Великое противостояние
«OPUS №7», театр «Школа драматического искусства»
(Продолжение. Начало здесь)
АКТ 2: ШОСТАКОВИЧ
Вторая часть опуса как другой спектакль. Разная расстановка кресел: три ряда стульев в первом действии (четвёртый - подушки), и один ряд по периметру - во втором. Даже художники разные. А главное - тема: в самом деле, что может быть общего у ветхозаветной истории целого народа с продолжающей её в спектакле биографией не-еврея Шостаковича?
Второе действие начинается с того, что в круг тихо-мирно-чинно-благопристойно рассевшихся зрителями вплывает огромная, в два с половиной человеческих роста, кукла многозначительной сисястой дамы, в юбках которой путается маленький мальчик (снова Анна Синякина). Посреди залы стоит на ладан дышащий рояль из некрашеного дерева, который мальчик успешно использует как спортивный снаряд, чем окончательно приводит его в негодность, а попутно ещё и перемазывается в краске. Искоса поглядывая на свою тётю, которая снисходительно закрывает глаза на его хулиганство. Но настаёт момент, когда мальчик взрослеет и вырастает в гениального музыканта. Тогда фигура власти, уже в милицейской фуражке и с наганом в руке, прибирает его к рукам вместе с Маяковским, Мейерхольдом, Ахматовой и др. Щуплый музыкант бегает по кругу, земля горит у него под ногами, а драгоценная тётя забавы ради стреляет по нему, как по живой мишени. Наконец, музыкант сдаётся, падает, власть настигает его и берёт под свою опеку. Спутывает ноги и пришпиливает орден на грудь (точнее, его самого насаживает на орден, как на булавку в гербарий). Звучит фонограмма речи Шостаковича, который благодарит партию за её заботу. И это центральный мотив второго акта: зазор между публичным пространством, пространством тотальной лжи, коммунистического мифа, политического театра, с одной стороны, и пространством табуированной частной жизни с «невидимыми миру слезами», с другой.
Власть превращает гения в куклу. Руками своих многочисленных приспешников переодевает его, недвижимого, не сопротивляющегося, из безукоризненно сидевшего по фигуре концертного костюма в мешковатый, канцелярско-бюрократический, плод отечественной лёгкой промышленности времён её самых непритязательных моделей. Даёт композитору персональную квартиру в «сталинском» доме. Усаживает за рабочее место, напяливает на нос очки, растягивает лицо в улыбке и - предъявляет советскому народу. Мы видим застывшую фигуру сгорбленного человека в мешковатом, с чужого плеча костюме, замученного, себе не принадлежащего, с лицом, растянутым в неестественной улыбке, а в это самое время звучит фонограмма:
- Как Вы работаете?
- Я работаю очень просто. Думаю, беру ручку, беру бумагу и записываю.
Народу такая технология вполне понятна: «Работа у него простая: думает, берёт ручку, берёт бумагу, записывает». Картинка готова. Интервью снято. Всё в порядке. Власть ненадолго оставляет композитора в покое.
Оставшись наконец наедине с собой, человек начинает оттаивать, пытается пошевелить руками (у себя дома!), закурить папиросу… И тут замечает на люстре не то «жучок», не то радиопровод (олицетворяемый актёром Максимом Маминовым). Изо всех сил подтягивается, карабкается на люстру, показывает чудеса акробатики, как будто от этого зависит вся его жизнь, только чтобы вырубить этот провод. Отвоевать у власти кусочек свободы. Самую малость - чуть-чуть пространства, где можно быть самим собой.
Тут затевается великое противостояние «чёрных» и «белых». Великая Отечественная война. И в Шостаковиче, который между ними, меж двух колоссов, как меж двух огней, одинаково чуждый обоим, рождаются и нарастают звуки 7-й («Ленинградской») симфонии. Под них один за другим выкатываются на поле битвы и вступают в сражение танки - жестяные рояли. Кружат по залу и с грохотом бьются друг о друга...
И вот настаёт мир. Родина-мать в образе Людмилы Зыкиной (или наоборот - Людмила Зыкина в образе Родины-матери) поёт «Издалека-дооолго течёт река Вооолга…», а Шостакович теперь - только маленькая кукла в тени нового памятника. Когда приходит его смертный час, Родина-мать баюкает его на своей груди и опускает в могилу.
- Кого родила? - поют женские голоса.
- Мальчика, мальчика.
- Как назвали?
- Мойшеле, Мойшеле.
- Где он?
- В могиле, в могиле, - заключают голоса.
Так что же общего у ветхозаветной истории еврейского народа с историей не-еврея Шостаковича, гениального композитора, выросшего при советской власти и сломленного ею? У судьбы целого народа с судьбой отдельного человека? Тема избранничества. Как точно заметил в своём отзыве наш друг lev_semerkin, разница в теме обеих частей спектакля - это вопрос оптики. Показанная эпическим общим планом в первой части и лирическим, крупным планом во второй, это одна и та же история - «избранного народа», избранного человека, избрАнничества. В прекрасном мире, который... во зле лежит.
Замечательные, роскошные фотографии работы Натальи Чебан на сайте театра. Там же интригующий клип из очень коротких фрагментов: из них понятно, правда, только то, что зрелище необыкновенное.
