Бог посетил...
«T.E.O.R.E.M.A.T» Пьера Паоло Пазолини
режиссёр Гжегож Яжина, театр «TR Варшава», Польша
Спектакль, в котором раздеваются догола и раздвигают ноги шестеро из семи с небольшим персонажей, говорит о неисчерпаемой таинственности человеческой жизни. Один из спектаклей, возвращающих в театр тему тайны как таковой. И мне кажется, будущее - именно за таким театром.
«Теорема» Гжегожа Яжины - инсценировка одноимённой истории Пьера Паоло Пазолини, экранизированной автором в 1968 году и обречена на соотнесение с первоисточником. В сравнении с фильмом ещё острее выступает принадлежность польского спектакля нашему времени.
Действующие лица. Глава семьи, крупный промышленник - директор фабрики. Его сын и дочь, только-только вступающие во взрослую жизнь. Их молодая мачеха. И горничная. Респектабельное семейство, жизнь которого идёт по твёрдому расписанию, по наезженной колее, как по замкнутому кругу. Что ни день, то день сурка: отец просиживает целыми днями с бумагами в своём кабинете, его молодая жена апатично (для кого?) прихорашивается перед зеркалом, сын ежедневно приносит отцу свои тексты (проба пера?) на вычитку, дочь ловит всех с фотоаппаратом, а горничная тихо и незаметно делает свою работу по дому. Есть ещё почтальон-вестник - симпатичный парень итальянистого вида, с огромными глазами и кучерявой шевелюрой, в узком пиджаке и клешАх. Своего рода медиатор, засланный казачок «свой среди чужих, чужой среди своих», который снуёт между ними и нами, то приближая нас к ним вплотную, то заглядывая оттуда, из шестидесятых, в наше прекрасное далёко.
Жизнь каждого члена семьи складывается из серии повторяющихся жестов и похожа на странную церемонию, где у каждого из участников своя чётко прописанная роль, но смысл не ясен никому. Спектакль начинается с того, что перед нами то в режиме реального времени, то как в замедленной съёмке проходят три таких дня.
В этих персонажах за полвека мало что изменилось: большинство из них осталось на своих местах. Но главный герой, человек ниоткуда, сколько бы ни ставили эту историю - всегда будет своего рода героем нашего времени и его лицом. Выразителем чаяний, упований и идеалов. Про этот персонаж ясно только одно: он всех видит насквозь и каждому даёт то, чего тому недоставало. К каждому подбирает - легко, как бы нехотя и само собой - ключик и открывает ему его самоё. После встречи с ним жизнь уже никогда не станет прежней.
У Пазолини этот странный посетитель задуман не то что бы секс-символом, но олицетворением красоты, её абсолютом, этаким монстром, в природе которого сплелись божественная и дьявольская силы. Эту роль должен был играть актёр, который в конце шестидесятых воспринимался как эталон красоты. На зрителя из поколения моих родителей Теренс Стэмп в этом фильме до сих пор производит надлежащее впечатление. А я вместо сверхъестественного красавца вижу какого-то смазливого парня, взгляд с поволокой, чьё обаяние на меня, увы, не действует. Смотрела и прикидывала: а кто сегодня был бы на его месте?
У Гжегожа Яжины на месте абсолютной красоты - абсолютная любовь. С её божественными и дьявольскими обертонами, как у Пазолини - красота. В спектакле польского режиссёра это такой христообразный персонаж (Себастьян Павляк). Христос Узнаваемый: актёр с такими данными, которые отвечают современным представлениям о том, как должен выглядеть Христос в театре и в кино. Уже после спектакля я узнала, что тот же Себастьян Павляк играл роль Христа в «Вавилоне» Майи Клечевской - другом спектакле, показанном в рамках проекта «Польский театр в Москве». Но первая реакция на появление Павляка была именно такой: Христос?
В этом огромном доме и раньше было пусто. Как и в «(А)поллонии» Варликовского, и в «Персоне. Мэрилин» Люпы - огромное полупустое сценическое пространство (сценография - Магдалена Мачеевкая), в котором затеряны маленькие люди. Этот мир давно стал чужим для человека, перестал быть его домом. Его антигуманная архитектура, громадные, несоразмерные человеческим пропорциям интерьеры, холодный свет - как будто предназначены для других существ, не для тех, кто в них обитает. Свет живёт здесь своей жизнью, в луч света нужно ещё попасть (художник по свету - Жаклин Собишевски).
Незнакомец приходит без спросу и исчезает так же внезапно, но встреча с ним всё меняет. После его отъезда в воздухе повисает такая звенящая пустота… Она и раньше была пустотой, но теперь, после Откровения, она ощущается и осознаётся всеми как пустота. Её невозможно забыть, заглушить, игнорировать - с ней надо что-то делать. Продолжать жить как раньше уже невозможно: незнакомец пробудил всех к новой жизни, к жизни как таковой. Пробудил - и исчез. Оставил наедине с руинами прошлого и знанием настоящего.
