(no subject)
Все поют и пляшут. Роботы окружены, заперты, смяты превосходящими силами.
Генерал сжимает руки своей жены, обнимает детей. Те кажутся очень милыми.
Ну, говорит генерал, теперь заживем. Миновала угроза, сейчас мы их ухерачим. Особист подносит крепкое, - мы тут пьем за удачи по основной боевой задаче!
Хорошо, говорит генерал, что мы победили,
впрочем, это логично, - сами создали гадов.
И естественно мы умнее, - мыслим красивей,
чем какая-то куча свихнувшихся автоматов.
Хорошо, что они не-мы, говорит генерал,
ради ракурса изысканно подбоченясь,
- будь они разумны, не знаю, как бы я воевал,
представляете - говорящий бот-ополченец⁈
Вдруг радист его поглаживает по лацкану,
дергает за рукав, привлекая внимание,
очень странно глядит, виновато-ласково,
- словно готов к удару уже заранее.
Я послушал эфир, говорит радист,
и по всем волнам музыкальное что-то брезжит,
- вот послушайте сами, вот это, свист,
непонятный гул, какой-то ритмичный скрежет...
- Выводи на громкую.
- Слушаюсь.
Штаб застыл. Люди встали, - почему? - чтобы лучше слышать,
обер съежился, какой-то шпак закурил,
- а мелодия не становилась тише,
этот хор летел как музыка, как набат,
будто сотня глоток реквием выла просто,
бела-чао, гимн испанских интербригад,
варшавянка, марсельеза, бандера росса.
Кто-то шапку снял, не глядя в глаза другим,
генерал отпустил жену, заплакали дети
и летел, летел в эфире последний гимн,
от последнего непонятого на свете.
А в углу особист, глотая свой техно-брют,
все шептал, шептал, захлебываясь в метиле
- да поют, поют! И что, что они поют?!
Но зато мы победили.
Ведь победили?