Маяковский зажигает свой огонь
«МАЯКОВСКИЙ ИДЁТ ЗА САХАРОМ»,
драматург Саша Денисова, режиссёр Алексей Кузмин-Тарасов, Театр им. Маяковского
Прежде чем я наконец присоединилась к «Маяковскому, идущему за сахаром», мне дважды припомнили ругательную рецензию на Карбаускиса:) На самом деле, рецензия была ЗА, а не ПРОТИВ, несмотря на её саркастический, признаюсь, тон. На «Маяковского...» критика отозвалась куда более сдержанно, чем на «Таланты и поклонники», а спектакль между тем гораздо благополучнее.
Ожидания критиков от этого спектакля были завышенными после предыдущей работы Саши Денисовой, получившей моментальное и единодушное признание, - Зажги мой огонь в Театре.doc (лауреат «Золотой маски»-2012 в номинации «Эксперимент»). Казалось, автор, запатентовав свежий сценический жанр, напала на золотую жилу, и история о Маяковском станет счастливым продолжением байопика о Джиме Моррисоне, Дженис Джоплин и Джимми Хендриксе. Стыковки не произошло, и отсутствие преемственности было воспринято как неудача: критики отнесли спектакль к домашним радостям Маяковки и обратили свои взоры на большую сцену, где как раз дебютировал новый худрук. Но при видимом сходстве технологий (идти от актёров, сочинять пьесу на ходу, одновременно про «них» и про «нас») и деклараций (они были такими же, как мы: живыми, молодыми, обыкновенными и талантливыми, любящими и страдающими, так же погружёнными в быт и т.п.) у этих спектаклей разные задачи. Если Моррисон, Джоплин и Хендрикс были сильны сходством с нами, то Маяковский - фигура более отдалённого и уже не родного нам времени, и главным магнитом спектакля неизбежно оказывается личность поэта, то есть именно в её уникальности. Поэтому упрёк критиков в отсутствии релевантного (читай - конгениального) Маяковского (Владимир Гуськов) не пустяк. И всё-таки этот Маяковский родился, пусть и с опозданием! Подрос, встал на ножки и пошёл. Пошёл за сахаром. (О том, что такое сахар, см. здесь.)
Экспозиция расплывчата в буквальном смысле - на экране кадры застольных репетиций, почему-то не резкие: непонятно, образ ли это ретроспекции, потёртого, плохо сохранившегося документа или помарка уснувшего видеорежиссёра. Прежде чем актёры с экрана выйдут к нам уже в образе, ведущие ещё раз предупредят о том, что те, великие, были такими же, как и мы. Мне не очень близка эта любезная нашему времени и лежащая в основе спектакля готовность мерить гения меркой обыкновенного человека: мы такие же, как и они я такая же, как Саша Денисова, только стихов гениальных не пишем. Более того, рискну утверждать, что документальный материал для пьесы о Маяковском отбирался не по принципу сходства (события, которые могли бы произойти и с нами, и с ними), как было в работе над «Огнём...», а как раз наоборот. Чем экзотичнее для нас свидетельства о том времени и тех героях, тем лучше: от темы сахара в голодном 1920-м до экстравагантной манеры поведения, от малознакомых нынешнему зрителю реалий ЛЕФа до дружественных шаржей на Мейерхольда, Райх и остальных. Все герои спектакля интересны тем, что с позиции сегодняшнего дня они чуднЫе, странные люди. В этом смысле жёлтый пуловер Гуськова из магазина готового платья вопреки авторскому замыслу смотрится как конформная деталь, а вовсе не как «кофта фата». Если сегодня Маяковский смог предстать перед нами в образе обычного парня, то потому, что сегодня вообще человек - это тело, физиология, возраст, характер, быт… По этой же причине главными источниками спектакля о поэте стали архивы, мемуары, документы - не стихи.
