ПРО БИСЕР И СВИНЕЙ
Прочитал недавно вот это - " Литературную воровку Алексиевич поймали на очередном вранье". Высказался и "пообщался". И по поводу самой Алексиевич, и по поводу двух ее книг - "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса". ..
skaramanga_1972
2019-04-13 21:20 (местное)
Почитал коменты. Чуть не стошнило. Перемешали все в одну кучу. И "У войны не женское лицо" и "Цинковых мальчиков". Не стоило этого делать! Скотство это!
Знаете что, посмотрите документальный сериал "У войны не женское лицо", снятый в 1981-1984 годах на студии «Летопись» «Беларусьфильм». Алексиевич там - автор сценария. И послушайте рассказы. Только не ее, а РЕАЛЬНЫХ фронтовичек! Часть этих рассказов потом вошла и в книгу "У войны не женское лицо". Замечательную книгу о женщинах на войне! Великую книгу, равной которой нет и не было!
Кстати, для НЕ читавших, но осуждающих, напомню:
За книгу «У войны не женское лицо» автор удостоена ряда премий:
Литературная премия имени Николая Островского Союза писателей СССР (1984)[6]
Премия журнала «Октябрь» (1984)
Литературная премия имени Константина Федина Союза писателей СССР (1985)[6]
Премия Ленинского комсомола (1986)
p.s
Есть у Алексиевич и еще одна замечательная книга - "Последние свидетели. Соло для детского голоса". Это про детей на войне. Это их рассказы!
... остальное можете не читать! Алексиевич тогда (в советское время) и сейчас - два разных человека! Я категорически не поддерживаю то, что она сейчас говорит и пишет! Это антисоветчина! Махровая! Но за две ее книги: "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса" я буду стоять насмерть!!! И за документальный сериал "У войны не женское лицо" тоже!
viktor_solntzev
2019-04-14 21:50 (местное)
При всем уважении к Алексиевич за ее ранние книги, это все-таки не та литература, за которую можно присуждать Нобелевскую премию. Это просто записанные чужие истории довольно профессиональным языком журналиста. Мне представляется, что писатель создает свои миры, а не записывает про чужое. Впрочем, среди нобелиатов хватает писателей, о которых вообще мало кто дажи слышал. Это всякие шведские-норвежские, при том Линдгрен так и не получила эту награду.
Писатель может, естественно, писать о чем-угодно, лишь бы это было написано хорошим языком и интересно. Алексиевич уж точно перечитывать я лично не стану, скорее какого-нибудь "тоталитарного" Ю.Бондарева или Богомолова или Игоря Фролова (про Афганистан).
skaramanga_1972
2019-04-14 23:25 (местное)
"При всем уважении к Алексиевич за ее ранние книги, это все-таки не та литература, за которую можно присуждать Нобелевскую премию..."
Что значит "не та"? Нет! "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса" - великие книги о войне! Да, они составлены из рассказов свидетелей, но при этом, замечу, это не шаблонные воспоминания (был, воевал, получил ранение и т.д.). Они цепляют за живое! Не оставляют равнодушным!
Я читал "У войны не женское лицо" своему коллеге по работе. Ему за 60! ОН ПЛАКАЛ! Я и сам не мог спокойно это читать! Там эмоции живые, там чувства!
p.s
"На Минском тракторном заводе искала женщину, она служила снайпером. Была знаменитым снайпером. О ней писали не раз во фронтовых газетах. Номер домашнего телефона мне дали в Москве ее подруги, но старый. Фамилия тоже у меня была записана девичья. Я пошла на завод, где она работала, в отдел кадров, и услышала от мужчин (директора завода и начальника отдела кадров): «Разве мужчин не хватает? Зачем вам слушать эти женские истории. Женские фантазии...»
Пришла в одну семью... Воевали муж и жена. Встретились на фронте и там же поженились: «Свадьбу свою отпраздновали в окопе. Перед боем. А белое платье я себе пошила из немецкого парашюта». Он пулеметчик, она связная. Мужчина сразу отправил женщину на кухню: «Ты нам что-нибудь приготовь». Уже и чайник вскипел, и бутерброды нарезаны, она присела с нами рядом, муж тут же ее поднял: «А где клубника? Где наш дачный гостинец?» После моей настойчивой просьбы неохотно уступил свое место со словами: «Рассказывай, как я тебя учил. Без слез и женских мелочей: хотелось быть красивой, плакала, когда косу отрезали». Позже она мне шепотом призналась: «Всю ночь со мной штудировал том "Истории Великой Отечественной войны". Боялся за меня. И сейчас переживает, что не то вспомню. Не так, как надо, расскажу».
Так было не один раз, не в одном доме
Да, они много плачут. Кричат. После моего ухода глотают сердечные таблетки. Вызывают «Скорую». Но все равно просят: «Ты приходи. Обязательно приходи. Мы так долго молчали. Сорок лет молчали...»
Понимаю, что плач и крик нельзя подвергать обработке, иначе главным будет не плач и не крик, а обработка. Вместо жизни останется литература. Таков материал, температура этого материала. Постоянно зашкаливает. Человек больше всего виден и открывается на войне и еще, может быть, в любви. До самых глубин, до подкожных слоев. Перед лицом смерти все идеи бледнеют, и открывается непостижимая вечность, к чему они сами бывают не готовы. Хотя это было с ними, они это пережили. Несколько раз я получала отосланный на читку текст с припиской: «О мелочах не надо... Пиши о нашей великой Победе...» А «мелочи» - это то, что для меня главное - теплота и ясность жизни: оставленный чубчик вместо кос, горячие котлы каши и супа, которые некому есть- из ста человек вернулось после боя семь; или то, как не могли ходить после войны на базар и смотреть на красные мясные ряды... Даже на красный ситец... «Ах, моя ты хорошая, уже сорок лет прошло, а в моем доме ты не найдешь ничего красного. Я ненавижу после войны красный цвет!»
Вот поэтому эта книга ЦЕПЛЯЕТ за живое!
КАК ЖЕ ВЫ НЕ ПРАВЫ!!!!
viktor_solntzev
2019-04-14 23:34 (местное)
То, что Ваш коллега по работе плакал, не доказательство величия литературного произведения. Миллионы женщин плакали на мексиканской мелодраме "Есения".
