ВЕЧЕР МНОГО ЛЕТ НАЗАД
Европейская зима - непрофессиональная подделка под нашу позднюю, бесснежную осень. Ветер, рябь на стальной поверхности озера, голые ветви деревьев, перечеркивающие исчезающий в сумраке вид на город со смотровой площадки. Холодно и неуютно. Наказание за взгляд свысока, за гордыню. Когда спускаешься в коммунальные коридоры узких улиц, все меняется к лучшему. Здесь масляный уют светящихся окон кафе, теплые, домашние запахи, а рядом гордые витрины дорогих бутиков, как зазнавшиеся состоятельные соседи, не выходящие на общую кухню к ужину. Они знают себе цену и закрываются рано. Хочешь приобрести часы за тысячи местных денег - поуважай династии, хранящие традиции, приди днем. А сейчас тебе рады все повара и официанты, от манерного француза, фарширующего фисташки, до молодого араба, торгующего шавермой. Ходи, выбирай, по аппетиту и по карману. Спасайся от гуляющего по площадям ветра тупой сытостью, легким головокружением от ароматного жара и выпитого вина.
А я опять тяну тебя в «Голубую обезьяну». С чего это у меня любовь к этому месту? Даже и не помню. Симпатичный бар в современном стиле, интимно и недорого. Низкие кресла, пуфы на колесиках, более чем полутьма. Я заказываю маргариту, от которой завтра будет болеть горло. Но завтра, вообще, будет другая жизнь: самолет, два часа адаптации к одиночеству и снова погружение в ожидание новой встречи. Завтра я лечу домой, а ты остаешься дома. Поэтому больное горло с утра - лишь отвлекающий фактор, не такой уж и жестокий, по сравнению с теми километрами, которые скоро раскатаются между нами. И все же, что такого в этой «Обезьяне», что каждый раз перед отъездом меня тянет сюда, и я тяну тебя? Эффект публичного уединения. Парочки и компании за другими столиками замкнуты, единственная связь с внешним миром - молоденький мальчик-официант, снующий от вселенной одного столика к другому. Но он почти что не человек, хотя ты и стесняешься его. Когда парнишка подходит, мне приходится отъезжать на своем пуфике на пристойное расстояние от твоих колен. Потом я медленно подтягиваюсь обратно. Мне смешно твое смущение. Лед маргариты анестезирует язык, поцелуй получается на контрасте, я отогреваю губы. Ты пьешь кофе, всегда напоминающий мне о профессоре Плейшнере, который где-то недалеко свел счеты с жизнью. И все же, почему «Голубая обезьяна» так привлекательна? Даже сейчас, когда многое уже и не припомнится, я думаю о ней с теплотой, несмотря на то, что завтра будет болеть горло...