Картёжной шайки атаман
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку не чист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.
Александр Грибоедов
Фёдору Ивановичу Толстому по праву рождения достались прославленная фамилия, графский титул и герб, каким-то мистическим образом содержавший в себе предсказание его судьбы. На различных полях геральдического щита, поддерживаемого двумя борзыми собаками, красовались глобусы и крепостные башни, маршальские жезлы и распростёртое крыло, золотая сабля и серебряная стрела…
И действительно - графу довелось и в кругосветном плавании участие принять, и в небо подняться на воздушном шаре; его и повышали в чине, и разжаловали, а уж под арестом оказывался бессчётное количество раз; был он превосходным стрелком и отчаянным рубакой, а нрав имел горячий и задиристый, на зависть самой кровожадной борзой.
Если бы Фёдор Толстой герба не имел, самой подходящей эмблемой для него стала бы игральная карта с изображением джокера, - и не потому, что граф был картёжником, каких мало, а потому что обожал неожиданные ходы и комбинации, стремился обманывать любые ожидания и умел побеждать любой ценой.
Должно быть, талант добиваться своего не мытьём, так катаньем, твёрдую волю и гибкий ум, жизнелюбие и поразительную удачливость передал своим потомкам самый первый из графов Толстых - Пётр Андреевич, сподвижник Петра Великого. Однако же не бывает в этом мире подарков беспошлинных, и к фамильным ценностям непременно прилагается родовое проклятие. И эту карту в свой час Судьба предъявит.
Прирождённый шоумен, Фёдор Толстой в наше время стал бы блогером-тысячником, организатором флешмобов непристойного характера, изобретателем экстремальных развлечений, персонажем светской хроники и даже лицом какого-нибудь телеканала. Двести лет назад общество не предлагало подобных возможностей для самовыражения - но тем проще было человеку действительно интересному заставить о себе говорить
Присущие Водолеям эксцентричность и склонность к эпатажу, бурная фантазия, хорошо подвешенный язык и своеобразное чувство юмора естественным образом ставят их в центр общего внимания, и мало кто с таким удовольствием купается в лучах славы, как они. Всё сказанное в полной мере относилось и к нашему герою.
Старший из трех сыновей отставного генерал-майора Ивана Андреевича Толстого привык с детства к своему первенству во всём. Юный Федя не признавал авторитетов и рос весьма зловредным шалопаем - рассказывали, будто в отрочестве он «любил ловить крыс и лягушек, перочинным ножом разрезывал им брюхо и по целым часам тешился их смертельной мукой». Вряд ли подобные развлечения как-то особо ему полюбились, но можно не сомневаться в том, что провести такой опыт у него бы рука не дрогнула. По крайней мере, события дальнейшей жизни Фёдора Толстого показали, что запах крови его не страшил.
Впервые он дрался на дуэли в двадцать лет, и не с кем-нибудь, а со своим полковым командиром. В воспоминаниях современников эта история выглядела так. В июле 1803 года французский воздухоплаватель Андре Жак Гарнерен объявил в Петербурге о своём предстоящем полёте на воздушном шаре. Узнав об этом, подпоручик Толстой самовольно оставил полк, отыскал француза и уговорил его совершить полёт вместе. При подъёме аэростат якобы зацепился за колокольню и повис; перебравшись на звонницу, подпоручик спустился на землю и вернулся в полк, а Гарнерен остался ждать помощи. Как раз в тот момент, когда Толстой красочно описывал сослуживцам свои приключения, появился полковник Дризен и потребовал у графа отчёта о причинах отлучки. Воздушная эпопея, рассказанная повторно, на командира впечатления не произвела и даже вызвала у него сомнения: как мог в корзине аэростата оказаться подпоручик граф Толстой, тогда как отправиться в сей полёт намеревался генерал Львов?
Граф, взбешённый недоверием к его словам, «наплевал на полковника Дризена» - видимо, в буквальном смысле. Схватились за шпаги… победила молодость.