Уверяю Вас, что иные документы, письма с фронта и бесхитростные рассказы тоже вызывают сильнейшие эмоции, например, дневник Тани Савичевой. Или письмо солдата своей жене о гибели их двух сыновей на фронте.
У литературы другие критерии для оценки, чем способность вызвать эмоции. Как говорил Пушкин "Над вымыслом слезами обольюсь..." А главное - Алексиевич пишет очегь суконным стилем, живость некоторую ему придает содержание записанных свидетесльств, но никак не достоинства самого авторсокго стиля.
skaramanga_1972
2019-04-16 21:44 (местное)
"То, что Ваш коллега по работе плакал, не доказательство величия литературного произведения. Миллионы женщин плакали на мексиканской мелодраме "Есения"
Во-первых, мой коллега по работе - НЕ женщина. Он бывший военный. Отставник. И если такой человек плачет от прочитанного, то это что-то да значит. Во-вторых, не сравнивайте телевизионное мыло и рассказы фронтовичек! Это даже оскорбительно! А чтобы у вас не возникало никаких "поползновений", для начала, посмотрите документальный сериал "У войны не женское лицо". Алексиевич там - автор сценария. Часть историй из этого сериала вошло и в книгу.
Скажу больше! За "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса" Нобелевку нужно было давать еще тогда, в советское время! В 80-е! И то, что эту книгу читают до сих пор (даже школьники), ее ставят в театрах, тоже говорит о многом! Вбейте название "У войны не женское лицо" на youtube - ПРОЗРЕЕТЕ!
"Уверяю Вас, что иные документы, письма с фронта и бесхитростные рассказы тоже вызывают сильнейшие эмоции, например, дневник Тани Савичевой"
Я много чего перечит за свою жизнь. И мемуаров, и рассказов и всего, но ни одна книга НЕ произвела на меня такое впечатление, как "У войны не женское лицо". А знаете почему? Нет, ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ ПОЧЕМУ! Авторы не делятся самым сокровенным. Это ключевое, в данном случае! Как написать это самое сокровенное домой с фронта, если есть фронтовая цензура? Как рассказать посторонним людям(!) про то, что у тебя на душе? Мы все в плену мифов о войне, стереотипов. Героических и прочих, но стереотипов. Вы этого просто не понимаете, а я понял! Плюс - это рассказы ЖЕНЩИН о войне. Фронтовичек! А мужской и женский взгляд на войну - две большие разницы! У Алексиевич в книге есть такая фраза "Война слишком интимное переживание". И это абсолютная ПРАВДА! И этим делятся очень не охотно.
"У литературы другие критерии для оценки"
Я уже отвечал на этот вопрос. Не буду повторяться:
"Я смотрю, все, кто взял на себя смелось об этом судить, вдруг, стали разбираться в этом. Друзья мои, может вы специалисты в области литературы? Или литература - Ваш ежедневный хлеб?
Дюков ее таковой не считает, назвал публицистикой, но ему простительно, он "из другого жанра". Я же, все-таки, решил разобраться в этой терминологии. С "подачи" одного знакома специалиста, вот что я "накопал":
"ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА, проза, основанная на реальных фактах, документальных свидетельствах и рассказах очевидцев, исследует исторические события, воспроизводит факты, сводя к минимуму художественный вымысел. Авторская точка зрения в документальной литературе проявляется в отборе материала, его группировке и оценке событий. Наличие авторской оценки, а также определённый период времени, отделяющий автора от описываемых событий, отличают документальную литературу от репортажа и хроники; с другой стороны, в отличие от исторической прозы, документальная литература не допускает вольного обращения с событиями и домысливания персонажей. Началом документальной литературы в рус. литературе считается «История Пугачёва» А. С. Пушкина . В зарубежной литературе этот жанр часто принимал вид биографии (напр., Г. Стендаль, «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио»). Появление большого количества произведений этого жанра в России связано с Великой Отечественной войной (напр., «Блокадная книга» А. Адамовича и Д. А. Гранина )"
еще:
"... Еще одним направлением прозы о войне стала документальная проза. Примечательно усиление интереса к таким документальным свидетельствам о судьбе человека и участи народа, которые по отдельности носили бы частный характер, но в своей совокупности создают живую картину.
Особенно много сделали в этом направлении О. Адамович, составивший сначала книгу записей рассказов жителей случайно уцелевшей деревни, истребленной гитлеровцами «Я из огненной деревни». Затем вместе с Д. Ганиным издали «Блокадную книгу», основанную на устных и письменных свидетельствах ленинградцев о блокадной зиме 1941-1942 годов, а также произведения С. Алексеевича «У войны не женское лицо» (воспоминания женщин-фронтовичек) и «Последний свидетель» (рассказы детей о войне)"
http://www.bukinistu.ru/obschie-stati/voennaya-proza.html
https://skaramanga-1972.livejournal.com/391846.html
"Алексиевич пишет очегь суконным стилем"
Какая глупость!
viktor_solntzev
2019-04-16 21:59 (местное)
И что - мне все это читать?))
skaramanga_1972
2019-04-17 02:01 (местное)
Как вам будет угодно, но после такого комента, "почему-то", вспомнилась фраза по поводу бисера и свиней. Не в обиду. Так что оставайтесь при своем. Мне, после такого вашего комента, абсолютно нет желания продолжать этот разговор. Таких, как вы - легион, и убеждать каждого - глупо. Тем более, НЕ читавшего. Это я понял сразу. Можете, даже, не пытаться это отрицать! "Не читал, но осуждаю"!р.p.s
Это только первая серия документального сериала "У войны не женское лицо"! История этой женщины-фронтовички есть и в книге Алексиевич "У войне не женское лицо"! И за это я буду стоять НАСМЕРТЬ!
Ольга Яковлевна Омельченко, санинструктор стрелковой роты:
"Мамин талисман... Мама хотела, чтобы я эвакуировалась вместе с ней, она знала, что я рвусь на фронт, и привязала меня к подводе, на которой везли наши вещи. Но я тихонько отвязалась и ушла, обрывок этой веревки у меня на руке и остался...