Маяковский Владимира Гуськова хрупок во всех отношениях: как личность и как роль. Иногда нет-нет да и скажет учтиво: «Надо противопостАвить себя миру!» - Ласточка, сам в этот момент голубь мира, что ж ты будешь противопоставлять-то? Но эта вежливость уже на исходе, скоро пройдёт. Вот то, что не умеют читать стихи, это обидно. Единственное исключение - Сергей Быстров в роли аутичного чудака Велимира Хлебникова (а также Бурлюка, Шкловского, Керженцева, Осипа Брика и Бориса Пастернака Безруков плачет от зависти, отделённых друг от друга иногда секундным интервалом!). Стихи Хлебникова читают с чувством, с толком - их же иначе просто не поймёшь; а Маяковского гонят, словно соревнуясь с памятью зрителя: боятся, что ли, что будут подпевать? И всё-таки я буду скучать по этому Маяковскому - страстному и бесстрашному, порывистому и нежному, ранимому и брутальному, трагическому и смешному. Это парадоксальное сочетание силы и слабости, так сильно любимое в Маяковском, взошло. Поэт ожил.
Озорной, игровой спектакль. Но характерно, что залог актёрской удачи в этом спектакле - не столько импровизация и модернизация, сколько близость к оригиналу, попадание в эпоху. Кроме всех ипостасей Сергея Быстрова, удались: Чекист Яков Агранов и художник Черемных (Всеволод Макаров), женские роли Татьяны Волковой (возлюбленные Маяковского - Эльза Каган, она же впоследствии Триоле, Соня ШамардинА, Татьяна Яковлева, а также Зинаида Райх и домработница Бриков Аннушка), друг Хлебникова, художник Пётр Митурич (Игорь Мазепа) в программке на сайте какая-то путаница, или они уже всё перекроили. Плоскую Зинаиду Райх оказалось несложно сыграть, а вот её гениального мужа Всеволода Мейерхольда - увы.
Две Лили Брик. В возрасте - интересная, колоритная, артистичная, стильная женщина эпохи модерн (Галина Анисимова), в молодости - попроще (Мария Фортунатова). Ну, я подозревала, что Лиля Брик та ещё сука штучка, но не знала, что она была банальной мещанкой (была?). Молодая Лиля особенно скучна и вульгарна: скудный репертуар тем, интонаций, жестов. Какой несусветной глупостью звучит её кредо: «Я свободная женщина и имею право на различные связи. Физически люди друг другу не принадлежат»! И это женщина, в которую на протяжении семидесяти лет кряду влюблялись все мужчины без исключения? Судя по тому, что в некоторых сценах Лиля Брик выглядит дешевле текста, который при этом произносит, краски несколько сгущены (нет?). В целом образ читается как месть женского сословия поклонников Маяковского нечуткой музе поэта. Поэтому сцена отповеди Шкловского с пощёчинами Лиле смотрится с чувством глубокого удовлетворения. Улыбнулась уверенности, с которой Лиля заочно заказывает своему поклоннику платья из Парижа и Берлина - такое-то и такое-то. То ли тогда шили мало и все красивые платья были наперечёт, то ли мужчины были более искушёнными в этих вопросах, но, перебрав в памяти всех своих знакомых мужчин и мужчин всех своих знакомых, я не вспомнила ни одного, кому можно было бы доверить столь серьёзное поручение:) Дивная сцена, когда в памяти стареющей Лили Брик всплывают один за другим её молодые поклонники (или это всё один Маяковский?).
Как ни изобретательна лаконичная сценография Полины Гришиной, в должной мере оценённая критиками, но сценическое пространство Малой сцены Маяковки ей ещё и подыгрывает. Ломаные красные линии в перилах балкона, пересекающие графитово-серую плоскость стены, будто специально придуманы для спектакля о футуристах: с лёту рифмуются с белыми стенами тесной комнаты, в которой творится история. Музыка точна и ненавязчива (Курёхин?). Неожиданной нотой грянула гротескная хореография финального танца: образ трагического одиночества Маяковского в паноптикуме салоне г-жи Брик.
Жизнь Маяковского, загнанного в угол, обложенного со всех сторон, затравленного властью и преданного женщинами, близится к «точке пули в своём конце». Спектакль заканчивается в момент предельного накала, финал точно совпадает с кульминацией. Дрожащего в ознобе поэта кутает в саван покидающая его Вероника Полонская, чья любовь так мало отличается от нелюбви, что её излияния Маяковскому как нож в сердце. Этот спектакль - запоздалое признание в любви к поэту. И главная его удача в том, что он высекает ту же эмоцию, оставляет ту же царапину на сердце, что и стихи Маяковского: острое чувство любви и бессильное желание помочь, защитить, спасти...
