Блеск и нищета литературного театра
«БРАТ ИВАН ФЁДОРОВИЧ»
режиссёр Сергей Женовач, по роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (часть IV, книга 11).
Литературный театр во всей его скромности. Выразительная и осмысленная читка по ролям. Радиотеатр с картинками. Достоевский понравился.
Строго говоря, спектакль мог бы с бОльшим основанием называться: «Братья...»
Первый акт знакомит нас с действующими лицами. С теми, кто «завтра» будет слушать судить Митю в суде. И все герои романа открываются здесь через Алёшу - всеобщего исповедника. Собственно про Ивана только второй акт: разговор со Смердяковым, сцена с чёртом и визит Алёши.
Пространство, в принципе, решено: всё действие происходит на просцениуме. На лавках, расставленных в зале суда двумя параллельными рядами, уходящими в партер. Таким образом зрители, смотрящие в затылок героям Достоевского, оказываются в одном времени и пространстве с ними. Действующие лица выходят, садятся к нам спиной и начинают общаться друг с другом. Мы им не мешаем. Кажется, режиссёр и сам зачарован их спинами. Время от времени фигурки разворачиваются к нам лицом или боком, а потом снова возвращаются в исходную позицию (что бы она значила?). Собственно сцена все три часа спектакля погружена во тьму, и все диалоги произносятся на краю зияющей чёрной бездны (что, надо сказать, очень точно соответствует пространству у Достоевского). Только в финале мрак немного рассеется, и мы увидим серые стены казённого дома и такие же, цвета асфальта, шторы на высоченных «окнах».
Образ Алёши (Александр Прошин) двоится. Вроде актёр говорит слова Алёши Карамазова и хорошо говорит. А ты не можешь отделаться от ощущения, что перед тобой молодой комсомолец, чей пытливый ум силится проникнуть в основные положения коммунистической доктрины. Идеальный типаж на роль положительного героя в советской производственной пьесе. Хотя актёр вроде играет то, что нужно, и играет как надо - но фактура мешает, перебивает, застит. С другой стороны, про Бога тут особенно не говорится, и получается такой сам по себе хороший человек, не от Бога, а от природы положительный. В общем, какое-то снижение темы.
Не на месте и Мария Шашлова - не Грушенька. Другой тип. Пока она барабанила свой текст, в памяти всплывали те же слова, но с другими интонациями. И всю дорогу, пока она вела сцену, я вспоминала Грушеньку Лионеллы Пырьевой из советского фильма 1968-го года.
Митя (Александр Обласов) - крепкий, коренастый мужик. Издалека тот же, такой же, что и в фильме: ульяновский типаж, только вместо страсти - светлая ирония. И весь монолог - на улыбке. Детская улыбка на лице великана отвечает за происшедшую в нём перемену, выдаёт воскресшего в нём «нового человека».
Никакая Катерина Ивановна (Катерина Васильева). Зато очень занятные г-жа Хохлакова (Ольга Озоллапиня) и её дочь Лиза (Мария Курденевич). Я и не помнила этих персонажей, а теперь, наверное, не забуду. Две харАктерные роли: мать - болтающая без умолку кумушка, с упоением осваивающая новое слово - «аффект». И её яблоко от яблони: больная, одержимая разрушительным «аффектом» дочь.
Очень славный Смердяков (Сергей Аброскин) - лучшая актёрская работа в спектакле. Новый, не хрестоматийный, очень естественный, понятный, органичный, с сегодняшними интонациями. Он так искренне и непосредственно взывает к сочувствию Ивана, рассказывая, как убил Фёдора Палыча, с таким неподдельным недоумением повторяет свои слова последнему: «Что же Вы мне не верите?» - как будто он ему не лжёт.
Пластика в этом театре ничто. Режиссёр как будто отключил эту опцию. Жесты играют здесь служебную роль - помогают актёрам выговаривать слова. Если мысленно вырубить звук, будешь видеть, как все актёры регулярно повторяют одни и те же («разговорные», но не «говорящие») жесты. Но текст Достоевского звучит отчётливо. Впервые на этом спектакле заметила противопоставление обращённых к Ивану слов Алёши и Смердякова и впервые их поняла. Алёша, «божий человек», говорит Ивану: «не ты убил», а совершивший убийство по подсказке Ивана Смердяков говорит ему: «Вы и убили». В каком смысле «не ты»? «Не ты», потому что не ты истинный, и что бы с тобой ни приключилось, не смешивай, не отождествляй себя, своё «я» с пленившим тебя злом: сущность твоя, сущность человека, согласно христианскому писателю Достоевскому, всегда добра.