(Продолжение. Начало здесь)
АКТ 2: ШОСТАКОВИЧ
Вторая часть опуса как другой спектакль. Разная расстановка кресел: три ряда стульев в первом действии (четвёртый - подушки), и один ряд по периметру - во втором. Даже художники разные. А главное - тема: в самом деле, что может быть общего у ветхозаветной истории целого народа с продолжающей её в спектакле биографией не-еврея Шостаковича?
Второе действие начинается с того, что в круг тихо-мирно-чинно-благопристойно рассевшихся зрителями вплывает огромная, в два с половиной человеческих роста, кукла многозначительной сисястой дамы, в юбках которой путается маленький мальчик (снова Анна Синякина). Посреди залы стоит на ладан дышащий рояль из некрашеного дерева, который мальчик успешно использует как спортивный снаряд, чем окончательно приводит его в негодность, а попутно ещё и перемазывается в краске. Искоса поглядывая на свою тётю, которая снисходительно закрывает глаза на его хулиганство. Но настаёт момент, когда мальчик взрослеет и вырастает в гениального музыканта. Тогда фигура власти, уже в милицейской фуражке и с наганом в руке, прибирает его к рукам вместе с Маяковским, Мейерхольдом, Ахматовой и др. Щуплый музыкант бегает по кругу, земля горит у него под ногами, а драгоценная тётя забавы ради стреляет по нему, как по живой мишени. Наконец, музыкант сдаётся, падает, власть настигает его и берёт под свою опеку. Спутывает ноги и пришпиливает орден на грудь (точнее, его самого насаживает на орден, как на булавку в гербарий). Звучит фонограмма речи Шостаковича, который благодарит партию за её заботу. И это центральный мотив второго акта: зазор между публичным пространством, пространством тотальной лжи, коммунистического мифа, политического театра, с одной стороны, и пространством табуированной частной жизни с «невидимыми миру слезами», с другой.
Власть превращает гения в куклу. Руками своих многочисленных приспешников переодевает его, недвижимого, не сопротивляющегося, из безукоризненно сидевшего по фигуре концертного костюма в мешковатый, канцелярско-бюрократический, плод отечественной лёгкой промышленности времён её самых непритязательных моделей. Даёт композитору персональную квартиру в «сталинском» доме. Усаживает за рабочее место, напяливает на нос очки, растягивает лицо в улыбке и - предъявляет советскому народу. Мы видим застывшую фигуру сгорбленного человека в мешковатом, с чужого плеча костюме, замученного, себе не принадлежащего, с лицом, растянутым в неестественной улыбке, а в это самое время звучит фонограмма:
- Как Вы работаете?
- Я работаю очень просто. Думаю, беру ручку, беру бумагу и записываю.
Народу такая технология вполне понятна: «Работа у него простая: думает, берёт ручку, берёт бумагу, записывает». Картинка готова. Интервью снято. Всё в порядке. Власть ненадолго оставляет композитора в покое.
Оставшись наконец наедине с собой, человек начинает оттаивать, пытается пошевелить руками (у себя дома!), закурить папиросу… И тут замечает на люстре не то «жучок», не то радиопровод (олицетворяемый актёром Максимом Маминовым). Изо всех сил подтягивается, карабкается на люстру, показывает чудеса акробатики, как будто от этого зависит вся его жизнь, только чтобы вырубить этот провод. Отвоевать у власти кусочек свободы. Самую малость - чуть-чуть пространства, где можно быть самим собой.
Тут затевается великое противостояние «чёрных» и «белых». Великая Отечественная война. И в Шостаковиче, который между ними, меж двух колоссов, как меж двух огней, одинаково чуждый обоим, рождаются и нарастают звуки 7-й («Ленинградской») симфонии. Под них один за другим выкатываются на поле битвы и вступают в сражение танки - жестяные рояли. Кружат по залу и с грохотом бьются друг о друга...
И вот настаёт мир. Родина-мать в образе Людмилы Зыкиной (или наоборот - Людмила Зыкина в образе Родины-матери) поёт «Издалека-дооолго течёт река Вооолга…», а Шостакович теперь - только маленькая кукла в тени нового памятника. Когда приходит его смертный час, Родина-мать баюкает его на своей груди и опускает в могилу.
- Кого родила? - поют женские голоса.
- Мальчика, мальчика.
- Как назвали?
- Мойшеле, Мойшеле.
- Где он?
- В могиле, в могиле, - заключают голоса.
Так что же общего у ветхозаветной истории еврейского народа с историей не-еврея Шостаковича, гениального композитора, выросшего при советской власти и сломленного ею? У судьбы целого народа с судьбой отдельного человека? Тема избранничества. Как точно заметил в своём отзыве наш друг lev_semerkin, разница в теме обеих частей спектакля - это вопрос оптики. Показанная эпическим общим планом в первой части и лирическим, крупным планом во второй, это одна и та же история - «избранного народа», избранного человека, избрАнничества. В прекрасном мире, который... во зле лежит.
Замечательные, роскошные фотографии работы Натальи Чебан на сайте театра. Там же интригующий клип из очень коротких фрагментов: из них понятно, правда, только то, что зрелище необыкновенное.