драматург Саша Денисова, режиссёр Алексей Кузмин-Тарасов, Театр им. Маяковского
Прежде чем я наконец присоединилась к «Маяковскому, идущему за сахаром», мне дважды припомнили ругательную рецензию на Карбаускиса:) На самом деле, рецензия была ЗА, а не ПРОТИВ, несмотря на её саркастический, признаюсь, тон. На «Маяковского...» критика отозвалась куда более сдержанно, чем на «Таланты и поклонники», а спектакль между тем гораздо благополучнее.
Ожидания критиков от этого спектакля были завышенными после предыдущей работы Саши Денисовой, получившей моментальное и единодушное признание, - Зажги мой огонь в Театре.doc (лауреат «Золотой маски»-2012 в номинации «Эксперимент»). Казалось, автор, запатентовав свежий сценический жанр, напала на золотую жилу, и история о Маяковском станет счастливым продолжением байопика о Джиме Моррисоне, Дженис Джоплин и Джимми Хендриксе. Стыковки не произошло, и отсутствие преемственности было воспринято как неудача: критики отнесли спектакль к домашним радостям Маяковки и обратили свои взоры на большую сцену, где как раз дебютировал новый худрук. Но при видимом сходстве технологий (идти от актёров, сочинять пьесу на ходу, одновременно про «них» и про «нас») и деклараций (они были такими же, как мы: живыми, молодыми, обыкновенными и талантливыми, любящими и страдающими, так же погружёнными в быт и т.п.) у этих спектаклей разные задачи. Если Моррисон, Джоплин и Хендрикс были сильны сходством с нами, то Маяковский - фигура более отдалённого и уже не родного нам времени, и главным магнитом спектакля неизбежно оказывается личность поэта, то есть именно в её уникальности. Поэтому упрёк критиков в отсутствии релевантного (читай - конгениального) Маяковского (Владимир Гуськов) не пустяк. И всё-таки этот Маяковский родился, пусть и с опозданием! Подрос, встал на ножки и пошёл. Пошёл за сахаром. (О том, что такое сахар, см. здесь.)
Экспозиция расплывчата в буквальном смысле - на экране кадры застольных репетиций, почему-то не резкие: непонятно, образ ли это ретроспекции, потёртого, плохо сохранившегося документа или помарка уснувшего видеорежиссёра. Прежде чем актёры с экрана выйдут к нам уже в образе, ведущие ещё раз предупредят о том, что те, великие, были такими же, как и мы. Мне не очень близка эта любезная нашему времени и лежащая в основе спектакля готовность мерить гения меркой обыкновенного человека: мы такие же, как и они я такая же, как Саша Денисова, только стихов гениальных не пишем. Более того, рискну утверждать, что документальный материал для пьесы о Маяковском отбирался не по принципу сходства (события, которые могли бы произойти и с нами, и с ними), как было в работе над «Огнём...», а как раз наоборот. Чем экзотичнее для нас свидетельства о том времени и тех героях, тем лучше: от темы сахара в голодном 1920-м до экстравагантной манеры поведения, от малознакомых нынешнему зрителю реалий ЛЕФа до дружественных шаржей на Мейерхольда, Райх и остальных. Все герои спектакля интересны тем, что с позиции сегодняшнего дня они чуднЫе, странные люди. В этом смысле жёлтый пуловер Гуськова из магазина готового платья вопреки авторскому замыслу смотрится как конформная деталь, а вовсе не как «кофта фата». Если сегодня Маяковский смог предстать перед нами в образе обычного парня, то потому, что сегодня вообще человек - это тело, физиология, возраст, характер, быт… По этой же причине главными источниками спектакля о поэте стали архивы, мемуары, документы - не стихи.