Первой жертвой странного Посетителя становится дочь главы семьи Одетта, которая пыталась собрать свою разобщённую семью на страницах фотоальбома. Незнакомец стал её первым мужчиной и первой любовью. От него она слышит, что вместо того, чтобы отождествлять себя с другими, надо бы найти себя и прожить свою жизнь (пересказываю своими словами корявый перевод спектакля - видать, переводил поляк «со знанием русского»). И, сделав первый шаг, сходит с ума. Сын уходит немногим дальше. Осознав свою инаковость (=гомосексуальность), он не знает, что с ней делать. Вместо вчерашних гладких текстов (докладов?) пишет бездарные «авангардные» картины: одно бесплодие сменяется другим. Сам отец семейства отказывается от своего капитала, передаёт фабрику кому-то (неважно) и уходит нагим в пустыню. Но как объяснить происшедшую перемену журналистам, задающим глупые, неуместные, мимо-лётные вопросы? Жена, в которой незнакомец пробудил женщину, в поисках его подобия отправляется на улицу и становится шлюхой. Горничная в сомнамбулическом состоянии берёт чемодан и уходит из дома. Где-то по пути (неважно где) останавливается и замирает, завороженная застрявшим в её памяти видением. В её жизни ничего большего уже произойти не может. Со всеми ними ничего большего уже не может случиться; и всё, что им осталось, это попытаться выстроить свою жизнь исходя из того, что случилось однажды.
Как и в других польских спектаклях, здесь растягивали время до мучительного ощущения соприсутствия с персонажами в реальном настоящем; показывали кино - чёрно-белые кадры репортажной съёмки на улице («Верите ли Вы в чудеса?», «Верите ли Вы в Бога?»), обыгрывали диспропорцию огромного мира и заброшенного в него человека. В новинку была световая партитура спектакля, согласно которой персонажи могли двигаться в темноте и замирать на освещённой сцене, как на фотоснимках, и лёгкая музыка, отвечавшая за местный колорит. Спектакль открывала пресс-конференция фабриканта, а закрывал финальный монолог почтальона убей - не помню, о чём, который выводил действие на какую-то космическую орбиту.
режиссёр Гжегож Яжина, театр «TR Варшава», Польша
Спектакль, в котором раздеваются догола и раздвигают ноги шестеро из семи с небольшим персонажей, говорит о неисчерпаемой таинственности человеческой жизни. Один из спектаклей, возвращающих в театр тему тайны как таковой. И мне кажется, будущее - именно за таким театром.
«Теорема» Гжегожа Яжины - инсценировка одноимённой истории Пьера Паоло Пазолини, экранизированной автором в 1968 году и обречена на соотнесение с первоисточником. В сравнении с фильмом ещё острее выступает принадлежность польского спектакля нашему времени.
Действующие лица. Глава семьи, крупный промышленник - директор фабрики. Его сын и дочь, только-только вступающие во взрослую жизнь. Их молодая мачеха. И горничная. Респектабельное семейство, жизнь которого идёт по твёрдому расписанию, по наезженной колее, как по замкнутому кругу. Что ни день, то день сурка: отец просиживает целыми днями с бумагами в своём кабинете, его молодая жена апатично (для кого?) прихорашивается перед зеркалом, сын ежедневно приносит отцу свои тексты (проба пера?) на вычитку, дочь ловит всех с фотоаппаратом, а горничная тихо и незаметно делает свою работу по дому. Есть ещё почтальон-вестник - симпатичный парень итальянистого вида, с огромными глазами и кучерявой шевелюрой, в узком пиджаке и клешАх. Своего рода медиатор, засланный казачок «свой среди чужих, чужой среди своих», который снуёт между ними и нами, то приближая нас к ним вплотную, то заглядывая оттуда, из шестидесятых, в наше прекрасное далёко.
Жизнь каждого члена семьи складывается из серии повторяющихся жестов и похожа на странную церемонию, где у каждого из участников своя чётко прописанная роль, но смысл не ясен никому. Спектакль начинается с того, что перед нами то в режиме реального времени, то как в замедленной съёмке проходят три таких дня.
В этих персонажах за полвека мало что изменилось: большинство из них осталось на своих местах. Но главный герой, человек ниоткуда, сколько бы ни ставили эту историю - всегда будет своего рода героем нашего времени и его лицом. Выразителем чаяний, упований и идеалов. Про этот персонаж ясно только одно: он всех видит насквозь и каждому даёт то, чего тому недоставало. К каждому подбирает - легко, как бы нехотя и само собой - ключик и открывает ему его самоё. После встречи с ним жизнь уже никогда не станет прежней.
