Баня пакибытия
По субботам мы с отцом ходили в общественную баню на вокзале. Она была, конечно, не на вокзале, в районе вокзала. Считалось, что там хороший пар.
Про это слишком чисто пахнущее грязноватое здание, про его внутри зелено-сткляные перегородки, шаечный гул, газеты, на которых стоишь и переодеваешься, вяленую рыбу и пиво в бутылках, пузырящееся на удивление крупно, я расскажу как-нибудь потом.
Но про одну вещь знать необходимо. Это - парилка (ну, коли хороший пар).
Чтобы дышать, я приседал. Так дышать было виднее. Где-то в горячем тумане метались голые тени, из двух дыр в стене после хлопка врывался новый пар, и мужики с продубленной кожей, забравшись на самый верх полка, наяривали и наяривали четкими очередями. Прежде, чем сбежать, я тщедушно присаживался на самую нижнюю ступень и быстро-быстро считал до шестидесяти, а потом, пригибаясь, уходил. Но немного медлил, чтоб не бежать.
Иногда отец звал меня выше, и я забирался в этот ужас секунд на пятнадцать. Голова моя кружилась, и я всем собой знал, что избываю простуду, въевшуюся в меня за неделю.
Часа через два, когда отец еще допаривался начистую, я, немного слабый и сохнущий, сидел во дворе бани и думал. Очень часто я думал о газировке. Или хотя бы о воде.
Вчера я крестил в большой и глубокой купели двух девочек. Старшая после второго погружения восторженно сказала: «Ужас!»
А младшая, настороженная и опасающаяся, спускаясь в купель, остановилась на второй ступеньке и схватилась за мои руки. Было ей уже по горло, и я спросил: «Пойдешь дальше?», а она быстро и внимательно покачала головой, а потом еще коротко вздохнула.
Вот и все, что я хотел сказать. Но ведь это не мало?
Про это слишком чисто пахнущее грязноватое здание, про его внутри зелено-сткляные перегородки, шаечный гул, газеты, на которых стоишь и переодеваешься, вяленую рыбу и пиво в бутылках, пузырящееся на удивление крупно, я расскажу как-нибудь потом.
Но про одну вещь знать необходимо. Это - парилка (ну, коли хороший пар).
Чтобы дышать, я приседал. Так дышать было виднее. Где-то в горячем тумане метались голые тени, из двух дыр в стене после хлопка врывался новый пар, и мужики с продубленной кожей, забравшись на самый верх полка, наяривали и наяривали четкими очередями. Прежде, чем сбежать, я тщедушно присаживался на самую нижнюю ступень и быстро-быстро считал до шестидесяти, а потом, пригибаясь, уходил. Но немного медлил, чтоб не бежать.
Иногда отец звал меня выше, и я забирался в этот ужас секунд на пятнадцать. Голова моя кружилась, и я всем собой знал, что избываю простуду, въевшуюся в меня за неделю.
Часа через два, когда отец еще допаривался начистую, я, немного слабый и сохнущий, сидел во дворе бани и думал. Очень часто я думал о газировке. Или хотя бы о воде.
Вчера я крестил в большой и глубокой купели двух девочек. Старшая после второго погружения восторженно сказала: «Ужас!»
А младшая, настороженная и опасающаяся, спускаясь в купель, остановилась на второй ступеньке и схватилась за мои руки. Было ей уже по горло, и я спросил: «Пойдешь дальше?», а она быстро и внимательно покачала головой, а потом еще коротко вздохнула.
Вот и все, что я хотел сказать. Но ведь это не мало?