ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК ЛЕНЫ КАРПОВОЙ. ЧАСТЬ 1
Это репост. Страшное дело, но я опубликовал этот дневник почти 6 лет тому!
Сегодня я начну публикацию в своем блоге военного дневника Елены Карповой. Еще неделю тому назад я даже не знал, кто это такая, но так получилось, что мне пришло письмо и неизвестная мне доселе моя читательница предложила мне прочитать этот дневник. Я согласился. И скажу честно, не пожалел. Знаете почему? Потому что здесь война - не шаблон, к которому многие из Вас привыкли. Когда я читал этот дневник, я вспоминал книгу Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо". Многое из того, что там написано, перекликается с дневниковыми записями Елены Карповой. Здесь есть все, что есть на войне: и мужество, и героизм, и отвага, и страх. Есть здесь и то, за что Вы будете критиковать автора, и, возможно, меня, дескать, не стоило такое публиковать. Но я опубликую все, без купюр, как есть. Так будет честно. И еще. К сожалению, автора этого дневника уже нет с нами, поэтому если Вам что-то не понравится, будьте сдержаннее.
Я благодарен Резеде Закировой за то, что она прислала мне этот дневник и несколько фотографий к нему, а также Алексею Бурцеву - сыну Елены Карповой, за фотографии и разрешение опубликовать все это у себя в блоге.
"Предисловие для внучки
Комсомольский актив батальона,1-й Белорусский фронт
Дорогая внученька, я очень хочу, чтобы ты это прочла. До конца. Потому что это правда - от начала и до конца. Так было. Такими мы были. Мы любили Родину, и за неё мы были готовы отдать жизнь. Мальчишек - моих одногодок - домой с войны вернулось всего три процента. Не потому, что они не любили жить или не хотели жить. Просто жизнь любой ценой нельзя называть человеческой жизнью. Многие из нас - тогда я была такая же юная, как ты, - пошли на фронт защищать Родину, а это значило защищать всё, что мы имели: свободу, честь - во всех смыслах этого слова, достоинство, нашу культуру и наш язык. Нашу жизнь. Чтобы те, кто пришли грабить и убивать нас, не жили на этой земле. Чтобы рождались дети. Чтобы когда-то потом случилось радостное и ничем не омрачённое событие - родилась ты. И чтобы тот необъятный ужас, который называется коротким словом «война», был бы тебе известен только по книгам, фильмам и этим строкам. [1]
У моего дневника… (если так можно назвать отрывочные мысли и наблюдения, записанные в то время, когда войсковая часть выводилась из боя на переформировку; писалось это на клочках бумаги, сшитых нитками, которые мы добывали из тесёмок от немецких противогазов. Вести дневники категорически запрещалось, и я очень рисковала, делая это, но мне так хотелось хоть что-то запечатлеть, и я делала это украдкой…)
…так вот, у этих записок трудная солдатская судьба. Часть эти записей попала к немцам в сорок первом году под Москвой, часть была зарыта в землю в сорок втором во время отступления, часть в сорок третьем году во время освобождения Днепропетровска при переправе через Днепр вымокла в воде, часть испортилась на жаре в Белоруссии - находясь в вещмешке вместе с трофейными немецкими светильниками (они были заполнены каким-то составом вроде воска), так вот, этот воск или жир растаял и залил все эти записки; потом, с большим трудом разбирая текст, мне пришлось всё переписывать в тетради.
Бой есть самое тяжёлое испытание моральных, физических качеств и выдержки бойца.
БУП-42[2]
ПЕРВЫЙ ГОД ВОЙНЫ
Решила всё-таки кое-что записывать. 15 июля 1941 года для меня началась новая жизнь. Ночью нас подняли по тревоге и в 4 утра мы выехали из Новочеркасска на фронт. Никто нас не провожает, никто не знает, что мы уезжаем. Я выехала не совсем обычно. Ни мама, ни папа ничего не знают. Они думают, что я лечу зубы. На первой станции написала открытку - сообщила, что еду на фронт, что иначе поступить не могла, просила простить меня и не волноваться. Долго я думала над своим поступком. Несколько дней тому назад мы всю ночь просидели с Аней. Она мне пыталась доказать, что я совершаю глупость, что незачем умирать раньше времени, что мы ещё слишком молоды и должны учиться. Она считала, что если нужно будет - нас позовут. А я так не считала. Да, никому не хочется умирать на 17-ом году жизни, только в этом она права. Ещё две недели тому назад была мирная, чудесная жизнь, казавшаяся теперь сказкой. Не менее сказочное будущее открывалось перед нами. Я послала запрос в Николаевский кораблестроительный институт. Мне только что прислали программу вступительных экзаменов и приглашение приезжать к ним после окончания 10 класса. Я мечтала строить корабли - непременно военные. На этот раз папа не возражал, он был категорически против мореходки, куда мы поступали вместе с Таней Орёл.
И вот одно страшное слово - война - разрушило всё. В голову приходят слова, складывающиеся в рифму.
Мы слово страшное услышали - война!!!
Услышали, что города пылают,
Что их стервятники со свастикой бомбят
И пограничники, не сдавшись, умирают.
Ты можешь за чужой спиной сидеть,
Когда над Родиной твоей нависла смерть?
Я не могу, не имею права жить спокойно, учиться в то время, когда по нашей земле кровь льётся рекой. Учиться никогда не поздно, но сейчас думать об этом - позорно. Интересы Родины - это мои интересы. Я не могу отделить себя от тех, кто кровью своей и жизнью защищает её, сидеть за чужой спиной, когда стоит вопрос: быть или не быть? 23 июня я повела девчонок в военкомат, но к военкому мы не попали. К военкомату вообще подойти невозможно - тысячи людей толкаются, кричат, требуют, чтобы их немедленно отправили на фронт, но никто не обращает внимания на них, пропускают только с повестками. Весь день мы осаждали военкомат, и к вечеру всё же удалось пробиться - влезли в окно и мы подали заявление с требованием - немедленно отправить нас на фронт. Мы написали, что имеем звание парашютистов, ворошиловских стрелков, можем оказывать первую медицинскую помощь раненым. В общем - кем угодно, только бы на фронт.