Ещё очень ясно поняла, что главный герой здесь - не только в спектакле, но и в романе - Иван. В других всё решено. В глубоко верующем Алёше. В Мите, невиновном в убийстве отца, но почувствовавшем Бога в душе и ощутившем свою вину и ответственность за всех и за вся. В убившем из ложных предпосылок и каким-то образом осознавшем их лживость, раскаявшемся Смердякове. И только в Иване всё решается сейчас, всё бурлит, клокочет. Этим он и есть собственно человек, Адам, в котором «дьявол с Богом борется». И на роль Ивана актёр (Игорь Лизенгевич) подобран очень удачно. Лицо, в котором тоже не всё решено, в котором нет печати совершённого выбора и сложившейся личности. Ни твёрдой веры, ни твёрдого сомнения, но то и дело отражается смена состояний - то, что нужно. Даже двухметровый рост актёра, выделяющий его из остальных персонажей, работает на эту идею: протагонист он.
Замечательный чёрт Гость Ивана Фёдоровича - Сергей Качанов. И то ли фигура чёрта так театральна, то ли ещё почему, но появление Гостя и вся сцена с его участием обставлена с режиссёрским шиком и изобретательностью. Он появляется (конечно же!) из тёмного угла, из-за фикуса в кадке, который мы к этому моменту наблюдаем уже часа два. Поэтому сразу возникает ощущение необычайности, сверхъестественности его появления. Он появляется и тут же прилепляется к Ивану, становится его тенью. Зеркально повторяет все его движения, словно пародируя их. От этого они становятся (или кажутся?) кукольными, угловатыми, как бы обнаруживая свою неистинность, лицемерность, лживость. Комната погружена во мрак, и только луч белого света из правой двери (откуда входят все остальные, все "человеческие" персонажи) лежит на их лицах. На левой щеке одного и второго. То ли две половинки одного лица, то ли одна половинка двух лиц. Пол-лица в свете, половина во тьме. Такая метафора лживости дьявола (в переводе с греческого - "клеветник"), неполноты, ущербности его правды о человеке: ложь как полуправда и односторонность взгляда. Вот это очень понравилось да и сыграно прекрасно.
Словом, ничего потрясающего для меня на этом спектакле не произошло. Но всё лучше, чем Серебренников - пятый день отходняк:)
Остальные фото на сайте театра. По ним, кстати, видно, насколько однообразна картинка спектакля.
режиссёр Сергей Женовач, по роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (часть IV, книга 11).
Литературный театр во всей его скромности. Выразительная и осмысленная читка по ролям. Радиотеатр с картинками. Достоевский понравился.
Строго говоря, спектакль мог бы с бОльшим основанием называться: «Братья...»
Первый акт знакомит нас с действующими лицами. С теми, кто «завтра» будет слушать судить Митю в суде. И все герои романа открываются здесь через Алёшу - всеобщего исповедника. Собственно про Ивана только второй акт: разговор со Смердяковым, сцена с чёртом и визит Алёши.
Пространство, в принципе, решено: всё действие происходит на просцениуме. На лавках, расставленных в зале суда двумя параллельными рядами, уходящими в партер. Таким образом зрители, смотрящие в затылок героям Достоевского, оказываются в одном времени и пространстве с ними. Действующие лица выходят, садятся к нам спиной и начинают общаться друг с другом. Мы им не мешаем. Кажется, режиссёр и сам зачарован их спинами. Время от времени фигурки разворачиваются к нам лицом или боком, а потом снова возвращаются в исходную позицию (что бы она значила?). Собственно сцена все три часа спектакля погружена во тьму, и все диалоги произносятся на краю зияющей чёрной бездны (что, надо сказать, очень точно соответствует пространству у Достоевского). Только в финале мрак немного рассеется, и мы увидим серые стены казённого дома и такие же, цвета асфальта, шторы на высоченных «окнах».
Образ Алёши (Александр Прошин) двоится. Вроде актёр говорит слова Алёши Карамазова и хорошо говорит. А ты не можешь отделаться от ощущения, что перед тобой молодой комсомолец, чей пытливый ум силится проникнуть в основные положения коммунистической доктрины. Идеальный типаж на роль положительного героя в советской производственной пьесе. Хотя актёр вроде играет то, что нужно, и играет как надо - но фактура мешает, перебивает, застит. С другой стороны, про Бога тут особенно не говорится, и получается такой сам по себе хороший человек, не от Бога, а от природы положительный. В общем, какое-то снижение темы.
Не на месте и Мария Шашлова - не Грушенька. Другой тип. Пока она барабанила свой текст, в памяти всплывали те же слова, но с другими интонациями. И всю дорогу, пока она вела сцену, я вспоминала Грушеньку Лионеллы Пырьевой из советского фильма 1968-го года.