Все едут... Бегут... Куда деться? И как добраться до фронта? В дороге встретилась с группой девушек. Одна из них говорит: "Тут моя мама рядом, пойдем ко мне". Пришли мы ночью, постучали. Открывает ее мать, как глянула на нас, а мы грязные, оборванные, - приказала: "Стойте на пороге". Мы стоим. Она притащила огромные чугуны, с нас все поснимала. Вымыли мы головы золой (мыла уже не было) и полезли на печку, и я сильно уснула. Утром мать этой девушки сварила щи, хлеб испекла из отрубей с картошкой. Каким вкусным показался нам этот хлеб и щи такими сладкими! И так пробыли мы там четыре дня, она нас подкармливала. Давала понемножку, а то, боялась, объедимся и умрем. На пятый день она нам сказала: "Идите". А перед этим пришла соседка, мы сидели на печке. Мать показала нам пальцем, чтобы молчали. Даже соседям она не призналась, что дочь дома, все знали - дочь ее на фронте. А эта девочка у нее одна-единственная, и она ее не жалела, не могла простить позора, что та вернулась. Не воюет.
Ночью она нас подняла, дала узелки с едой. Обняла каждую и каждой сказала: "Идите..."
- И даже не пыталась удержать свою дочь?
- Нет, она ее поцеловала со словами: "Отец воюет, и ты иди воюй".
Уже по дороге эта девушка мне рассказала, что она медсестра, попала в окружение...
Долго меня мотало по разным местам, и наконец попала я в город Тамбов, устроилась в госпиталь. В госпитале было хорошо, я после голодовки поправилась, такая полненькая стала. И вот когда мне исполнилось шестнадцать лет, мне сказали, что я могу, как и все медсестры, врачи, сдавать кровь. Начала я сдавать кровь каждый месяц. В госпитале постоянно требовались сотни литров, не хватало.
Сдавала сразу по пятьсот кубиков, по поллитра крови два раза в месяц. Получала донорский паек: килограмм сахара, килограмм манки, килограмм колбасы, чтобы восстановить силы. Я дружила с нянечкой тетей Нюрой, у нее было семь детей, а муж погиб в начале войны. Старший мальчик, которому одиннадцать лет, пошел за продуктами и потерял карточки, так я свой донорский паек отдавала им. Один раз врач мне говорит: "Давай напишем твой адрес, вдруг объявится тот, кому вольют твою кровь". Мы написали адрес и пристегнули эту бумажку к бутылочке.
И вот через какое-то время, месяца два прошло, не больше, я сменилась после дежурства и пошла, спать легла. Тормошат меня:
- Вставай! Вставай, к тебе брат приехал.
- Какой брат? Нет у меня брата.
Наше общежитие было на последнем этаже, я спустилась вниз, смотрю: стоит лейтенант молодой, красивый. Спрашиваю:
- Кто тут звал Омельченко?
Он отвечает:
- Я звал. - И показывает мне записку, которую мы с врачом написали.
- Вот... Я твой брат по крови...
Привез мне два яблока, кулечек конфет, тогда конфет нигде невозможно купить. Боже! Какие это были вкусные конфеты! Пошла к начальнику госпиталя: "Брат приехал!" Пустили меня в увольнение. Он пригласил: "Пойдем в театр". А я еще ни разу в жизни не была в театре, а тут в театр да еще с парнем. Парень красивый. Офицер!
Через несколько дней он уезжал, у него было направление на Воронежский фронт. Когда он пришел попрощаться, я открыла окно и помахала ему рукой. В увольнение меня не пустили: как раз привезли много раненых.
Ни от кого писем не получала, даже не имела представления, что это такое - получить письмо. И вдруг мне вручают треугольничек, распечатала, а там написано: "Ваш друг, командир пулеметного взвода... погиб смертью храбрых..." Это тот, мой брат по крови. Он сам детдомовский, и, видимо, единственный адрес, который у него был, - это мой. Мой адрес... Уезжая, он очень просил, чтобы я оставалась в этом госпитале, после войны ему легче будет меня найти. «На войне, - боялся легко потеряться». И через месяц я получаю вот это письмо, что он погиб... И мне так стало страшно. Меня ударило в сердце... Я решила всеми силами уйти на фронт и отомстить за свою кровь, я знала, что где-то пролилась моя кровь...
Но на фронт уйти не так просто. Три рапорта написала начальнику госпиталя, а на четвертый раз пришла к нему на прием:
- Если вы меня не отпустите на фронт, то я убегу.
- Ну, хорошо. Я тебе дам направление, раз ты такая упрямая.
Самое страшное, конечно, первый бой. Ну, потому, что еще ничего не знаешь... Небо гудит, земля гудит, кажется, сердце разорвется, кожа на тебе вот-вот лопнет. Не думала, что земля может трещать. Все трещало, все гремело. Колыхалось... Вся земля... Я просто не могла...
Как мне все это пережить... Я думала, что не выдержку. Мне так сильно страшно стало, и вот я решила: чтобы не струсить, достала свой комсомольский билет, макнула в кровь раненого и положила себе в карманчик возле сердца, застегнула. И вот этим самым я дала себе клятву, что должна выдержать, самое главное - не струсить, потому что если я струшу в первом бою, то уже дальше не ступлю и шага. Меня заберут с передовой, отправят в медсанбат. А я хотела быть только на передовой, я хотела когда-нибудь увидеть хотя бы одного фашиста в лицо... Лично... И мы наступали, шли по траве, а трава выросла в пояс. Там уже несколько лет не сеяли. Идти было очень тяжело. Это на Курской дуге...
После боя вызвал меня начальник штаба. Какая-то избенка разрушенная, там ничего нет. Стоит один стул, и он стоит. Посадил меня на этот стул:
- Ну, вот смотрю я на тебя и думаю: что заставило тебя пойти в это пекло? Убьют, как муху. Ведь это же война! Мясорубка! Давай переведу хотя бы в санчасть. Ну, хорошо, если убьют, а если останешься без глаз, без рук? Ты подумала об этом?
А я отвечаю:
- Товарищ полковник, я подумала. И об одном прошу: не трогайте меня из роты.
- Ладно, иди! - как крикнет на меня, я даже испугалась. И отвернулся к окну...