Через несколько дней девчонки получили повестки и уже ждут отправки на фронт. А мне в военкомате отказали, сказали, что ещё слишком молода. Мы решили действовать через политрука той части, куда попали девочки (это ПЭП 12 - полевой эвакопункт). Втроём стали его упрашивать, но он не соглашался, говорил: «Куда ты поедешь, Чижик?[3] Ты же плакать будешь там!»
А я ревела уже здесь оттого, что не брали меня. Целый час мы просили, убеждали, плакали и, наконец, он сдался, и я написала заявление - в действующую армию, и была от счастья на седьмом небе.
Мечта моя сбылась, я ведь и в мирное время мечтала служить в армии. Куда только не писала и в Киевское училище связи, и в другие училища и, наконец, маршалу Тимошенко, пока не получила от него вразумительный ответ - женщины в настоящее время на службу в кадры Красной Армии и военные училища не принимаются. Из нашего класса Олюшка Сосницкая, из 10 Ира Шашкина, остальных девчонок я не знаю, за исключением Таи Куприяновой. Почти все плачут, а я пока нет, ведь нас никто не принуждает, едем добровольно.
Кто-то запел:
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону,
Уходили комсомольцы
Защищать свою страну.
Эшелон наш мчится на фронт, быстро мелькают станции и почти на каждой станции - толпы людей. В вагон к нам бросают цветы. Мы проехали уже много городов - Воронеж, Курск, Брянск и др. Навстречу идёт очень много эшелонов с эвакуированными из Житомира, Киева и других городов. С заводским оборудованием, со всем, что удалось спасти от немцев. Эвакуированные почти все евреи, и среди них очень много взрослых ребят, намного старше нас. Как им не стыдно? На кого же они надеются?
В Брянске была первая воздушная тревога. Прилетел один немецкий самолёт - разведчик с красными звёздами. Он почти на бреющем шёл над нашими эшелонами, но его посадили два наших ястребка. Брянск - громадная станция, и здесь уже чувствуется дыхание войны - вся станция забита воинскими эшелонами. На открытых платформах - танки, пушки, снаряды и т.д. Солдаты - совсем молодые мальчишки. Все платформы тщательно замаскированы зеленью. Ребята с соседнего эшелона рассказали, что здесь сегодня поймали немецкого шпиона с рацией. Говорят, что на Москву прорываются по несколько сот самолётов. Наш политрук сказал, чтобы мы никому не верили, т.к. слухи могут быть провокационными. Во время воздушной тревоги мы съели все шоколадные конфеты - думали, что нас разбомбят, и теперь Зинка заболела.
Сегодня мы почти всю ночь не спали, эшелон мчится без остановок. Впереди - фронт. Кажется, весь горизонт объят каким-то полыхающим заревом. Я никогда не видела северного сияния, но мне кажется, что это зарево чем-то его напоминает. Такие же сполохи, только багряно-красные.
Моё место на верхних нарах у окна, и мы по очереди смотрим в него. Обстановка какая-то тревожная. Страшно от неизвестности и непроглядной темноты. Но есть все основания предполагать, что когда всё станет известным, будет в тысячу раз страшнее. Не верю, что есть бесстрашные люди, каждому нормальному человеку знакомо чувство страха, всё дело в том, как он будет себя вести, испытывая этот страх. Мне только раз пришлось испытать настоящий страх во время прыжков с парашютом. Страшно было терять опору под ногами и шагнуть в воздух, но я справилась с этим. На фронте смешно будет вспоминать об этом "страхе". Но как бы ни было страшно и тяжело, я постараюсь справиться с этим. И если даже не придётся вернуться, я никогда не пожалею о том, что сделала. Останусь жива - мне не стыдно будет смотреть людям в глаза - я за чужой спиной не сидела. Ну, а если погибну - значит так надо.
Скоро будут бомбить, - сказал политрук, и поэтому необходимо знать сигналы воздушной и химической тревоги. Противогазы всегда должны быть наготове. Воздушная тревога уже была - по вагонам раздалась команда - воздух!!! Мы отбежали немного и попадали на землю, но самолёты прошли мимо, и бомбёжки не было. Мы проскочили Рославль, который беспрерывно бомбят, но всё обошлось благополучно. Сгрузились недалеко от Ярцева, значит, будем на смоленском направлении. Разместились в сарае на сене, где-то рядом бомбят. Громадный самолёт пронесся над нашим сараем так низко, что не поверили мы своим глазам - как он мог не задеть его? Старший лейтенант - начштаба соседней части стрелял в него из пистолета, но, как и следовало ожидать, не попал. Меня назначили дневальной, проинструктировали о том, что нужно проявить максимум бдительности, т.к. немцы без конца сбрасывают десанты, то в форме нашей, то в форме милиции, то гражданской. Со мной Вера Бальба. Но мы решили, что будем дневалить вместе, лучше совсем не спать, так будет спокойнее. Когда была очередь стоять на улице, она ползала на четвереньках вокруг сарая, высматривая диверсантов. Политрук проверял, как мы несём службу, и когда увидел Верку «при исполнении служебных обязанностей», чуть не умер со смеху.
Я никогда не была в лесу. Какая сказочная красота! Описать невозможно. Рядом маленькая речка, изумрудная зелень, цветы, земляника. Если бы не было войны! Но война тут же властно напоминает о себе. В небе, прямо над нашей головой, начался воздушный бой. Самолётов было девять штук. Сколько наших, сколько фашистских - мы понять не могли. Настолько быстро они мелькали, выделывали такие сложные фигуры высшего пилотажа, что сердце замирало. Непрерывно трещали пулемёты. И вот первый самолёт с огненным шлейфом камнем пошёл к земле. Лётчик успел выброситься и спускался на парашюте, один из самолётов преследовал его. Было отчётливо видно, как вдруг мёртво обвисла фигурка лётчика под белым куполом. Когда мы увидели первый горящий самолёт, от радости начали плясать, как дикари, и взбесившийся часовой никак не мог нас успокоить. Было очень интересно и совсем не страшно. Самолёты факелами падали к земле, в воздухе вспыхивали белые облачка парашютов. К вечеру пришли обгорелые лётчики, и радость наша померкла. Оказалось, что сбитые самолёты были наши, и три лётчика погибли. Это были мессершмиты. Это они расстреливали в воздухе наших лётчиков. До сих пор мы думали, что гореть и падать могут только вражеские самолёты. На нас это произвело ужасное впечатление. Я всегда преклонялась перед лётчиками, для меня они необыкновенные люди, люди - птицы. В том, что их сбили, они не виноваты, храбрости им было не занимать. Просто мессеры оказались намного лучше наших ястребков.
