Из дневников Аркадия Первенцева. Чума.
Я сижу в глубоком кресле, сытый и праздный созерцатель, и слушаю Шура. Он говорит под впечатлением сегодняшнего выстрела начальника лагерей, под впечатлением многочисленных санитарных поездов, под тревожным голосом радио: «ничего существенного…».
- Я её искренне любил, мою первую жену. Любил нашего ребёнка, хотя не было времени для любви как вообще у каждого чекиста. Она учительствовала в Башкирии, кончала год. После я должен был приехать за ней и привезти её в Свердловск. Она была странный и непонятный человек с красивой душой. Мы были женаты три года, имели ребёнка двух лет, и она дала зарок не бросать свою башкирскую деревню пока не доведёт до пятого класса, то есть последнего класса, своих ребятишек-школьников. В этом году она кончала школу, и я должен был приехать за ней. Незадолго перед каникулами, примерно за два месяца, я послал в деревню мамашу, и она привезла нашего ребёнка в город. Он скучал за матерью; плохо знал меня, но потом успокоился и всё время ждал мать.
Однажды ночью меня вызвали в отдел. В Башкирии в одной из деревень появилась чума. Решением правительства нужно карантизировать чуму; поручалось это НКВД. Сейчас деревня, где появилась чума, оцеплена, работаю башкиры, но приказано их сменить. Я попросил показать мне эту деревню на карте. Начальник указал. Это была деревня моей жены. Вы спросили сегодня, почему я не волнуюсь. Тогда вы можете вообразить моё настоящее волнение. Мы выехали на место дивизионом. В пути я перебрал тысячи планов и в конце концов все они были в мою пользу. Неужели нельзя вывезти и спасти одного человека из этой чумной деревни. Тогда я не совсем ещё точно представлял условия карантина.
Я был сменным войсковым начальником нашего отряда. Начальником экспедиции был назначен решительный и беспощадный человек. Я не пытался даже объяснить ему моё положение. Я боялся сделать хуже. Мы везли с собой спирт, оружие, боеприпасы, канат в бунтах, колья военных коновязей с кольцами. К нам постепенно начали присоединяться бактериологический и медицинские комиссии из Москвы, Ленинграда и других городов. Учёные и врачи ехали сюда с горящими глазами, как на поживу, расспрашивали нас бесконечно, потирали ручки, и я смотрел на них с ненавистью.
Деревня была расположена в лесу. Ночью мы сняли охранение Башкирского НКВД и окружили деревню. Деревня, казалось, безмятежно спала. Только кое-где горели огни. Где-то там была моя жена! Начальник приказал обвести деревню канатом. Вскоре в пятнадцати-двадцати метрах вокруг деревни был протянут на кольях канат и плотно один к одному стали часовые с оружием в руках. Мы получили жёсткий приказ, продиктованный необходимостью: никого не выпускать из деревни под страхом смерти. Если кто попытается прорваться силой, - стрелять. В лесу мы срубили шалаши, поставили кухни, разбили свои многочисленные палатки и медицинские экспедиции. Они всё прибывали и прибывали. Казалось, на эту несчастную башкирскую деревню в 250 жителей набросилась звериная стая. Я провёл беспокойную ночь. Изредка я выходил из палатки, курил. Потом шёл к верёвочной изгороди и смотрел туда… В здании школы не светилось ни одного огня. Я вернулся в шалаш, выпил стакан спирта, который нам предложили употреблять в неограниченном количестве, и тревожно заснул. Проснулся поздно. Появились мухи и ещё какая-то мошка. Я смазал лицо и руки спиртом. Казалось, чума носилась в воздухе.
- Я её искренне любил, мою первую жену. Любил нашего ребёнка, хотя не было времени для любви как вообще у каждого чекиста. Она учительствовала в Башкирии, кончала год. После я должен был приехать за ней и привезти её в Свердловск. Она была странный и непонятный человек с красивой душой. Мы были женаты три года, имели ребёнка двух лет, и она дала зарок не бросать свою башкирскую деревню пока не доведёт до пятого класса, то есть последнего класса, своих ребятишек-школьников. В этом году она кончала школу, и я должен был приехать за ней. Незадолго перед каникулами, примерно за два месяца, я послал в деревню мамашу, и она привезла нашего ребёнка в город. Он скучал за матерью; плохо знал меня, но потом успокоился и всё время ждал мать.
Однажды ночью меня вызвали в отдел. В Башкирии в одной из деревень появилась чума. Решением правительства нужно карантизировать чуму; поручалось это НКВД. Сейчас деревня, где появилась чума, оцеплена, работаю башкиры, но приказано их сменить. Я попросил показать мне эту деревню на карте. Начальник указал. Это была деревня моей жены. Вы спросили сегодня, почему я не волнуюсь. Тогда вы можете вообразить моё настоящее волнение. Мы выехали на место дивизионом. В пути я перебрал тысячи планов и в конце концов все они были в мою пользу. Неужели нельзя вывезти и спасти одного человека из этой чумной деревни. Тогда я не совсем ещё точно представлял условия карантина.
Я был сменным войсковым начальником нашего отряда. Начальником экспедиции был назначен решительный и беспощадный человек. Я не пытался даже объяснить ему моё положение. Я боялся сделать хуже. Мы везли с собой спирт, оружие, боеприпасы, канат в бунтах, колья военных коновязей с кольцами. К нам постепенно начали присоединяться бактериологический и медицинские комиссии из Москвы, Ленинграда и других городов. Учёные и врачи ехали сюда с горящими глазами, как на поживу, расспрашивали нас бесконечно, потирали ручки, и я смотрел на них с ненавистью.
Деревня была расположена в лесу. Ночью мы сняли охранение Башкирского НКВД и окружили деревню. Деревня, казалось, безмятежно спала. Только кое-где горели огни. Где-то там была моя жена! Начальник приказал обвести деревню канатом. Вскоре в пятнадцати-двадцати метрах вокруг деревни был протянут на кольях канат и плотно один к одному стали часовые с оружием в руках. Мы получили жёсткий приказ, продиктованный необходимостью: никого не выпускать из деревни под страхом смерти. Если кто попытается прорваться силой, - стрелять. В лесу мы срубили шалаши, поставили кухни, разбили свои многочисленные палатки и медицинские экспедиции. Они всё прибывали и прибывали. Казалось, на эту несчастную башкирскую деревню в 250 жителей набросилась звериная стая. Я провёл беспокойную ночь. Изредка я выходил из палатки, курил. Потом шёл к верёвочной изгороди и смотрел туда… В здании школы не светилось ни одного огня. Я вернулся в шалаш, выпил стакан спирта, который нам предложили употреблять в неограниченном количестве, и тревожно заснул. Проснулся поздно. Появились мухи и ещё какая-то мошка. Я смазал лицо и руки спиртом. Казалось, чума носилась в воздухе.