Бои тяжелые. В рукопашной была... Это ужас... Это не для человека... Бьют, колют штыком, душат за горло друг друга. Ломают кости. Вой стоит, крик. Стон. И этот хруст... Этот хруст! Его не забыть... Хруст костей... Ты слышишь, как череп трещит. Раскалывается... Для войны это и то кошмар, ничего человеческого там нет. Никому не поверю, если скажет, что на войне не страшно. Вот немцы поднялись и идут, они идут всегда с закатанными по локоть рукавами, еще пять-десять минут и атака. Тебя начинает трясти. Озноб. Но это до первого выстрела... А там... Как услышишь команду, уже ничего не помнишь, вместе со всеми поднимаешься и бежишь. И уже не думаешь о страхе. А вот на второй день ты уже не спишь, тебе уже страшно. Все вспоминаешь, все подробности, и до твоего сознания доходит, что тебя могли убить, и становится безумно страшно. Сразу после атаки лучше не смотреть на лица, это какие-то совсем другие лица, не такие, как обычно у людей. Они и сами не могут друг на друга глаза поднять. Даже на деревья не смотрят. Подойдешь к нему, а он: «Ух-ходи! Ух...» Я не могу выразить, что это такое. Кажется, что все немножко ненормальные, и даже что-то звериное мелькает. Лучше не видеть. Я до сих пор не верю, что живая осталась. Живая... И раненая и контуженая, но целая, не верю...
Глаза закрою, все снова перед собой вижу...
Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его опалило. Это уже был черный кусок мяса.... Он только прыгает... Подскакивает на одном месте... А все смотрят из окопчиков, и никто с места не сдвинется, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Прижала к земле. Земля холодная... Вот так... Он покидался, пока разорвалось сердце, и затих...
Я в крови вся... Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу - говорит: "Кончится война, и если она останется жива, с нее человека все равно уже не будет, ей теперь все". Мол, что я среди такого ужаса, и пережить его, да еще в таком молодом возрасте. Меня трясло, как в припадке, отвели под руки в землянку. Ноги не держали... Трясло, будто через меня ток пропустили... Непередаваемое чувство...
А тут снова бой начался... Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке...
Через несколько дней, когда на нас пошли танки, двое струсили. Они побежали... И вся цепь дрогнула... Погибло много наших товарищей. Раненые попали в плен, которых я стащила в воронку. За ними должна была прийти машина... А когда эти двое струсили, началась паника. И раненых бросили. Мы пришли потом на то место, где они лежали: кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым... Я, как это увидела, за ночь почернела. Это же я их в одно место собрала... Я... Мне так сильно страшно стало...
Утром построили весь батальон, вывели этих трусов, поставили впереди. Зачитали, что расстрел им. И надо семь человек, чтобы привести приговор в исполнение. Три человека вышли, остальные стоят. Я взяла автомат и вышла. Как я вышла... Девчонка... Все за мной... Нельзя было их простить. Из-за них такие ребята погибли!
И мы привели приговор в исполнение... Опустила автомат, и мне стало страшно. Подошла к ним... Они лежали... У одного на лице живая улыбка...
Не знаю, простила бы я их сейчас? Не скажу... Не буду говорить неправду. В другой раз хочу поплакать. Не получается...
Я на войне все забыла. Свою прежнюю жизнь. Все... И любовь забыла...
Влюбился в меня командир роты разведчиков. Записочки через своих солдат пересылал. Я пришла к нему один раз на свидание. "Нет, - говорю. - Я люблю человека, которого уже давно нет в живых". Он вот так близко ко мне придвинулся, прямо в глаза посмотрел, развернулся и пошел. Стреляли, а он шел и даже не пригибался... Потом, это уже на Украине было, освободили мы большое село. Я думаю: "Дай пройдусь, посмотрю". Погода стояла светлая, хатки белые. И за селом так - могилки, земля свежая... Тех, кто в бою за это село погиб, там похоронили. Сама не знаю, ну как потянуло меня. А там фотография на дощечке и фамилия. На каждой могилке... И вдруг смотрю - знакомое лицо... Командир роты разведчиков, который мне в любви признался. И фамилия его... И мне так не по себе стало. Страх такой силы... Будо он меня видит, будто он живой... В это время идут к могиле его ребята, из его роты. Они все меня знали, они записочки мне носили. Ни один на меня не посмотрел, как будто меня не было. Я - невидимая. Потом, когда я их встречала, мне кажется... Вот я так думаю... Они хотели, чтобы и я погибла. Им тяжело было видеть, что я... живая... Вот я чувствовала... Будто я перед ними виновата...И перед ним...
Вернулась я с войны и тяжело заболела. Долго по больницам скиталась, пока не попала к старому профессору. Он стал меня лечить... Лечил меня больше словами, чем лекарствами, он объяснил мне мою болезнь. Говорил, что если бы я ушла на фронт в восемнадцать-девятнадцать лет, организм был бы окрепший, а так как я попала в шестнадцать, это очень ранний возраст, меня сильно травмировало. "Конечно, лекарство - это одно, - объяснял он, - можно подлечиться, но, если хотите восстановить здоровье, хотите жить, мой единственный совет: нужно выйти замуж и как можно больше иметь детей. Только это может спасти. С каждым ребенком организм будет возрождаться".
- А сколько вам было лет?
- Как кончилась война, шел двадцатый год. Конечно, я и замуж-то не думала выходить.
- Почему?
- Я чувствовала себя очень уставшей, намного старше своих сверстников, даже старой. Подружки танцуют, веселятся, а я не могу, я смотрела на жизнь старыми глазами. Из другого мира... Старуха! За мной молодые ребята ухаживали. Пацаны. Но они не видели мою душу, что там внутри у меня творится. Вот я вам рассказала один день... О боях под Севском. Всего один день... После которого ночью из ушей у меня хлынула кровь. Утром проснулась, как после тяжелой болезни. Подушка в крови...
А в госпитале? У нас стояло за ширмой в операционной большое корыто, куда мы складывали отрезанные руки, ноги... С передовой приехал капитан, привез своего раненого товарища. Как он там оказался, не знаю, но он увидел это корыто и... упал в обморок.
Могу вспоминать и вспоминать. Не остановиться... А что самое главное?
Я помню звуки войны. Все вокруг гудит, лязгает, трещит от огня... У человека на войне стареет душа. После войны я уже никогда не была молодой... Вот - главное. Моя мысль...
- Замуж вышли?
- Вышла замуж. Родила и воспитала пятерых сыновей. Пятерых мальчиков. Девочек Бог не дал. Для меня самое удивительное, что после такого сильного страха и ужаса я смогла родить красивых детей. И хорошая мама оказалась, и хорошая бабушка.
Я теперь вспоминаю все, и мне кажется, что это была не я, а какая-то другая девчонка...»