Рядом с нами БАО.[4] Аэродрома, каким он должен быть в нашем представлении, нет. Самолёты садятся на большую поляну и их затаскивают под ёлки и дополнительно маскируют. Немцы ищут их, заодно бомбят все соседние деревни. Солдаты из БАО соорудили что-то похожее на макеты самолётов и выставили их в нескольких километрах от нас, и обрадованные фашисты усиленно посыпали их бомбами. Жить стало спокойнее, «рама»[5] перестала висеть в воздухе.
Война для нас пока только тяжёлый труд. Мы делаем всё, о чём раньше и не помышляли. Роем щели, носим раненых, моем, стираем и т.д. Особенно трудно стирать. Нужно выстирать 75 пар белья, а к нему прикоснуться страшно - сплошная кровь. Спать почти не приходится. На войне ни с чем не считаются, лишь бы это было нужное дело. Учёные воюют рядовыми солдатами. Нам даже приказывали косить рожь (такая красавица, выше человеческого роста) и вязать снопы, а на другой день всё сожгли, т.к. подошли немцы.
Нам дали адрес:
Действующая армия.
Полевая почтовая станция № 41.
Штаб армии. ПЭП 12.
Подразделение Фокина.
Срочно послала домой.
Вместе с нами в лесу части на переформировке. Это первые для нас люди, которые видели фашистов, дрались с ними. Мы с раскрытыми ртами слушали их - всему верили, но как же не хотелось верить нам в то, что они своими глазами видели, как наши девушки пьют и гуляют с немцами. Один из солдат запустил в избу связку гранат, где развлекались с немцами "советские девушки", и сам чудом унёс ноги.
Писать просто некогда, да и не разрешают. Пишу украдкой. Наши отступают. Смоленск уже несколько раз переходил из рук в руки. По дорогам идут измученные раненные в грязных окровавленных бинтах. Это не только те, которые могут быть эвакуированы пешком, это все, кто ещё в состоянии как-то передвигаться. Лошади тянут пушки, колёса вязнут в песке, лошади измучены так же, как и люди, и солдаты тащат пушки вместе с лошадьми. Немцы сбрасывают десанты. В соседнюю деревню сбросили диверсантов в форме наших милиционеров. Их уничтожили, и теперь все мальчишки в деревне щеголяют в милицейских фуражках. Целыми днями над головой гудят самолёты - идут на Москву. Заметив что-нибудь подозрительное, несколько самолётов отделяются от остальных и начинают пикировать. Я почему-то ещё ничего не боюсь. Самое страшное - смерть и страдание раненых.
Рядом с нами - разведрота. Её командир познакомил нас с мальчиком Колей Руденко, ему 14 лет, а он замечательный разведчик, уже награждён орденом Красной звезды. Он был в Артеке, и началась война. Когда он вернулся домой, чтобы попасть в своё село, ему нужно было перейти линию фронта. А немцы уже повесили его отца - председателя колхоза - и убили мать. Коля снова перешёл линию фронта и стал разведчиком. В тыл к немцам он ходит вместе с девушкой. Мы с Окрябриной (а она двадцать шестого года, ей ещё не исполнилось пятнадцати лет) уговариваем капитана взять нас к себе в разведку.
Раненые все прибывают и прибывают. Мы уже сбились со счета - сколько раз передислоцировались. Среди раненых стало много немцев. Есть финны и другие сволочи. Наши (о, святая наивность!) думают всерьёз перевоспитать их, им создают особые условия, но это на них не действует. Когда наших раненных проносят мимо них, они скрипят зубами от ненависти. А я с большим удовольствием прикасалась бы к удаву, чем к ним. Некоторым девчатам они плевали в лицо и это, находясь в плену. А что они делали, если бы было наоборот? А финны ещё хуже. У одного забинтовано все лицо, оставлен только один глаз, так он готов испепелить всех этим единственным глазом. Их эвакуируют в первую очередь вместе с нашими тяжёлыми, носилочными. Но шофёры говорят, что почти ни один из немцев живым ещё в госпиталь не прибыл, наши умудряются расправиться с ними дорогой. Один немецкий лётчик просил, чтобы перед смертью (они все считают, что их убьют) выполнили его последнее желание - показали ему Марию Ивановну, так называют наш новый реактивный миномёт, превращающий в пепел всё живое. Но их ещё пока так мало, что мы и сами их не видели.[6]
Немцы бросают листовки с портретом сына Сталина - Василия в форме лётчика-лейтенанта (действительное ли это фото - мы не знаем). Пишут, что он и сын Молотова уже перешли к ним. Призывают сдаваться, говорят, что сопротивление бесполезно, обещают в самое ближайшее время взять Москву. На листовках печатают пропуска, с которыми можно являться к ним. Предлагают брать с собой котелки и ложки. Если нет пропуска - можно просто сказать - "штыки в землю!" или "Сталин капут". Это будет служить пропуском.
У нас было закрытое комсомольское собрание - читали секретный приказ маршала Тимошенко об изменниках Родины. Находятся, оказываются, и среди комсомольцев такие сволочи, которые, пытаясь спасти свою шкуру, становятся на путь предательства. Не думаю, чтобы они поверили фашистским листовкам - слишком грубая работа и надо быть последним идиотом, чтобы верить всему этому. Ларчик открывается просто - сволочи, шкурники, трусы, предатели.
Обо всем, что происходит, можно сказать словами Пушкина: "... и смерть, и ад со всех сторон". Писать не хочется, да и нет возможности, и категорически это запрещено. Пишу во время так называемого отдыха. А кто был на войне, тот знает, что такое отдых. Валишься замертво, не разбирая, куда и ещё не прикоснувшись к тому, на чём тебе придётся лежать, засыпаешь.
О нас теперь уже не скажешь "не нюхавшие пороху", мы давно уже приняли боевое крещение и нас теперь не обманешь звёздочками на крыльях, как было в Брянске в июле. Мы и по силуэтам и по звуку различаем и юнкерсы, и мессершмиты и фокке-вульфы - они висят постоянно над нами, и невозможно себе представить небо без них.
Мы - в Алексине.
