Глава 21. Один-ноль в пользу преисподней.
Дошло до меня, о великий царь, завладевший моим вниманием еще сильнее, чем я твоим, что в ту же секунду явилась к нам Ёбана Мать. И словно бомба, разорвавшаяся посреди поляны, она разбросала нас по разным мирам.
Довольно долго я видел только то, что творилось вокруг меня, и не видел остальных. Вокруг меня творилось примерно вот что: я стал маленьким комочком посреди бескрайнего мира. В этом как бы не было ничего необычного… Но было какое-то странное несоответствие миру обычному, какая-то непривычность, которая вызывала полную и сладкую эйфорию (в какой-то момент я заметил, что плачу от счастья и повторяю: “Боже, как хорошо!”) И вот я понял: я был не просто “кем-то в где-то”, не просто комочком, а любимым комочком, и это очень сильно меняло все, что происходило между мной и миром. Я повторял, чтобы не забыть: “Я - любимый комочек”.
Я хранился как сверток в тайном уголке, меня ждали, терпеливо, нешуточно. Обо мне не говорили чужим, и даже свои говорили обо мне тихо, осторожно. Я разворачивался как капустный лист, изнутри наружу, от меня отходили лепестки ног, рук, я затвердевал, обретал плоть. Везде вокруг меня находилась Ёбана Мать - везде, во всех направлениях была она, моя живая среда; и только далеко-далеко за ней, где-то там-там-там, был другой мир.
Потом оказалось, что я из нее родился. Это было долго и жутко неприятно, но потом я сразу забыл этот миг и потянулся к Ней. Она обняла меня и я сразу опять оказался - любимый комочек.
“Как ты прекрасна, Ёбана Мать!” - сказал я ей спустя какие-то миллиарды лет.
Она стала менять свою форму, уменьшаться, отходить от меня и скоро стала похожа на обычную женщину.
“Называй меня просто мама”, - сказала Она.
Но она не была похожа на мою маму.
“Нет, - сказал я. - ты же не моя мама. Разве ты не Ёбана Мать?”
“Конечно, - сказала Она, самая прекрасная в мире, - я она и есть. Но так говорить нельзя. Я просто Мать, мама”.
“А почему нельзя говорить “Ёбана”?”
“А потому, что это слово из преисподни!”
Тут же разверзлась и преисподня, прямо под ногами. Чем богат мир мертвых, так это подобными видами. Мне казалось раньше, что пока водил “клиентов”, я их навидался так много, что привык; но тут был тот ад, который видишь не снаружи, а изнутри. Разница оказалась огромной. И я при этом отлично понимал, что в преисподню меня окунули на чуть-чуть, просто чтобы показать, как оно бывает; что это легкая экскурсия, далеко не полноформатное погружение. Жуть охватила мое сердце.
“Я боюсь преисподни!” - честно признался я.
“Вот и не говори “Ёбана”, - мягко сказала Она.
Преисподня под ногами закрылась. Но тут стала открываться другая, прямо передо мной. Как будто огромное полотно откатывалось кверху, взмахом огромной юбки взметнулся занавес, а за ним открылся другой, полу-прозрачный, и глядя на него, я с ужасом понял, что это то самое “исподнее”, а за ним сейчас начнется то, что “из-под”, а второй занавес уже открывался, и я зажмурил глаза от ужаса, но только изнутри глаз все это выглядело еще в тысячу раз страшнее, без скидок на трехмерную реальность. Я закричал и бросился в сторону, пока меня не поймали за плечи знакомые прекрасные руки.
“Вот так, - мягко сказала Она. - Боишься преисподни - не называй меня “Ёбана”. Я мать, я просто мама”.
“Моя мама не Ёбана!” - сказал я.
И тут прогремел гром, и посыпались цветы, и разлетелся гром оваций, и я увидел множество людей, умиравших со смеху и показывавших на меня пальцами. И глядя на них, я захохотал сам. Так вот ведь какой херней была забита моя голова! Ведь пока сам внутри - и не увидишь!
“Один - ноль в пользу преисподней”, - сказала мне великая Мать. И подмигнула.
Я стоял и смотрел в ее глаза, и видел там что-то вроде удобного с ней на всю жизнь договора это слово просто так не говорить, а при ней вообще не произносить, только подразумевать на самой глубине глаз и в полноформатном потоке из самого сердца. Понял, комочек?
Понял. Я понял.
Ёбана Мать принялась опять превращаться, она меняла лица и тела согласно списку, который я произносил пару часов назад на погранпункте у переправы.
Наконец она вернулась в тот самый прекрасный образ, в котором явилась изначально.
“Так вот, сержант…” - сказала Она.
“Я - сержант! - сразу понял я. - Не младший, уже сержант!”
“Так вот, сержант Гавриэль, - сказала Она. - Что-то ты стал поддаваться высокомерию. Есть сигналы. Ты кто такой на этом свете?”
“Любимый комочек”, - сразу вспомнил я.
“А это кто?” - показала она в сторону, где прошелестели быстрым списком мои подопечные. Остановился калейдоскоп почему-то на Наталье Петровне.
“Это…” - поморщился я. Я сразу понял, в чем фокус, но было неприятно. “Это - любимый комочек”.
Ну да, если не разыгрывать обиженную добродетель, то чего ж кривиться: я - ее любимый комочек, и Наталья Петровна - ее любимый комочек. В принципе, никаких претензий. Сестра.
“Вот то-то же”, - сказала великая Мать. - “Оглянись кругом - и вали. Тебя там твои подопечные, может, ждут”.