Светлана Алексиевич "У войны не женское лицо"
skaramanga_1972
2019-04-13 21:20 (местное)
Почитал коменты. Чуть не стошнило. Перемешали все в одну кучу. И "У войны не женское лицо" и "Цинковых мальчиков". Не стоило этого делать! Скотство это!
Знаете что, посмотрите документальный сериал "У войны не женское лицо", снятый в 1981-1984 годах на студии «Летопись» «Беларусьфильм». Алексиевич там - автор сценария. И послушайте рассказы. Только не ее, а РЕАЛЬНЫХ фронтовичек! Часть этих рассказов потом вошла и в книгу "У войны не женское лицо". Замечательную книгу о женщинах на войне! Великую книгу, равной которой нет и не было!
Кстати, для НЕ читавших, но осуждающих, напомню:
За книгу «У войны не женское лицо» автор удостоена ряда премий:
Литературная премия имени Николая Островского Союза писателей СССР (1984)[6]
Премия журнала «Октябрь» (1984)
Литературная премия имени Константина Федина Союза писателей СССР (1985)[6]
Премия Ленинского комсомола (1986)
p.s
Есть у Алексиевич и еще одна замечательная книга - "Последние свидетели. Соло для детского голоса". Это про детей на войне. Это их рассказы!
... остальное можете не читать! Алексиевич тогда (в советское время) и сейчас - два разных человека! Я категорически не поддерживаю то, что она сейчас говорит и пишет! Это антисоветчина! Махровая! Но за две ее книги: "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса" я буду стоять насмерть!!! И за документальный сериал "У войны не женское лицо" тоже!
viktor_solntzev
2019-04-14 21:50 (местное)
При всем уважении к Алексиевич за ее ранние книги, это все-таки не та литература, за которую можно присуждать Нобелевскую премию. Это просто записанные чужие истории довольно профессиональным языком журналиста. Мне представляется, что писатель создает свои миры, а не записывает про чужое. Впрочем, среди нобелиатов хватает писателей, о которых вообще мало кто дажи слышал. Это всякие шведские-норвежские, при том Линдгрен так и не получила эту награду.
Писатель может, естественно, писать о чем-угодно, лишь бы это было написано хорошим языком и интересно. Алексиевич уж точно перечитывать я лично не стану, скорее какого-нибудь "тоталитарного" Ю.Бондарева или Богомолова или Игоря Фролова (про Афганистан).
skaramanga_1972
2019-04-14 23:25 (местное)
"При всем уважении к Алексиевич за ее ранние книги, это все-таки не та литература, за которую можно присуждать Нобелевскую премию..."
Что значит "не та"? Нет! "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса" - великие книги о войне! Да, они составлены из рассказов свидетелей, но при этом, замечу, это не шаблонные воспоминания (был, воевал, получил ранение и т.д.). Они цепляют за живое! Не оставляют равнодушным!
Я читал "У войны не женское лицо" своему коллеге по работе. Ему за 60! ОН ПЛАКАЛ! Я и сам не мог спокойно это читать! Там эмоции живые, там чувства!
p.s
"На Минском тракторном заводе искала женщину, она служила снайпером. Была знаменитым снайпером. О ней писали не раз во фронтовых газетах. Номер домашнего телефона мне дали в Москве ее подруги, но старый. Фамилия тоже у меня была записана девичья. Я пошла на завод, где она работала, в отдел кадров, и услышала от мужчин (директора завода и начальника отдела кадров): «Разве мужчин не хватает? Зачем вам слушать эти женские истории. Женские фантазии...»
Пришла в одну семью... Воевали муж и жена. Встретились на фронте и там же поженились: «Свадьбу свою отпраздновали в окопе. Перед боем. А белое платье я себе пошила из немецкого парашюта». Он пулеметчик, она связная. Мужчина сразу отправил женщину на кухню: «Ты нам что-нибудь приготовь». Уже и чайник вскипел, и бутерброды нарезаны, она присела с нами рядом, муж тут же ее поднял: «А где клубника? Где наш дачный гостинец?» После моей настойчивой просьбы неохотно уступил свое место со словами: «Рассказывай, как я тебя учил. Без слез и женских мелочей: хотелось быть красивой, плакала, когда косу отрезали». Позже она мне шепотом призналась: «Всю ночь со мной штудировал том "Истории Великой Отечественной войны". Боялся за меня. И сейчас переживает, что не то вспомню. Не так, как надо, расскажу».
Так было не один раз, не в одном доме
Да, они много плачут. Кричат. После моего ухода глотают сердечные таблетки. Вызывают «Скорую». Но все равно просят: «Ты приходи. Обязательно приходи. Мы так долго молчали. Сорок лет молчали...»
Понимаю, что плач и крик нельзя подвергать обработке, иначе главным будет не плач и не крик, а обработка. Вместо жизни останется литература. Таков материал, температура этого материала. Постоянно зашкаливает. Человек больше всего виден и открывается на войне и еще, может быть, в любви. До самых глубин, до подкожных слоев. Перед лицом смерти все идеи бледнеют, и открывается непостижимая вечность, к чему они сами бывают не готовы. Хотя это было с ними, они это пережили. Несколько раз я получала отосланный на читку текст с припиской: «О мелочах не надо... Пиши о нашей великой Победе...» А «мелочи» - это то, что для меня главное - теплота и ясность жизни: оставленный чубчик вместо кос, горячие котлы каши и супа, которые некому есть- из ста человек вернулось после боя семь; или то, как не могли ходить после войны на базар и смотреть на красные мясные ряды... Даже на красный ситец... «Ах, моя ты хорошая, уже сорок лет прошло, а в моем доме ты не найдешь ничего красного. Я ненавижу после войны красный цвет!»
Вот поэтому эта книга ЦЕПЛЯЕТ за живое!
КАК ЖЕ ВЫ НЕ ПРАВЫ!!!!
viktor_solntzev
2019-04-14 23:34 (местное)
То, что Ваш коллега по работе плакал, не доказательство величия литературного произведения. Миллионы женщин плакали на мексиканской мелодраме "Есения".
Уверяю Вас, что иные документы, письма с фронта и бесхитростные рассказы тоже вызывают сильнейшие эмоции, например, дневник Тани Савичевой. Или письмо солдата своей жене о гибели их двух сыновей на фронте.
