Т. 3. № 251. Попов А. Изборник. С. 316- 318.

71. Новый Летописец и Разряды.

72. Акты Зап. России. Т. 4. С. 494.

73. Архив Истор.-Юрид. Сведений. Изд. Калачевым, наша статья о хронографе князя Оболенского. С. 36- 37.

74. Смирнов Г. Биография Пожарского. М., 1852. С. 131, которой указания в полной мере утверждаются г. Костомаровым.

Забелин, Минин и Пожарский, смута

Previous post Next post
Up