Серьёзно ли ранен был полковник, и как удалось подпоручику избежать наказания, история умалчивает. Известно только, что в конце того же месяца из Кронштадта к берегам «русской Америки», то есть на Аляску, отправились два шлюпа - «Надежда» и «Нева» - и граф Фёдор Толстой был среди тех, кто стоял на палубе флагманского корабля. Хотя до службы в Преображенском полку граф и окончил Морской корпус, на борту «Надежды» Толстой оказался в роли дипломата - российскому посланнику Николаю Петровичу Резанову полагалась свита из «молодых благовоспитанных особ в качестве кавалеров посольства»
Как мы уже могли заметить, граф Толстой благовоспитанностью не отличался. Поэтому команда его любила, а начальство, естественно, нет. Терпеть выходки молодого преображенца действительно смог бы не всякий
То он напоит судового священника «до положения риз» и бороду уснувшего на полубаке святого отца прихватит к палубе сургучом с оттиском двуглавого орла, нарочно для этого случая стащив капитанскую печать, чтобы потом проснувшегося в жутком похмелье иеромонаха напугать до икоты запрещением ломать сургучный герб - а насладившись покаянными муками отца Гедеона, выдать наконец ему ножницы и полюбоваться, как бедолага отстрижёт себе половину бороды…
То проберётся в каюту Крузенштерна вместе с купленной где-то на тропических островах молодой самкой орангутанга, усадит её за стол и покажет, как люди пользуются письменным прибором - и, убедившись, что с пером и чернильницей обезьяна освоилась, оставит в полном распоряжении смышлёного животного все капитанские бумаги.
Даже запертый в офицерском кубрике под домашним арестом, граф не скучал сам и не давал скучать никому, затевая карточные игры или шумные попойки.
Присутствие такого человека на борту могло бы испортить жизнь любому командиру, но в данном случае у начальства хватало проблем и более серьёзных, нежели выходки гвардии подпоручика графа Толстого
Командиры обоих кораблей, Крузенштерн и Лисянский, друг друга недолюбливали и объединялись исключительно ради совместной борьбы с графом Резановым - человеком сухопутным, но волею императора назначенным руководить морской экспедицией. Кроме того, в первые же месяцы плавания обнаружилось, что состояние кораблей оставляет желать лучшего - хотя они незадолго до экспедиции были куплены в Англии Крузенштерном как «почти новые». Резанов потребовал объяснений у Крузенштерна, тот отказался обсуждать щекотливый вопрос, чем вызвал неприятные подозрения. Вскоре все офицеры экспедиции оказались втянутыми в конфликт, и с огромным удовольствием в придумывание гадостей и плетение интриг включился граф Толстой, из каких-то своих расчётов принявший сторону Крузенштерна против Резанова, в свите которого состоял.
Момент истины наступил, когда экспедиция, пройдя Атлантический и Тихий океаны, достигла Алеутских островов и Камчатки. Осточертевший и Резанову, и Крузенштерну, Толстой был ими оставлен на пустынном берегу, причём самым коварным образом. Часть команды высадилась на берег, в том числе и подпоручик со своей неразлучной обезьяной. Подождав, когда эта парочка скроется из виду, руководивший шлюпочной командой лейтенант приказал остальным сесть на вёсла и вернулся на «Надежду».
Нагулявшийся подпоручик обнаружил на берегу ружьё, немного пороха и сухарей и понял, что ему предстоит изрядная робинзонада. Когда припасы закончились, пришлось съесть обезьяну. На счастье Толстого, Камчатка не являлась необитаемым островом, и найденное им племя приняло графа очень радушно - даже предлагали ему стать их царём, а в знак особого уважения разукрасили почти всё его тело татуировками. Царствовать племенем, женщины которого украшают себя костями или палочками, продетыми сквозь дырку в нижней губе, подпоручика не прельщало (видимо, пирсинг и тоннели были не в его вкусе, в отличие от татуажа), и он решил добраться до Петербурга пешком. Держа курс на запад, меняя проводников, граф за несколько месяцев достиг европейской части Российской империи.