У литературы другие критерии для оценки, чем способность вызвать эмоции. Как говорил Пушкин "Над вымыслом слезами обольюсь..." А главное - Алексиевич пишет очегь суконным стилем, живость некоторую ему придает содержание записанных свидетесльств, но никак не достоинства самого авторсокго стиля.
skaramanga_1972
2019-04-16 21:44 (местное)
"То, что Ваш коллега по работе плакал, не доказательство величия литературного произведения. Миллионы женщин плакали на мексиканской мелодраме "Есения"
Во-первых, мой коллега по работе - НЕ женщина. Он бывший военный. Отставник. И если такой человек плачет от прочитанного, то это что-то да значит. Во-вторых, не сравнивайте телевизионное мыло и рассказы фронтовичек! Это даже оскорбительно! А чтобы у вас не возникало никаких "поползновений", для начала, посмотрите документальный сериал "У войны не женское лицо". Алексиевич там - автор сценария. Часть историй из этого сериала вошло и в книгу.
Скажу больше! За "У войны не женское лицо" и "Последние свидетели. Соло для детского голоса" Нобелевку нужно было давать еще тогда, в советское время! В 80-е! И то, что эту книгу читают до сих пор (даже школьники), ее ставят в театрах, тоже говорит о многом! Вбейте название "У войны не женское лицо" на youtube - ПРОЗРЕЕТЕ!
"Уверяю Вас, что иные документы, письма с фронта и бесхитростные рассказы тоже вызывают сильнейшие эмоции, например, дневник Тани Савичевой"
Я много чего перечит за свою жизнь. И мемуаров, и рассказов и всего, но ни одна книга НЕ произвела на меня такое впечатление, как "У войны не женское лицо". А знаете почему? Нет, ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ ПОЧЕМУ! Авторы не делятся самым сокровенным. Это ключевое, в данном случае! Как написать это самое сокровенное домой с фронта, если есть фронтовая цензура? Как рассказать посторонним людям(!) про то, что у тебя на душе? Мы все в плену мифов о войне, стереотипов. Героических и прочих, но стереотипов. Вы этого просто не понимаете, а я понял! Плюс - это рассказы ЖЕНЩИН о войне. Фронтовичек! А мужской и женский взгляд на войну - две большие разницы! У Алексиевич в книге есть такая фраза "Война слишком интимное переживание". И это абсолютная ПРАВДА! И этим делятся очень не охотно.
"У литературы другие критерии для оценки"
Я уже отвечал на этот вопрос. Не буду повторяться:
"Я смотрю, все, кто взял на себя смелось об этом судить, вдруг, стали разбираться в этом. Друзья мои, может вы специалисты в области литературы? Или литература - Ваш ежедневный хлеб?
Дюков ее таковой не считает, назвал публицистикой, но ему простительно, он "из другого жанра". Я же, все-таки, решил разобраться в этой терминологии. С "подачи" одного знакома специалиста, вот что я "накопал":
"ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА, проза, основанная на реальных фактах, документальных свидетельствах и рассказах очевидцев, исследует исторические события, воспроизводит факты, сводя к минимуму художественный вымысел. Авторская точка зрения в документальной литературе проявляется в отборе материала, его группировке и оценке событий. Наличие авторской оценки, а также определённый период времени, отделяющий автора от описываемых событий, отличают документальную литературу от репортажа и хроники; с другой стороны, в отличие от исторической прозы, документальная литература не допускает вольного обращения с событиями и домысливания персонажей. Началом документальной литературы в рус. литературе считается «История Пугачёва» А. С. Пушкина . В зарубежной литературе этот жанр часто принимал вид биографии (напр., Г. Стендаль, «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио»). Появление большого количества произведений этого жанра в России связано с Великой Отечественной войной (напр., «Блокадная книга» А. Адамовича и Д. А. Гранина )"
еще:
"... Еще одним направлением прозы о войне стала документальная проза. Примечательно усиление интереса к таким документальным свидетельствам о судьбе человека и участи народа, которые по отдельности носили бы частный характер, но в своей совокупности создают живую картину.
Особенно много сделали в этом направлении О. Адамович, составивший сначала книгу записей рассказов жителей случайно уцелевшей деревни, истребленной гитлеровцами «Я из огненной деревни». Затем вместе с Д. Ганиным издали «Блокадную книгу», основанную на устных и письменных свидетельствах ленинградцев о блокадной зиме 1941-1942 годов, а также произведения С. Алексеевича «У войны не женское лицо» (воспоминания женщин-фронтовичек) и «Последний свидетель» (рассказы детей о войне)"
http://www.bukinistu.ru/obschie-stati/voennaya-proza.html
https://skaramanga-1972.livejournal.com/391846.html
"Алексиевич пишет очегь суконным стилем"
Какая глупость!
viktor_solntzev
2019-04-16 21:59 (местное)
И что - мне все это читать?))
skaramanga_1972
2019-04-17 02:01 (местное)
Как вам будет угодно, но после такого комента, "почему-то", вспомнилась фраза по поводу бисера и свиней. Не в обиду. Так что оставайтесь при своем. Мне, после такого вашего комента, абсолютно нет желания продолжать этот разговор. Таких, как вы - легион, и убеждать каждого - глупо. Тем более, НЕ читавшего. Это я понял сразу. Можете, даже, не пытаться это отрицать! "Не читал, но осуждаю"!р.p.s
Это только первая серия документального сериала "У войны не женское лицо"! История этой женщины-фронтовички есть и в книге Алексиевич "У войне не женское лицо"! И за это я буду стоять НАСМЕРТЬ!
Click to viewОльга Яковлевна Омельченко, санинструктор стрелковой роты:
"Мамин талисман... Мама хотела, чтобы я эвакуировалась вместе с ней, она знала, что я рвусь на фронт, и привязала меня к подводе, на которой везли наши вещи. Но я тихонько отвязалась и ушла, обрывок этой веревки у меня на руке и остался...