Не хватает слов, чтобы описать этот райский уголок. Густой сосновый бор на высоком берегу красавицы Оки. Идёшь по этому необыкновенному лесу, и вдруг в самом неожиданном месте появляется сказочный дворец с резными башнями и крылечками, с витыми лесенками, невиданными куполами и не верится в реальность происходящего, и кажется, какие-то волшебные силы перенесли тебя в мир сказки. И тебе чудится, что на крылечке стоит Василиса Прекрасная, а из-за ближайших сосен вот-вот появится Иван-Царевич на сером волке. Но все эти сказочные домики-дворцы, так непохожие друг на друга с таким искусством и любовью кем-то созданные, от которых «русским духом пахнет» - забиты до отказа ранеными. На каждом шагу видны указатели - ППГ №..., ППГ №... и т.д. [7]
Немцы знают, что здесь расположились госпитали, самолёты забрасывают листовками. Обещают не бомбить, предлагают после выздоровления отправить по домам. Раненых грузят на баржи и отправляют по Оке. Город бомбят.
Мы пока ещё ничего не боимся. Во время бомбёжки Олюшка, Ира и я находились в столовой. Все убежали, а мы съели по несколько порции и ушли, не дождавшись конца бомбёжки. Долго не могли попасть на нужную дорогу, спорили, предлагали разные варианты, на ходу сочиняли: сошлися и заспорили как ближе до Алексина, до города дойти. Девчата наши поют:
На восходе немец ходит
Возле дома моего.
Побомбит он, постреляет
И не скажет ничего.
И кто его знает
Зачем он стреляет?
Мы отходим, отходим, отходим. Сколько оставили городов, сколько убитых, сколько осталось в окружениях. Каким чудом удалось нам выскочить из Вязьмы - непонятно. Там окружили несколько армий. Наша армия почти полностью в окружении. Ночью вышли в Серпухов, не успели разместиться, как всех подняли по тревоге. На город сброшен десант, и мы окружены. В кромешной тьме, боясь каждую секунду потерять друг друга, стали выходить из города. Кругом была стрельба, и ничего нельзя было понять. Сколько нас вышло из города, мы пока не знаем. Шли всю ночь, на рассвете подошли к какой-то деревне. Немцев здесь ещё не было, нам приказали остановиться и ждать остальных.
Мы неразлучны с Олюшкой и Ирой. Нет уже Лиды, она струсила и уехала домой: нам - добровольцам, была предоставлена такая возможность и десять девчонок уехали. Мы бежали вслед за машиной, свистели, кричали: дезертиры, трусы, предатели... Но они всё равно уехали. Зина осталась, но её роман с лейтенантом Борисом Катерницким расстроил нашу дружбу. Было обидно, что Зина так быстро превратилась в искательницу приключений, теперь у нас с ней нет ничего общего. Значит, выбор мой был ошибочным и дружба наша, начавшаяся ещё в школе, оказалась случайной и недолгой. Но об этом я нисколько не жалею. У меня есть новый друг - Олюшка Сосницкая, с которой я когда-то сидела за одной партой и никогда не думала, что между нами может быть что-нибудь общее. Олюшка и здесь не унывает, не падает духом, распевает свои песни. Олюшка - замечательный товарищ, для которого личного ничего не существует, она никогда не бросит в беде, это настоящий фронтовой друг, и этим сказано всё. Я так к ней привязалась - нет для меня человека дороже. И ещё один друг - Ира Шашкина. Мы все трое неразлучны.
Узнали новость - нас отправляют в Гусь-Хрустальный на формировку. Нас это никак не устраивает. Мы должны, во что бы то ни стало, остаться на фронте. Немцы подходят к Москве. Нужно срочно принимать меры. Олюшка пришла и сообщила, что в деревне, где мы ночевали, стоят части 126-й стрелковой дивизии, которая закончила формировку и не сегодня-завтра начинает действовать. Втроём вынесли решение - на формировку не идти, убежать от своих и вместе с дивизией остаться на фронте. Дивизия (вернее её остатки) только что вышла из окружения под Вязьмой, сформировалась и входит теперь в состав 16 армии (большая часть которой тоже осталась под Вязьмой). Командовать армией будет Рокоссовский. Договорились с комиссаром медсанбата Тарасовым. Он берёт нас к себе. Решили бежать ночью в лес и ждать, когда уедут наши. Среди ночи мы ушли в лес и оттуда вели наблюдение. И вдруг на рассвете дивизия поднялась по тревоге, на опушке выстроились машины медсанбата, а наши уже узнали о побеге и ищут нас по всей деревне. К нам присоединились ещё пять девчат. Мы пробрались к медсанбатовским машинам, только устроились в них, и из-за кустов показался политрук с солдатами, но было уже поздно - машины отходили. В общем, побег был совершен классически, и через несколько дней дивизия вступает в бой. Теперь мы будем воевать в 16-й армии, 126-й стрелковой дивизии, 222-м отдельном медико-санитарном батальоне (ОМСБ).
Мы не разлучаемся, и все трое будем в операционно-перевязочном взводе. Командир взвода - военврач третьего ранга Мотренко Валерий Анатольевич".
(Продолжение следует...)
[1] Добрым пожеланиям не суждено было сбыться. Девять раз теперь уже внучке, тоже Елене Васильевне, пришлось бывать в разных «горячих точках». Как и бабушка, Лена выбрала профессию медика. И мужа своего она встретила также в армии, а был он артиллеристом, как и её дед. Прошло уже много лет, но до сих пор ищут её те, кому она спасла жизнь. Так случилось, что и вторая внучка - Лиза - выбрала для себя профессию медика. Обычно во время войны и после неё все люди понимают счастье одинаково: чтобы не было войны, и все были живы. И только в дни мира, что такое счастье - каждый начинает понимать по-своему. И всё-таки главное - это когда все живы.
19 мая 2010 года автора этого дневника не стало.
На её имя до сих пор продолжают приходить слова благодарности от тех людей, которым дневник был послан по Интернету.
[2] БУП - Боевой устав пехоты
[3] Чижиком в довоенном фильме «Боевые подруги» звали одну из героинь.
[4] Батальон аэродромного обслуживания
[5] Фоке-Вульф-189, двухмоторный двухбалочный самолёт, имевший два фюзеляжа, за что красноармейцы его и прозвали «рамой».
[6] Мария Ивановна - так поначалу называли гвардейский миномёт, который вошёл в историю под именем «катюша».