Я посмотрел на нее - тем самым взглядом, о котором, мне казалось, мы договорились, и она мне ответила, сама любовь, самая любимая на свете, мама, мамочка…
Довольно долго я видел только то, что творилось вокруг меня, и не видел остальных. Вокруг меня творилось примерно вот что: я стал маленьким комочком посреди бескрайнего мира. В этом как бы не было ничего необычного… Но было какое-то странное несоответствие миру обычному, какая-то непривычность, которая вызывала полную и сладкую эйфорию (в какой-то момент я заметил, что плачу от счастья и повторяю: “Боже, как хорошо!”) И вот я понял: я был не просто “кем-то в где-то”, не просто комочком, а любимым комочком, и это очень сильно меняло все, что происходило между мной и миром. Я повторял, чтобы не забыть: “Я - любимый комочек”.
Я хранился как сверток в тайном уголке, меня ждали, терпеливо, нешуточно. Обо мне не говорили чужим, и даже свои говорили обо мне тихо, осторожно. Я разворачивался как капустный лист, изнутри наружу, от меня отходили лепестки ног, рук, я затвердевал, обретал плоть. Везде вокруг меня находилась Ёбана Мать - везде, во всех направлениях была она, моя живая среда; и только далеко-далеко за ней, где-то там-там-там, был другой мир.
Потом оказалось, что я из нее родился. Это было долго и жутко неприятно, но потом я сразу забыл этот миг и потянулся к Ней. Она обняла меня и я сразу опять оказался - любимый комочек.
“Как ты прекрасна, Ёбана Мать!” - сказал я ей спустя какие-то миллиарды лет.
Она стала менять свою форму, уменьшаться, отходить от меня и скоро стала похожа на обычную женщину.
“Называй меня просто мама”, - сказала Она.
Но она не была похожа на мою маму.
“Нет, - сказал я. - ты же не моя мама. Разве ты не Ёбана Мать?”
“Конечно, - сказала Она, самая прекрасная в мире, - я она и есть. Но так говорить нельзя. Я просто Мать, мама”.
“А почему нельзя говорить “Ёбана”?”
“А потому, что это слово из преисподни!”
Тут же разверзлась и преисподня, прямо под ногами. Чем богат мир мертвых, так это подобными видами. Мне казалось раньше, что пока водил “клиентов”, я их навидался так много, что привык; но тут был тот ад, который видишь не снаружи, а изнутри. Разница оказалась огромной. И я при этом отлично понимал, что в преисподню меня окунули на чуть-чуть, просто чтобы показать, как оно бывает; что это легкая экскурсия, далеко не полноформатное погружение. Жуть охватила мое сердце.
“Я боюсь преисподни!” - честно признался я.
“Вот и не говори “Ёбана”, - мягко сказала Она.
Преисподня под ногами закрылась. Но тут стала открываться другая, прямо передо мной. Как будто огромное полотно откатывалось кверху, взмахом огромной юбки взметнулся занавес, а за ним открылся другой, полу-прозрачный, и глядя на него, я с ужасом понял, что это то самое “исподнее”, а за ним сейчас начнется то, что “из-под”, а второй занавес уже открывался, и я зажмурил глаза от ужаса, но только изнутри глаз все это выглядело еще в тысячу раз страшнее, без скидок на трехмерную реальность. Я закричал и бросился в сторону, пока меня не поймали за плечи знакомые прекрасные руки.
“Вот так, - мягко сказала Она. - Боишься преисподни - не называй меня “Ёбана”. Я мать, я просто мама”.
“Моя мама не Ёбана!” - сказал я.
И тут прогремел гром, и посыпались цветы, и разлетелся гром оваций, и я увидел множество людей, умиравших со смеху и показывавших на меня пальцами. И глядя на них, я захохотал сам. Так вот ведь какой херней была забита моя голова! Ведь пока сам внутри - и не увидишь!
“Один - ноль в пользу преисподней”, - сказала мне великая Мать. И подмигнула.
Я стоял и смотрел в ее глаза, и видел там что-то вроде удобного с ней на всю жизнь договора это слово просто так не говорить, а при ней вообще не произносить, только подразумевать на самой глубине глаз и в полноформатном потоке из самого сердца. Понял, комочек?
Понял. Я понял.
Ёбана Мать принялась опять превращаться, она меняла лица и тела согласно списку, который я произносил пару часов назад на погранпункте у переправы.
Наконец она вернулась в тот самый прекрасный образ, в котором явилась изначально.
“Так вот, сержант…” - сказала Она.
“Я - сержант! - сразу понял я. - Не младший, уже сержант!”
“Так вот, сержант Гавриэль, - сказала Она. - Что-то ты стал поддаваться высокомерию. Есть сигналы. Ты кто такой на этом свете?”
“Любимый комочек”, - сразу вспомнил я.
“А это кто?” - показала она в сторону, где прошелестели быстрым списком мои подопечные. Остановился калейдоскоп почему-то на Наталье Петровне.
“Это…” - поморщился я. Я сразу понял, в чем фокус, но было неприятно. “Это - любимый комочек”.
Ну да, если не разыгрывать обиженную добродетель, то чего ж кривиться: я - ее любимый комочек, и Наталья Петровна - ее любимый комочек. В принципе, никаких претензий. Сестра.
“Вот то-то же”, - сказала великая Мать. - “Оглянись кругом - и вали. Тебя там твои подопечные, может, ждут”.
Я посмотрел на нее - тем самым взглядом, о котором, мне казалось, мы договорились, и она мне ответила, сама любовь, самая любимая на свете, мама, мамочка…