Все едут... Бегут... Куда деться? И как добраться до фронта? В дороге встретилась с группой девушек. Одна из них говорит: "Тут моя мама рядом, пойдем ко мне". Пришли мы ночью, постучали. Открывает ее мать, как глянула на нас, а мы грязные, оборванные, - приказала: "Стойте на пороге". Мы стоим. Она притащила огромные чугуны, с нас все поснимала. Вымыли мы головы золой (мыла уже не было) и полезли на печку, и я сильно уснула. Утром мать этой девушки сварила щи, хлеб испекла из отрубей с картошкой. Каким вкусным показался нам этот хлеб и щи такими сладкими! И так пробыли мы там четыре дня, она нас подкармливала. Давала понемножку, а то, боялась, объедимся и умрем. На пятый день она нам сказала: "Идите". А перед этим пришла соседка, мы сидели на печке. Мать показала нам пальцем, чтобы молчали. Даже соседям она не призналась, что дочь дома, все знали - дочь ее на фронте. А эта девочка у нее одна-единственная, и она ее не жалела, не могла простить позора, что та вернулась. Не воюет.
Ночью она нас подняла, дала узелки с едой. Обняла каждую и каждой сказала: "Идите..."
- И даже не пыталась удержать свою дочь?
- Нет, она ее поцеловала со словами: "Отец воюет, и ты иди воюй".
Уже по дороге эта девушка мне рассказала, что она медсестра, попала в окружение...
Долго меня мотало по разным местам, и наконец попала я в город Тамбов, устроилась в госпиталь. В госпитале было хорошо, я после голодовки поправилась, такая полненькая стала. И вот когда мне исполнилось шестнадцать лет, мне сказали, что я могу, как и все медсестры, врачи, сдавать кровь. Начала я сдавать кровь каждый месяц. В госпитале постоянно требовались сотни литров, не хватало.
Сдавала сразу по пятьсот кубиков, по поллитра крови два раза в месяц. Получала донорский паек: килограмм сахара, килограмм манки, килограмм колбасы, чтобы восстановить силы. Я дружила с нянечкой тетей Нюрой, у нее было семь детей, а муж погиб в начале войны. Старший мальчик, которому одиннадцать лет, пошел за продуктами и потерял карточки, так я свой донорский паек отдавала им. Один раз врач мне говорит: "Давай напишем твой адрес, вдруг объявится тот, кому вольют твою кровь". Мы написали адрес и пристегнули эту бумажку к бутылочке.
И вот через какое-то время, месяца два прошло, не больше, я сменилась после дежурства и пошла, спать легла. Тормошат меня:
- Вставай! Вставай, к тебе брат приехал.
- Какой брат? Нет у меня брата.
Наше общежитие было на последнем этаже, я спустилась вниз, смотрю: стоит лейтенант молодой, красивый. Спрашиваю:
- Кто тут звал Омельченко?
Он отвечает:
- Я звал. - И показывает мне записку, которую мы с врачом написали.
- Вот... Я твой брат по крови...
Привез мне два яблока, кулечек конфет, тогда конфет нигде невозможно купить. Боже! Какие это были вкусные конфеты! Пошла к начальнику госпиталя: "Брат приехал!" Пустили меня в увольнение. Он пригласил: "Пойдем в театр". А я еще ни разу в жизни не была в театре, а тут в театр да еще с парнем. Парень красивый. Офицер!
Через несколько дней он уезжал, у него было направление на Воронежский фронт. Когда он пришел попрощаться, я открыла окно и помахала ему рукой. В увольнение меня не пустили: как раз привезли много раненых.
Ни от кого писем не получала, даже не имела представления, что это такое - получить письмо. И вдруг мне вручают треугольничек, распечатала, а там написано: "Ваш друг, командир пулеметного взвода... погиб смертью храбрых..." Это тот, мой брат по крови. Он сам детдомовский, и, видимо, единственный адрес, который у него был, - это мой. Мой адрес... Уезжая, он очень просил, чтобы я оставалась в этом госпитале, после войны ему легче будет меня найти. «На войне, - боялся легко потеряться». И через месяц я получаю вот это письмо, что он погиб... И мне так стало страшно. Меня ударило в сердце... Я решила всеми силами уйти на фронт и отомстить за свою кровь, я знала, что где-то пролилась моя кровь...
Но на фронт уйти не так просто. Три рапорта написала начальнику госпиталя, а на четвертый раз пришла к нему на прием:
- Если вы меня не отпустите на фронт, то я убегу.
- Ну, хорошо. Я тебе дам направление, раз ты такая упрямая.
Самое страшное, конечно, первый бой. Ну, потому, что еще ничего не знаешь... Небо гудит, земля гудит, кажется, сердце разорвется, кожа на тебе вот-вот лопнет. Не думала, что земля может трещать. Все трещало, все гремело. Колыхалось... Вся земля... Я просто не могла...
Как мне все это пережить... Я думала, что не выдержку. Мне так сильно страшно стало, и вот я решила: чтобы не струсить, достала свой комсомольский билет, макнула в кровь раненого и положила себе в карманчик возле сердца, застегнула. И вот этим самым я дала себе клятву, что должна выдержать, самое главное - не струсить, потому что если я струшу в первом бою, то уже дальше не ступлю и шага. Меня заберут с передовой, отправят в медсанбат. А я хотела быть только на передовой, я хотела когда-нибудь увидеть хотя бы одного фашиста в лицо... Лично... И мы наступали, шли по траве, а трава выросла в пояс. Там уже несколько лет не сеяли. Идти было очень тяжело. Это на Курской дуге...
После боя вызвал меня начальник штаба. Какая-то избенка разрушенная, там ничего нет. Стоит один стул, и он стоит. Посадил меня на этот стул:
- Ну, вот смотрю я на тебя и думаю: что заставило тебя пойти в это пекло? Убьют, как муху. Ведь это же война! Мясорубка! Давай переведу хотя бы в санчасть. Ну, хорошо, если убьют, а если останешься без глаз, без рук? Ты подумала об этом?
А я отвечаю:
- Товарищ полковник, я подумала. И об одном прошу: не трогайте меня из роты.
- Ладно, иди! - как крикнет на меня, я даже испугалась. И отвернулся к окну...