[7] ППГ - полевой подвижной госпиталь
Сегодня я начну публикацию в своем блоге военного дневника Елены Карповой. Еще неделю тому назад я даже не знал, кто это такая, но так получилось, что мне пришло письмо и неизвестная мне доселе моя читательница предложила мне прочитать этот дневник. Я согласился. И скажу честно, не пожалел. Знаете почему? Потому что здесь война - не шаблон, к которому многие из Вас привыкли. Когда я читал этот дневник, я вспоминал книгу Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо". Многое из того, что там написано, перекликается с дневниковыми записями Елены Карповой. Здесь есть все, что есть на войне: и мужество, и героизм, и отвага, и страх. Есть здесь и то, за что Вы будете критиковать автора, и, возможно, меня, дескать, не стоило такое публиковать. Но я опубликую все, без купюр, как есть. Так будет честно. И еще. К сожалению, автора этого дневника уже нет с нами, поэтому если Вам что-то не понравится, будьте сдержаннее.
Я благодарен Резеде Закировой за то, что она прислала мне этот дневник и несколько фотографий к нему, а также Алексею Бурцеву - сыну Елены Карповой, за фотографии и разрешение опубликовать все это у себя в блоге.
"Предисловие для внучки
Комсомольский актив батальона,1-й Белорусский фронт
Дорогая внученька, я очень хочу, чтобы ты это прочла. До конца. Потому что это правда - от начала и до конца. Так было. Такими мы были. Мы любили Родину, и за неё мы были готовы отдать жизнь. Мальчишек - моих одногодок - домой с войны вернулось всего три процента. Не потому, что они не любили жить или не хотели жить. Просто жизнь любой ценой нельзя называть человеческой жизнью. Многие из нас - тогда я была такая же юная, как ты, - пошли на фронт защищать Родину, а это значило защищать всё, что мы имели: свободу, честь - во всех смыслах этого слова, достоинство, нашу культуру и наш язык. Нашу жизнь. Чтобы те, кто пришли грабить и убивать нас, не жили на этой земле. Чтобы рождались дети. Чтобы когда-то потом случилось радостное и ничем не омрачённое событие - родилась ты. И чтобы тот необъятный ужас, который называется коротким словом «война», был бы тебе известен только по книгам, фильмам и этим строкам. [1]
У моего дневника… (если так можно назвать отрывочные мысли и наблюдения, записанные в то время, когда войсковая часть выводилась из боя на переформировку; писалось это на клочках бумаги, сшитых нитками, которые мы добывали из тесёмок от немецких противогазов. Вести дневники категорически запрещалось, и я очень рисковала, делая это, но мне так хотелось хоть что-то запечатлеть, и я делала это украдкой…)
…так вот, у этих записок трудная солдатская судьба. Часть эти записей попала к немцам в сорок первом году под Москвой, часть была зарыта в землю в сорок втором во время отступления, часть в сорок третьем году во время освобождения Днепропетровска при переправе через Днепр вымокла в воде, часть испортилась на жаре в Белоруссии - находясь в вещмешке вместе с трофейными немецкими светильниками (они были заполнены каким-то составом вроде воска), так вот, этот воск или жир растаял и залил все эти записки; потом, с большим трудом разбирая текст, мне пришлось всё переписывать в тетради.
Бой есть самое тяжёлое испытание моральных, физических качеств и выдержки бойца.
БУП-42[2]
ПЕРВЫЙ ГОД ВОЙНЫ
Решила всё-таки кое-что записывать. 15 июля 1941 года для меня началась новая жизнь. Ночью нас подняли по тревоге и в 4 утра мы выехали из Новочеркасска на фронт. Никто нас не провожает, никто не знает, что мы уезжаем. Я выехала не совсем обычно. Ни мама, ни папа ничего не знают. Они думают, что я лечу зубы. На первой станции написала открытку - сообщила, что еду на фронт, что иначе поступить не могла, просила простить меня и не волноваться. Долго я думала над своим поступком. Несколько дней тому назад мы всю ночь просидели с Аней. Она мне пыталась доказать, что я совершаю глупость, что незачем умирать раньше времени, что мы ещё слишком молоды и должны учиться. Она считала, что если нужно будет - нас позовут. А я так не считала. Да, никому не хочется умирать на 17-ом году жизни, только в этом она права. Ещё две недели тому назад была мирная, чудесная жизнь, казавшаяся теперь сказкой. Не менее сказочное будущее открывалось перед нами. Я послала запрос в Николаевский кораблестроительный институт. Мне только что прислали программу вступительных экзаменов и приглашение приезжать к ним после окончания 10 класса. Я мечтала строить корабли - непременно военные. На этот раз папа не возражал, он был категорически против мореходки, куда мы поступали вместе с Таней Орёл.
И вот одно страшное слово - война - разрушило всё. В голову приходят слова, складывающиеся в рифму.
Мы слово страшное услышали - война!!!
Услышали, что города пылают,
Что их стервятники со свастикой бомбят
И пограничники, не сдавшись, умирают.
Ты можешь за чужой спиной сидеть,
Когда над Родиной твоей нависла смерть?
Я не могу, не имею права жить спокойно, учиться в то время, когда по нашей земле кровь льётся рекой. Учиться никогда не поздно, но сейчас думать об этом - позорно. Интересы Родины - это мои интересы. Я не могу отделить себя от тех, кто кровью своей и жизнью защищает её, сидеть за чужой спиной, когда стоит вопрос: быть или не быть? 23 июня я повела девчонок в военкомат, но к военкому мы не попали. К военкомату вообще подойти невозможно - тысячи людей толкаются, кричат, требуют, чтобы их немедленно отправили на фронт, но никто не обращает внимания на них, пропускают только с повестками. Весь день мы осаждали военкомат, и к вечеру всё же удалось пробиться - влезли в окно и мы подали заявление с требованием - немедленно отправить нас на фронт. Мы написали, что имеем звание парашютистов, ворошиловских стрелков, можем оказывать первую медицинскую помощь раненым. В общем - кем угодно, только бы на фронт.
Через несколько дней девчонки получили повестки и уже ждут отправки на фронт. А мне в военкомате отказали, сказали, что ещё слишком молода. Мы решили действовать через политрука той части, куда попали девочки (это ПЭП 12 - полевой эвакопункт). Втроём стали его упрашивать, но он не соглашался, говорил: «Куда ты поедешь, Чижик?[3] Ты же плакать будешь там!»