Маяковский Владимира Гуськова хрупок во всех отношениях: как личность и как роль. Иногда нет-нет да и скажет учтиво: «Надо противопостАвить себя миру!» - Ласточка, сам в этот момент голубь мира, что ж ты будешь противопоставлять-то? Но эта вежливость уже на исходе, скоро пройдёт. Вот то, что не умеют читать стихи, это обидно. Единственное исключение - Сергей Быстров в роли аутичного чудака Велимира Хлебникова (а также Бурлюка, Шкловского, Керженцева, Осипа Брика и Бориса Пастернака Безруков плачет от зависти, отделённых друг от друга иногда секундным интервалом!). Стихи Хлебникова читают с чувством, с толком - их же иначе просто не поймёшь; а Маяковского гонят, словно соревнуясь с памятью зрителя: боятся, что ли, что будут подпевать? И всё-таки я буду скучать по этому Маяковскому - страстному и бесстрашному, порывистому и нежному, ранимому и брутальному, трагическому и смешному. Это парадоксальное сочетание силы и слабости, так сильно любимое в Маяковском, взошло. Поэт ожил.
Озорной, игровой спектакль. Но характерно, что залог актёрской удачи в этом спектакле - не столько импровизация и модернизация, сколько близость к оригиналу, попадание в эпоху. Кроме всех ипостасей Сергея Быстрова, удались: Чекист Яков Агранов и художник Черемных (Всеволод Макаров), женские роли Татьяны Волковой (возлюбленные Маяковского - Эльза Каган, она же впоследствии Триоле, Соня ШамардинА, Татьяна Яковлева, а также Зинаида Райх и домработница Бриков Аннушка), друг Хлебникова, художник Пётр Митурич (Игорь Мазепа) в программке на сайте какая-то путаница, или они уже всё перекроили. Плоскую Зинаиду Райх оказалось несложно сыграть, а вот её гениального мужа Всеволода Мейерхольда - увы.
Две Лили Брик. В возрасте - интересная, колоритная, артистичная, стильная женщина эпохи модерн (Галина Анисимова), в молодости - попроще (Мария Фортунатова). Ну, я подозревала, что Лиля Брик та ещё сука штучка, но не знала, что она была банальной мещанкой (была?). Молодая Лиля особенно скучна и вульгарна: скудный репертуар тем, интонаций, жестов. Какой несусветной глупостью звучит её кредо: «Я свободная женщина и имею право на различные связи. Физически люди друг другу не принадлежат»! И это женщина, в которую на протяжении семидесяти лет кряду влюблялись все мужчины без исключения? Судя по тому, что в некоторых сценах Лиля Брик выглядит дешевле текста, который при этом произносит, краски несколько сгущены (нет?). В целом образ читается как месть женского сословия поклонников Маяковского нечуткой музе поэта. Поэтому сцена отповеди Шкловского с пощёчинами Лиле смотрится с чувством глубокого удовлетворения. Улыбнулась уверенности, с которой Лиля заочно заказывает своему поклоннику платья из Парижа и Берлина - такое-то и такое-то. То ли тогда шили мало и все красивые платья были наперечёт, то ли мужчины были более искушёнными в этих вопросах, но, перебрав в памяти всех своих знакомых мужчин и мужчин всех своих знакомых, я не вспомнила ни одного, кому можно было бы доверить столь серьёзное поручение:) Дивная сцена, когда в памяти стареющей Лили Брик всплывают один за другим её молодые поклонники (или это всё один Маяковский?).
Как ни изобретательна лаконичная сценография Полины Гришиной, в должной мере оценённая критиками, но сценическое пространство Малой сцены Маяковки ей ещё и подыгрывает. Ломаные красные линии в перилах балкона, пересекающие графитово-серую плоскость стены, будто специально придуманы для спектакля о футуристах: с лёту рифмуются с белыми стенами тесной комнаты, в которой творится история. Музыка точна и ненавязчива (Курёхин?). Неожиданной нотой грянула гротескная хореография финального танца: образ трагического одиночества Маяковского в паноптикуме салоне г-жи Брик.
Жизнь Маяковского, загнанного в угол, обложенного со всех сторон, затравленного властью и преданного женщинами, близится к «точке пули в своём конце». Спектакль заканчивается в момент предельного накала, финал точно совпадает с кульминацией. Дрожащего в ознобе поэта кутает в саван покидающая его Вероника Полонская, чья любовь так мало отличается от нелюбви, что её излияния Маяковскому как нож в сердце. Этот спектакль - запоздалое признание в любви к поэту. И главная его удача в том, что он высекает ту же эмоцию, оставляет ту же царапину на сердце, что и стихи Маяковского: острое чувство любви и бессильное желание помочь, защитить, спасти...