Митя (Александр Обласов) - крепкий, коренастый мужик. Издалека тот же, такой же, что и в фильме: ульяновский типаж, только вместо страсти - светлая ирония. И весь монолог - на улыбке. Детская улыбка на лице великана отвечает за происшедшую в нём перемену, выдаёт воскресшего в нём «нового человека».
Никакая Катерина Ивановна (Катерина Васильева). Зато очень занятные г-жа Хохлакова (Ольга Озоллапиня) и её дочь Лиза (Мария Курденевич). Я и не помнила этих персонажей, а теперь, наверное, не забуду. Две харАктерные роли: мать - болтающая без умолку кумушка, с упоением осваивающая новое слово - «аффект». И её яблоко от яблони: больная, одержимая разрушительным «аффектом» дочь.
Очень славный Смердяков (Сергей Аброскин) - лучшая актёрская работа в спектакле. Новый, не хрестоматийный, очень естественный, понятный, органичный, с сегодняшними интонациями. Он так искренне и непосредственно взывает к сочувствию Ивана, рассказывая, как убил Фёдора Палыча, с таким неподдельным недоумением повторяет свои слова последнему: «Что же Вы мне не верите?» - как будто он ему не лжёт.
Пластика в этом театре ничто. Режиссёр как будто отключил эту опцию. Жесты играют здесь служебную роль - помогают актёрам выговаривать слова. Если мысленно вырубить звук, будешь видеть, как все актёры регулярно повторяют одни и те же («разговорные», но не «говорящие») жесты. Но текст Достоевского звучит отчётливо. Впервые на этом спектакле заметила противопоставление обращённых к Ивану слов Алёши и Смердякова и впервые их поняла. Алёша, «божий человек», говорит Ивану: «не ты убил», а совершивший убийство по подсказке Ивана Смердяков говорит ему: «Вы и убили». В каком смысле «не ты»? «Не ты», потому что не ты истинный, и что бы с тобой ни приключилось, не смешивай, не отождествляй себя, своё «я» с пленившим тебя злом: сущность твоя, сущность человека, согласно христианскому писателю Достоевскому, всегда добра.
Ещё очень ясно поняла, что главный герой здесь - не только в спектакле, но и в романе - Иван. В других всё решено. В глубоко верующем Алёше. В Мите, невиновном в убийстве отца, но почувствовавшем Бога в душе и ощутившем свою вину и ответственность за всех и за вся. В убившем из ложных предпосылок и каким-то образом осознавшем их лживость, раскаявшемся Смердякове. И только в Иване всё решается сейчас, всё бурлит, клокочет. Этим он и есть собственно человек, Адам, в котором «дьявол с Богом борется». И на роль Ивана актёр (Игорь Лизенгевич) подобран очень удачно. Лицо, в котором тоже не всё решено, в котором нет печати совершённого выбора и сложившейся личности. Ни твёрдой веры, ни твёрдого сомнения, но то и дело отражается смена состояний - то, что нужно. Даже двухметровый рост актёра, выделяющий его из остальных персонажей, работает на эту идею: протагонист он.
Замечательный чёрт Гость Ивана Фёдоровича - Сергей Качанов. И то ли фигура чёрта так театральна, то ли ещё почему, но появление Гостя и вся сцена с его участием обставлена с режиссёрским шиком и изобретательностью. Он появляется (конечно же!) из тёмного угла, из-за фикуса в кадке, который мы к этому моменту наблюдаем уже часа два. Поэтому сразу возникает ощущение необычайности, сверхъестественности его появления. Он появляется и тут же прилепляется к Ивану, становится его тенью. Зеркально повторяет все его движения, словно пародируя их. От этого они становятся (или кажутся?) кукольными, угловатыми, как бы обнаруживая свою неистинность, лицемерность, лживость. Комната погружена во мрак, и только луч белого света из правой двери (откуда входят все остальные, все "человеческие" персонажи) лежит на их лицах. На левой щеке одного и второго. То ли две половинки одного лица, то ли одна половинка двух лиц. Пол-лица в свете, половина во тьме. Такая метафора лживости дьявола (в переводе с греческого - "клеветник"), неполноты, ущербности его правды о человеке: ложь как полуправда и односторонность взгляда. Вот это очень понравилось да и сыграно прекрасно.
Словом, ничего потрясающего для меня на этом спектакле не произошло. Но всё лучше, чем Серебренников - пятый день отходняк:)
Остальные фото на сайте театра. По ним, кстати, видно, насколько однообразна картинка спектакля.