А я ревела уже здесь оттого, что не брали меня. Целый час мы просили, убеждали, плакали и, наконец, он сдался, и я написала заявление - в действующую армию, и была от счастья на седьмом небе.
Мечта моя сбылась, я ведь и в мирное время мечтала служить в армии. Куда только не писала и в Киевское училище связи, и в другие училища и, наконец, маршалу Тимошенко, пока не получила от него вразумительный ответ - женщины в настоящее время на службу в кадры Красной Армии и военные училища не принимаются. Из нашего класса Олюшка Сосницкая, из 10 Ира Шашкина, остальных девчонок я не знаю, за исключением Таи Куприяновой. Почти все плачут, а я пока нет, ведь нас никто не принуждает, едем добровольно.
Кто-то запел:
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону,
Уходили комсомольцы
Защищать свою страну.
Эшелон наш мчится на фронт, быстро мелькают станции и почти на каждой станции - толпы людей. В вагон к нам бросают цветы. Мы проехали уже много городов - Воронеж, Курск, Брянск и др. Навстречу идёт очень много эшелонов с эвакуированными из Житомира, Киева и других городов. С заводским оборудованием, со всем, что удалось спасти от немцев. Эвакуированные почти все евреи, и среди них очень много взрослых ребят, намного старше нас. Как им не стыдно? На кого же они надеются?
В Брянске была первая воздушная тревога. Прилетел один немецкий самолёт - разведчик с красными звёздами. Он почти на бреющем шёл над нашими эшелонами, но его посадили два наших ястребка. Брянск - громадная станция, и здесь уже чувствуется дыхание войны - вся станция забита воинскими эшелонами. На открытых платформах - танки, пушки, снаряды и т.д. Солдаты - совсем молодые мальчишки. Все платформы тщательно замаскированы зеленью. Ребята с соседнего эшелона рассказали, что здесь сегодня поймали немецкого шпиона с рацией. Говорят, что на Москву прорываются по несколько сот самолётов. Наш политрук сказал, чтобы мы никому не верили, т.к. слухи могут быть провокационными. Во время воздушной тревоги мы съели все шоколадные конфеты - думали, что нас разбомбят, и теперь Зинка заболела.
Сегодня мы почти всю ночь не спали, эшелон мчится без остановок. Впереди - фронт. Кажется, весь горизонт объят каким-то полыхающим заревом. Я никогда не видела северного сияния, но мне кажется, что это зарево чем-то его напоминает. Такие же сполохи, только багряно-красные.
Моё место на верхних нарах у окна, и мы по очереди смотрим в него. Обстановка какая-то тревожная. Страшно от неизвестности и непроглядной темноты. Но есть все основания предполагать, что когда всё станет известным, будет в тысячу раз страшнее. Не верю, что есть бесстрашные люди, каждому нормальному человеку знакомо чувство страха, всё дело в том, как он будет себя вести, испытывая этот страх. Мне только раз пришлось испытать настоящий страх во время прыжков с парашютом. Страшно было терять опору под ногами и шагнуть в воздух, но я справилась с этим. На фронте смешно будет вспоминать об этом "страхе". Но как бы ни было страшно и тяжело, я постараюсь справиться с этим. И если даже не придётся вернуться, я никогда не пожалею о том, что сделала. Останусь жива - мне не стыдно будет смотреть людям в глаза - я за чужой спиной не сидела. Ну, а если погибну - значит так надо.
Скоро будут бомбить, - сказал политрук, и поэтому необходимо знать сигналы воздушной и химической тревоги. Противогазы всегда должны быть наготове. Воздушная тревога уже была - по вагонам раздалась команда - воздух!!! Мы отбежали немного и попадали на землю, но самолёты прошли мимо, и бомбёжки не было. Мы проскочили Рославль, который беспрерывно бомбят, но всё обошлось благополучно. Сгрузились недалеко от Ярцева, значит, будем на смоленском направлении. Разместились в сарае на сене, где-то рядом бомбят. Громадный самолёт пронесся над нашим сараем так низко, что не поверили мы своим глазам - как он мог не задеть его? Старший лейтенант - начштаба соседней части стрелял в него из пистолета, но, как и следовало ожидать, не попал. Меня назначили дневальной, проинструктировали о том, что нужно проявить максимум бдительности, т.к. немцы без конца сбрасывают десанты, то в форме нашей, то в форме милиции, то гражданской. Со мной Вера Бальба. Но мы решили, что будем дневалить вместе, лучше совсем не спать, так будет спокойнее. Когда была очередь стоять на улице, она ползала на четвереньках вокруг сарая, высматривая диверсантов. Политрук проверял, как мы несём службу, и когда увидел Верку «при исполнении служебных обязанностей», чуть не умер со смеху.
Я никогда не была в лесу. Какая сказочная красота! Описать невозможно. Рядом маленькая речка, изумрудная зелень, цветы, земляника. Если бы не было войны! Но война тут же властно напоминает о себе. В небе, прямо над нашей головой, начался воздушный бой. Самолётов было девять штук. Сколько наших, сколько фашистских - мы понять не могли. Настолько быстро они мелькали, выделывали такие сложные фигуры высшего пилотажа, что сердце замирало. Непрерывно трещали пулемёты. И вот первый самолёт с огненным шлейфом камнем пошёл к земле. Лётчик успел выброситься и спускался на парашюте, один из самолётов преследовал его. Было отчётливо видно, как вдруг мёртво обвисла фигурка лётчика под белым куполом. Когда мы увидели первый горящий самолёт, от радости начали плясать, как дикари, и взбесившийся часовой никак не мог нас успокоить. Было очень интересно и совсем не страшно. Самолёты факелами падали к земле, в воздухе вспыхивали белые облачка парашютов. К вечеру пришли обгорелые лётчики, и радость наша померкла. Оказалось, что сбитые самолёты были наши, и три лётчика погибли. Это были мессершмиты. Это они расстреливали в воздухе наших лётчиков. До сих пор мы думали, что гореть и падать могут только вражеские самолёты. На нас это произвело ужасное впечатление. Я всегда преклонялась перед лётчиками, для меня они необыкновенные люди, люди - птицы. В том, что их сбили, они не виноваты, храбрости им было не занимать. Просто мессеры оказались намного лучше наших ястребков.