Бои тяжелые. В рукопашной была... Это ужас... Это не для человека... Бьют, колют штыком, душат за горло друг друга. Ломают кости. Вой стоит, крик. Стон. И этот хруст... Этот хруст! Его не забыть... Хруст костей... Ты слышишь, как череп трещит. Раскалывается... Для войны это и то кошмар, ничего человеческого там нет. Никому не поверю, если скажет, что на войне не страшно. Вот немцы поднялись и идут, они идут всегда с закатанными по локоть рукавами, еще пять-десять минут и атака. Тебя начинает трясти. Озноб. Но это до первого выстрела... А там... Как услышишь команду, уже ничего не помнишь, вместе со всеми поднимаешься и бежишь. И уже не думаешь о страхе. А вот на второй день ты уже не спишь, тебе уже страшно. Все вспоминаешь, все подробности, и до твоего сознания доходит, что тебя могли убить, и становится безумно страшно. Сразу после атаки лучше не смотреть на лица, это какие-то совсем другие лица, не такие, как обычно у людей. Они и сами не могут друг на друга глаза поднять. Даже на деревья не смотрят. Подойдешь к нему, а он: «Ух-ходи! Ух...» Я не могу выразить, что это такое. Кажется, что все немножко ненормальные, и даже что-то звериное мелькает. Лучше не видеть. Я до сих пор не верю, что живая осталась. Живая... И раненая и контуженая, но целая, не верю...
Глаза закрою, все снова перед собой вижу...
Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его опалило. Это уже был черный кусок мяса.... Он только прыгает... Подскакивает на одном месте... А все смотрят из окопчиков, и никто с места не сдвинется, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Прижала к земле. Земля холодная... Вот так... Он покидался, пока разорвалось сердце, и затих...
Я в крови вся... Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу - говорит: "Кончится война, и если она останется жива, с нее человека все равно уже не будет, ей теперь все". Мол, что я среди такого ужаса, и пережить его, да еще в таком молодом возрасте. Меня трясло, как в припадке, отвели под руки в землянку. Ноги не держали... Трясло, будто через меня ток пропустили... Непередаваемое чувство...
А тут снова бой начался... Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке...
Через несколько дней, когда на нас пошли танки, двое струсили. Они побежали... И вся цепь дрогнула... Погибло много наших товарищей. Раненые попали в плен, которых я стащила в воронку. За ними должна была прийти машина... А когда эти двое струсили, началась паника. И раненых бросили. Мы пришли потом на то место, где они лежали: кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым... Я, как это увидела, за ночь почернела. Это же я их в одно место собрала... Я... Мне так сильно страшно стало...
Утром построили весь батальон, вывели этих трусов, поставили впереди. Зачитали, что расстрел им. И надо семь человек, чтобы привести приговор в исполнение. Три человека вышли, остальные стоят. Я взяла автомат и вышла. Как я вышла... Девчонка... Все за мной... Нельзя было их простить. Из-за них такие ребята погибли!
И мы привели приговор в исполнение... Опустила автомат, и мне стало страшно. Подошла к ним... Они лежали... У одного на лице живая улыбка...
Не знаю, простила бы я их сейчас? Не скажу... Не буду говорить неправду. В другой раз хочу поплакать. Не получается...
Я на войне все забыла. Свою прежнюю жизнь. Все... И любовь забыла...
Влюбился в меня командир роты разведчиков. Записочки через своих солдат пересылал. Я пришла к нему один раз на свидание. "Нет, - говорю. - Я люблю человека, которого уже давно нет в живых". Он вот так близко ко мне придвинулся, прямо в глаза посмотрел, развернулся и пошел. Стреляли, а он шел и даже не пригибался... Потом, это уже на Украине было, освободили мы большое село. Я думаю: "Дай пройдусь, посмотрю". Погода стояла светлая, хатки белые. И за селом так - могилки, земля свежая... Тех, кто в бою за это село погиб, там похоронили. Сама не знаю, ну как потянуло меня. А там фотография на дощечке и фамилия. На каждой могилке... И вдруг смотрю - знакомое лицо... Командир роты разведчиков, который мне в любви признался. И фамилия его... И мне так не по себе стало. Страх такой силы... Будо он меня видит, будто он живой... В это время идут к могиле его ребята, из его роты. Они все меня знали, они записочки мне носили. Ни один на меня не посмотрел, как будто меня не было. Я - невидимая. Потом, когда я их встречала, мне кажется... Вот я так думаю... Они хотели, чтобы и я погибла. Им тяжело было видеть, что я... живая... Вот я чувствовала... Будто я перед ними виновата...И перед ним...
Вернулась я с войны и тяжело заболела. Долго по больницам скиталась, пока не попала к старому профессору. Он стал меня лечить... Лечил меня больше словами, чем лекарствами, он объяснил мне мою болезнь. Говорил, что если бы я ушла на фронт в восемнадцать-девятнадцать лет, организм был бы окрепший, а так как я попала в шестнадцать, это очень ранний возраст, меня сильно травмировало. "Конечно, лекарство - это одно, - объяснял он, - можно подлечиться, но, если хотите восстановить здоровье, хотите жить, мой единственный совет: нужно выйти замуж и как можно больше иметь детей. Только это может спасти. С каждым ребенком организм будет возрождаться".
- А сколько вам было лет?
- Как кончилась война, шел двадцатый год. Конечно, я и замуж-то не думала выходить.
- Почему?
- Я чувствовала себя очень уставшей, намного старше своих сверстников, даже старой. Подружки танцуют, веселятся, а я не могу, я смотрела на жизнь старыми глазами. Из другого мира... Старуха! За мной молодые ребята ухаживали. Пацаны. Но они не видели мою душу, что там внутри у меня творится. Вот я вам рассказала один день... О боях под Севском. Всего один день... После которого ночью из ушей у меня хлынула кровь. Утром проснулась, как после тяжелой болезни. Подушка в крови...
А в госпитале? У нас стояло за ширмой в операционной большое корыто, куда мы складывали отрезанные руки, ноги... С передовой приехал капитан, привез своего раненого товарища. Как он там оказался, не знаю, но он увидел это корыто и... упал в обморок.
Могу вспоминать и вспоминать. Не остановиться... А что самое главное?
Я помню звуки войны. Все вокруг гудит, лязгает, трещит от огня... У человека на войне стареет душа. После войны я уже никогда не была молодой... Вот - главное. Моя мысль...
- Замуж вышли?
- Вышла замуж. Родила и воспитала пятерых сыновей. Пятерых мальчиков. Девочек Бог не дал. Для меня самое удивительное, что после такого сильного страха и ужаса я смогла родить красивых детей. И хорошая мама оказалась, и хорошая бабушка.
Я теперь вспоминаю все, и мне кажется, что это была не я, а какая-то другая девчонка...»
Светлана Алексиевич "У войны не женское лицо"