«Надежда» и «Нева» возвратились в Кронштадт в августе 1806 года, и ходили рассказы, как на бал, данный Крузенштерном по случаю успешного окончания первого плавания русских вокруг света, в истрепавшемся преображенском мундире и чуть ли не босиком явился заросший чёрной бородищей граф Толстой. Его не хотели впускать, но он заверил, что Иван Фёдорович будет ему очень рад.
«Подпоручик, вы ли это?» - изумился Крузенштерн. - «Как видите, - невозмутимо отвечал бородач. - Я был так счастлив на острове, где вы бросили меня, что совершенно простил вас и пришел поблагодарить».
В действительности такого, конечно, не было, ибо Толстой появился в Петербурге задолго до возвращения кораблей. Но опередить рапорты своего бывшего начальства графу не удалось. Докладывая Александру I о трудностях и бедах экспедиции, Резанов писал: «…причиною была единая ревность к славе, ослепившая умы всех до того, что казалось, что один у другого оную отъемлет. Сим энтузиазмом, к несчастию своему, воспользовался подпоручик граф Толстой по молодости лет его… Обращая его к месту своему, всеподданнейше прошу Всемилостивейшего ему прощения…»
Дипломатичность формулировки не ввела императора в заблуждение - по возвращении в столицу Толстой вместо бала попал под арест и вскоре был переведён «тем же чином» из лейб-гвардии Преображенского полка в гарнизон Нейшлотской крепости. Суровость наказания состояла не в том, что гвардия перед армией имела преимущество в два чина, и даже не в том, что крепость располагалась в одном из самых глухих углов Финляндии, месте живописном, но Богом забытом и весьма холодном. Хуже всего, что подпоручик лишался малейшего шанса отличиться и быть прощённым: ведь война с Наполеоном шла далеко, в Пруссии, а здесь с кем бы то ни было сражаться он мог разве что в карты.
Нейшлотская крепость. Фото Владимира Кезлинга, 2011 год, http://kezling.ru
Пока другие сверкали эполетами под солнцем Аустерлица или погибали под залпами картечи в битве под Фридландом, Толстой безуспешно пытался перевестись в действующую армию. Но слухи о его выходках уже дошли до старших офицеров, и никто не горел желанием поставить такого башибузука под свои знамёна. Так протекли целых два года - в довольно унылом пьянстве, лёгких бесчинствах и нескончаемых упражнениях в стрельбе из пистолета по пустым бутылкам.
Погибавшего от скуки графа Толстого спасли Швеция, объявившая войну России, и князь Михаил Петрович Долгоруков, назначенный командовать Сердобским отрядом и взявший опального подпоручика к себе в адъютанты. По старой дружбе князь называл офицера не иначе как Федей, с удовольствием слушал его рассказы, берёг и старался на опасные дела не отправлять; однако же на войне безопасных мест не бывает.
Однажды отступавшие шведские драгуны, чтобы спастись от преследования, попытались разобрать мост, и князь поручил Толстому помешать им. Фёдор с несколькими казаками налетел на шведов и полностью отбил им охоту заниматься инженерными работами. За это Долгорукий непременно представил бы к награде своего отважного адъютанта - но вечером того же дня командир был убит. Продолжив службу под началом князя Голицына, Толстой отличился вновь: благодаря произведённой им разведке Барклай-де-Толли смог со своим корпусом перейти по льду Ботнический залив и без особого сопротивления занять Вестерботнию.
Пара дуэльных пистолетов. Англия, 1830-е годы
Но не рождён был Фёдор Толстой для воинской карьеры, ибо превыше всяких чинов ценил он веселье, и «ради красного словца не щадил ни мать, ни отца». Граф легко мог в разговоре с кем-то из близких приятелей допустить неуместный каламбур или позволить себе нескромную шутку о сестре другого офицера - и готово дело, пожалуйте к барьеру!.. В изложении Фаддея Булгарина это выглядело так...Продолжение следует. )))