Рядом с нами БАО.[4] Аэродрома, каким он должен быть в нашем представлении, нет. Самолёты садятся на большую поляну и их затаскивают под ёлки и дополнительно маскируют. Немцы ищут их, заодно бомбят все соседние деревни. Солдаты из БАО соорудили что-то похожее на макеты самолётов и выставили их в нескольких километрах от нас, и обрадованные фашисты усиленно посыпали их бомбами. Жить стало спокойнее, «рама»[5] перестала висеть в воздухе.
Война для нас пока только тяжёлый труд. Мы делаем всё, о чём раньше и не помышляли. Роем щели, носим раненых, моем, стираем и т.д. Особенно трудно стирать. Нужно выстирать 75 пар белья, а к нему прикоснуться страшно - сплошная кровь. Спать почти не приходится. На войне ни с чем не считаются, лишь бы это было нужное дело. Учёные воюют рядовыми солдатами. Нам даже приказывали косить рожь (такая красавица, выше человеческого роста) и вязать снопы, а на другой день всё сожгли, т.к. подошли немцы.
Нам дали адрес:
Действующая армия.
Полевая почтовая станция № 41.
Штаб армии. ПЭП 12.
Подразделение Фокина.
Срочно послала домой.
Вместе с нами в лесу части на переформировке. Это первые для нас люди, которые видели фашистов, дрались с ними. Мы с раскрытыми ртами слушали их - всему верили, но как же не хотелось верить нам в то, что они своими глазами видели, как наши девушки пьют и гуляют с немцами. Один из солдат запустил в избу связку гранат, где развлекались с немцами "советские девушки", и сам чудом унёс ноги.
Писать просто некогда, да и не разрешают. Пишу украдкой. Наши отступают. Смоленск уже несколько раз переходил из рук в руки. По дорогам идут измученные раненные в грязных окровавленных бинтах. Это не только те, которые могут быть эвакуированы пешком, это все, кто ещё в состоянии как-то передвигаться. Лошади тянут пушки, колёса вязнут в песке, лошади измучены так же, как и люди, и солдаты тащат пушки вместе с лошадьми. Немцы сбрасывают десанты. В соседнюю деревню сбросили диверсантов в форме наших милиционеров. Их уничтожили, и теперь все мальчишки в деревне щеголяют в милицейских фуражках. Целыми днями над головой гудят самолёты - идут на Москву. Заметив что-нибудь подозрительное, несколько самолётов отделяются от остальных и начинают пикировать. Я почему-то ещё ничего не боюсь. Самое страшное - смерть и страдание раненых.
Рядом с нами - разведрота. Её командир познакомил нас с мальчиком Колей Руденко, ему 14 лет, а он замечательный разведчик, уже награждён орденом Красной звезды. Он был в Артеке, и началась война. Когда он вернулся домой, чтобы попасть в своё село, ему нужно было перейти линию фронта. А немцы уже повесили его отца - председателя колхоза - и убили мать. Коля снова перешёл линию фронта и стал разведчиком. В тыл к немцам он ходит вместе с девушкой. Мы с Окрябриной (а она двадцать шестого года, ей ещё не исполнилось пятнадцати лет) уговариваем капитана взять нас к себе в разведку.
Раненые все прибывают и прибывают. Мы уже сбились со счета - сколько раз передислоцировались. Среди раненых стало много немцев. Есть финны и другие сволочи. Наши (о, святая наивность!) думают всерьёз перевоспитать их, им создают особые условия, но это на них не действует. Когда наших раненных проносят мимо них, они скрипят зубами от ненависти. А я с большим удовольствием прикасалась бы к удаву, чем к ним. Некоторым девчатам они плевали в лицо и это, находясь в плену. А что они делали, если бы было наоборот? А финны ещё хуже. У одного забинтовано все лицо, оставлен только один глаз, так он готов испепелить всех этим единственным глазом. Их эвакуируют в первую очередь вместе с нашими тяжёлыми, носилочными. Но шофёры говорят, что почти ни один из немцев живым ещё в госпиталь не прибыл, наши умудряются расправиться с ними дорогой. Один немецкий лётчик просил, чтобы перед смертью (они все считают, что их убьют) выполнили его последнее желание - показали ему Марию Ивановну, так называют наш новый реактивный миномёт, превращающий в пепел всё живое. Но их ещё пока так мало, что мы и сами их не видели.[6]
Немцы бросают листовки с портретом сына Сталина - Василия в форме лётчика-лейтенанта (действительное ли это фото - мы не знаем). Пишут, что он и сын Молотова уже перешли к ним. Призывают сдаваться, говорят, что сопротивление бесполезно, обещают в самое ближайшее время взять Москву. На листовках печатают пропуска, с которыми можно являться к ним. Предлагают брать с собой котелки и ложки. Если нет пропуска - можно просто сказать - "штыки в землю!" или "Сталин капут". Это будет служить пропуском.
У нас было закрытое комсомольское собрание - читали секретный приказ маршала Тимошенко об изменниках Родины. Находятся, оказываются, и среди комсомольцев такие сволочи, которые, пытаясь спасти свою шкуру, становятся на путь предательства. Не думаю, чтобы они поверили фашистским листовкам - слишком грубая работа и надо быть последним идиотом, чтобы верить всему этому. Ларчик открывается просто - сволочи, шкурники, трусы, предатели.
Обо всем, что происходит, можно сказать словами Пушкина: "... и смерть, и ад со всех сторон". Писать не хочется, да и нет возможности, и категорически это запрещено. Пишу во время так называемого отдыха. А кто был на войне, тот знает, что такое отдых. Валишься замертво, не разбирая, куда и ещё не прикоснувшись к тому, на чём тебе придётся лежать, засыпаешь.
О нас теперь уже не скажешь "не нюхавшие пороху", мы давно уже приняли боевое крещение и нас теперь не обманешь звёздочками на крыльях, как было в Брянске в июле. Мы и по силуэтам и по звуку различаем и юнкерсы, и мессершмиты и фокке-вульфы - они висят постоянно над нами, и невозможно себе представить небо без них.
Мы - в Алексине.