У Пазолини этот странный посетитель задуман не то что бы секс-символом, но олицетворением красоты, её абсолютом, этаким монстром, в природе которого сплелись божественная и дьявольская силы. Эту роль должен был играть актёр, который в конце шестидесятых воспринимался как эталон красоты. На зрителя из поколения моих родителей Теренс Стэмп в этом фильме до сих пор производит надлежащее впечатление. А я вместо сверхъестественного красавца вижу какого-то смазливого парня, взгляд с поволокой, чьё обаяние на меня, увы, не действует. Смотрела и прикидывала: а кто сегодня был бы на его месте?
У Гжегожа Яжины на месте абсолютной красоты - абсолютная любовь. С её божественными и дьявольскими обертонами, как у Пазолини - красота. В спектакле польского режиссёра это такой христообразный персонаж (Себастьян Павляк). Христос Узнаваемый: актёр с такими данными, которые отвечают современным представлениям о том, как должен выглядеть Христос в театре и в кино. Уже после спектакля я узнала, что тот же Себастьян Павляк играл роль Христа в «Вавилоне» Майи Клечевской - другом спектакле, показанном в рамках проекта «Польский театр в Москве». Но первая реакция на появление Павляка была именно такой: Христос?
В этом огромном доме и раньше было пусто. Как и в «(А)поллонии» Варликовского, и в «Персоне. Мэрилин» Люпы - огромное полупустое сценическое пространство (сценография - Магдалена Мачеевкая), в котором затеряны маленькие люди. Этот мир давно стал чужим для человека, перестал быть его домом. Его антигуманная архитектура, громадные, несоразмерные человеческим пропорциям интерьеры, холодный свет - как будто предназначены для других существ, не для тех, кто в них обитает. Свет живёт здесь своей жизнью, в луч света нужно ещё попасть (художник по свету - Жаклин Собишевски).
Незнакомец приходит без спросу и исчезает так же внезапно, но встреча с ним всё меняет. После его отъезда в воздухе повисает такая звенящая пустота… Она и раньше была пустотой, но теперь, после Откровения, она ощущается и осознаётся всеми как пустота. Её невозможно забыть, заглушить, игнорировать - с ней надо что-то делать. Продолжать жить как раньше уже невозможно: незнакомец пробудил всех к новой жизни, к жизни как таковой. Пробудил - и исчез. Оставил наедине с руинами прошлого и знанием настоящего.
Первой жертвой странного Посетителя становится дочь главы семьи Одетта, которая пыталась собрать свою разобщённую семью на страницах фотоальбома. Незнакомец стал её первым мужчиной и первой любовью. От него она слышит, что вместо того, чтобы отождествлять себя с другими, надо бы найти себя и прожить свою жизнь (пересказываю своими словами корявый перевод спектакля - видать, переводил поляк «со знанием русского»). И, сделав первый шаг, сходит с ума. Сын уходит немногим дальше. Осознав свою инаковость (=гомосексуальность), он не знает, что с ней делать. Вместо вчерашних гладких текстов (докладов?) пишет бездарные «авангардные» картины: одно бесплодие сменяется другим. Сам отец семейства отказывается от своего капитала, передаёт фабрику кому-то (неважно) и уходит нагим в пустыню. Но как объяснить происшедшую перемену журналистам, задающим глупые, неуместные, мимо-лётные вопросы? Жена, в которой незнакомец пробудил женщину, в поисках его подобия отправляется на улицу и становится шлюхой. Горничная в сомнамбулическом состоянии берёт чемодан и уходит из дома. Где-то по пути (неважно где) останавливается и замирает, завороженная застрявшим в её памяти видением. В её жизни ничего большего уже произойти не может. Со всеми ними ничего большего уже не может случиться; и всё, что им осталось, это попытаться выстроить свою жизнь исходя из того, что случилось однажды.
Как и в других польских спектаклях, здесь растягивали время до мучительного ощущения соприсутствия с персонажами в реальном настоящем; показывали кино - чёрно-белые кадры репортажной съёмки на улице («Верите ли Вы в чудеса?», «Верите ли Вы в Бога?»), обыгрывали диспропорцию огромного мира и заброшенного в него человека. В новинку была световая партитура спектакля, согласно которой персонажи могли двигаться в темноте и замирать на освещённой сцене, как на фотоснимках, и лёгкая музыка, отвечавшая за местный колорит. Спектакль открывала пресс-конференция фабриканта, а закрывал финальный монолог почтальона убей - не помню, о чём, который выводил действие на какую-то космическую орбиту.