Не хватает слов, чтобы описать этот райский уголок. Густой сосновый бор на высоком берегу красавицы Оки. Идёшь по этому необыкновенному лесу, и вдруг в самом неожиданном месте появляется сказочный дворец с резными башнями и крылечками, с витыми лесенками, невиданными куполами и не верится в реальность происходящего, и кажется, какие-то волшебные силы перенесли тебя в мир сказки. И тебе чудится, что на крылечке стоит Василиса Прекрасная, а из-за ближайших сосен вот-вот появится Иван-Царевич на сером волке. Но все эти сказочные домики-дворцы, так непохожие друг на друга с таким искусством и любовью кем-то созданные, от которых «русским духом пахнет» - забиты до отказа ранеными. На каждом шагу видны указатели - ППГ №..., ППГ №... и т.д. [7]
Немцы знают, что здесь расположились госпитали, самолёты забрасывают листовками. Обещают не бомбить, предлагают после выздоровления отправить по домам. Раненых грузят на баржи и отправляют по Оке. Город бомбят.
Мы пока ещё ничего не боимся. Во время бомбёжки Олюшка, Ира и я находились в столовой. Все убежали, а мы съели по несколько порции и ушли, не дождавшись конца бомбёжки. Долго не могли попасть на нужную дорогу, спорили, предлагали разные варианты, на ходу сочиняли: сошлися и заспорили как ближе до Алексина, до города дойти. Девчата наши поют:
На восходе немец ходит
Возле дома моего.
Побомбит он, постреляет
И не скажет ничего.
И кто его знает
Зачем он стреляет?
Мы отходим, отходим, отходим. Сколько оставили городов, сколько убитых, сколько осталось в окружениях. Каким чудом удалось нам выскочить из Вязьмы - непонятно. Там окружили несколько армий. Наша армия почти полностью в окружении. Ночью вышли в Серпухов, не успели разместиться, как всех подняли по тревоге. На город сброшен десант, и мы окружены. В кромешной тьме, боясь каждую секунду потерять друг друга, стали выходить из города. Кругом была стрельба, и ничего нельзя было понять. Сколько нас вышло из города, мы пока не знаем. Шли всю ночь, на рассвете подошли к какой-то деревне. Немцев здесь ещё не было, нам приказали остановиться и ждать остальных.
Мы неразлучны с Олюшкой и Ирой. Нет уже Лиды, она струсила и уехала домой: нам - добровольцам, была предоставлена такая возможность и десять девчонок уехали. Мы бежали вслед за машиной, свистели, кричали: дезертиры, трусы, предатели... Но они всё равно уехали. Зина осталась, но её роман с лейтенантом Борисом Катерницким расстроил нашу дружбу. Было обидно, что Зина так быстро превратилась в искательницу приключений, теперь у нас с ней нет ничего общего. Значит, выбор мой был ошибочным и дружба наша, начавшаяся ещё в школе, оказалась случайной и недолгой. Но об этом я нисколько не жалею. У меня есть новый друг - Олюшка Сосницкая, с которой я когда-то сидела за одной партой и никогда не думала, что между нами может быть что-нибудь общее. Олюшка и здесь не унывает, не падает духом, распевает свои песни. Олюшка - замечательный товарищ, для которого личного ничего не существует, она никогда не бросит в беде, это настоящий фронтовой друг, и этим сказано всё. Я так к ней привязалась - нет для меня человека дороже. И ещё один друг - Ира Шашкина. Мы все трое неразлучны.
Узнали новость - нас отправляют в Гусь-Хрустальный на формировку. Нас это никак не устраивает. Мы должны, во что бы то ни стало, остаться на фронте. Немцы подходят к Москве. Нужно срочно принимать меры. Олюшка пришла и сообщила, что в деревне, где мы ночевали, стоят части 126-й стрелковой дивизии, которая закончила формировку и не сегодня-завтра начинает действовать. Втроём вынесли решение - на формировку не идти, убежать от своих и вместе с дивизией остаться на фронте. Дивизия (вернее её остатки) только что вышла из окружения под Вязьмой, сформировалась и входит теперь в состав 16 армии (большая часть которой тоже осталась под Вязьмой). Командовать армией будет Рокоссовский. Договорились с комиссаром медсанбата Тарасовым. Он берёт нас к себе. Решили бежать ночью в лес и ждать, когда уедут наши. Среди ночи мы ушли в лес и оттуда вели наблюдение. И вдруг на рассвете дивизия поднялась по тревоге, на опушке выстроились машины медсанбата, а наши уже узнали о побеге и ищут нас по всей деревне. К нам присоединились ещё пять девчат. Мы пробрались к медсанбатовским машинам, только устроились в них, и из-за кустов показался политрук с солдатами, но было уже поздно - машины отходили. В общем, побег был совершен классически, и через несколько дней дивизия вступает в бой. Теперь мы будем воевать в 16-й армии, 126-й стрелковой дивизии, 222-м отдельном медико-санитарном батальоне (ОМСБ).
Мы не разлучаемся, и все трое будем в операционно-перевязочном взводе. Командир взвода - военврач третьего ранга Мотренко Валерий Анатольевич".
(Продолжение следует...)
[1] Добрым пожеланиям не суждено было сбыться. Девять раз теперь уже внучке, тоже Елене Васильевне, пришлось бывать в разных «горячих точках». Как и бабушка, Лена выбрала профессию медика. И мужа своего она встретила также в армии, а был он артиллеристом, как и её дед. Прошло уже много лет, но до сих пор ищут её те, кому она спасла жизнь. Так случилось, что и вторая внучка - Лиза - выбрала для себя профессию медика. Обычно во время войны и после неё все люди понимают счастье одинаково: чтобы не было войны, и все были живы. И только в дни мира, что такое счастье - каждый начинает понимать по-своему. И всё-таки главное - это когда все живы.
19 мая 2010 года автора этого дневника не стало.
На её имя до сих пор продолжают приходить слова благодарности от тех людей, которым дневник был послан по Интернету.
[2] БУП - Боевой устав пехоты
[3] Чижиком в довоенном фильме «Боевые подруги» звали одну из героинь.
[4] Батальон аэродромного обслуживания
[5] Фоке-Вульф-189, двухмоторный двухбалочный самолёт, имевший два фюзеляжа, за что красноармейцы его и прозвали «рамой».
[6] Мария Ивановна - так поначалу называли гвардейский миномёт, который вошёл в историю под именем «катюша».
[7] ППГ - полевой подвижной госпиталь