Курдов В. Знакомство с Лебедевым
Осенью 1926 года мы, студенты пятого курса, узнаем, что дипломной работы нам писать не надо.
Наш вольнодумный курс решено выпустить на все четыре стороны досрочно, дабы не распространять пагубное влияние «левых». Академия должна быть во всем величии. Мы ничуть не огорчены.
Позади узкие и темные академические коридоры, впереди - бесконечно многогранно сверкающая жизнь.
Сразу все изменилось. Военкомат определил Колю Кострова во флот, Женю Чарушина - в пехоту. На прощанье идем сниматься все вчетвером.
«У руля искусства» остались двое - Юра Васнецов и я, таков наказ товарищей.
Начинается самое вдохновенное время.
Оказывается, что можно начать все сначала. Кругом совсем неведомые пути-дороги нового искусства.
Что такое кубизм? О чем говорит Филонов? Что делает Татлин втайне от всех со своими учениками?
На Исаакиевской площади,в доме купца Мятлева творят художники - каждый свое чудо. Как все это интересно!
Загадочный Малевич с учениками занимается супрематизмом, они «беспредметники», называют свое объединение УНОВИС - «Утвердители Нового Искусства».
Говорят, у художника Мансурова в мастерской висит новая рогожа и он в дружбе с В. Клюевым и С. Есениным. Больше нам ничего о нем не известно.
А может быть, старушка-живопись действительно умерла и надо идти на рабфак?
Мы ходим по улицам с думами, разрываемые противоречиями.
Неужели искусство, о котором мечталось с детства, никому теперь не нужно?! Часто спорим друг с другом, и от этого всего впору броситься с моста в Неву.
И вот в этих бушующих волнах страстей «левого» искусства появились детские книжки художника В. В. Лебедева. В этих книжках все было ново и точно. Они для меня стали как бы земной твердью.
Оказывается, предметный мир и предметное искусство нужно хотя бы для маленьких детей. Мы спасены! Спасибо вам, маленькие дети, пока вы не испорчены взрослыми рассуждениями об искусстве! Вы спасли его, сами того не ведая. Спасли и нас, грешных, художников детской книги.
Я часто употребляю слово «мы». Потому что ничего не делалось в то время в одиночку и мы, товарищи, вместе искали призвание.
Что делать? Как работать? Нельзя быть просто невежественным. Мы понимаем, что новое искусство делают нормальные, а не сумасшедшие художники. Надо же это, наконец, осознать.
Стало быть, надо идти к этим загадочным художникам и, если нужно, пасть в ноги и вымаливать у них тайну «трех карт» искусства.
Решили пойти к Лебедеву домой. Пустит ли художник? Может быть, не захочет и разговаривать?
Отправились с папочками работ. Знает ли кто из вас, что такое войти в мастерскую любимого художника? Это незабываемо. Я и сейчас с волнением вспоминаю все до мелочей.
Большой двусторонний ореховый мольберт, рабочий стол на козлах и сам художник. На стенах - кубизм, рисунки прачек и балерин, висят боксерские кожаные перчатки. На полу лежат гантели. Во всю стену огромный шкаф с книгами. А рядом, у окна, в идеальном порядке блестят столярные инструменты - ножовки, стамески, рубанки, тот самый «рубанок, который сделал рубанок».
Одет Лебедев был по-американски. На нем кожаные желтые краги, английские бриджи, ковбойская рубашка с засученными по локоть рукавами. И сам он, подвижный, с широко расставленными ногами, будто в боксерской стойке. Его суждения неожиданны и очень точны. Всем своим обликом он просто сразил нас наповал.
Посмотрев мои рисунки шпаны, которые я принес показать, Лебедев сказал мне: «У вас все неверно, посмотрите, как у меня сделано» - и показал свою «Улицу революции».
От волнения мы мало что соображали, но все-таки высказали главное.
Попросили его зайти к нам, в мастерскую, на 5-ю линию Васильевского острова, посмотреть работы. Лебедев согласился. Назначили день и час. Произошло чудо, да, самое настоящее чудо! Лебедев придет к нам смотреть работы.
У меня в мастерской была предпринята уборка с мытьем полов. Юра Васнецов притащил свои вятские скатеренки и вышитые полотенца, на которые мы расставили дымковские игрушки и развесили по стенам множество работ, набросков и этюдов. Юра приволок свою огромную дипломную работу «Каменотес», я - наброски зверей. Получилась настоящая выставка. Что-то скажет Лебедев?
Но вот главная загвоздка - полагается угостить гостя, а денег нет. Занять не у кого. У товарищей ни у кого ни копейки. И я пошел на шаг, который никогда не делал. Решаюсь продать единственную ценную для меня вещь - новую суконную тужурочку, которую мне сшила мама и просила носить на здоровье. Ничего более ценного у меня тогда не было.
Продавать нужно ее на толкучке. Как это делать? Я продавать не умею и почему-то стыжусь. На счастье, неожиданно приходит Коля Костров, приехавший на один день по увольнительной из Кронштадта. Коля берется продать тужурочку сам.
Понесли на толчок. Взял Коля тужурочку на руку, хлопнул по ней другой и, весело похваливая товар, пошел в толчею. Я иду сторонкой и смотрю, как тут же завязался торг и пошла моя тужурочка в чужие руки. Ну вот и деньги есть. Теперь нужно сообразить, чем угостить совсем непростого гостя. Думали-думали мы с Юрой и надумали: водку пить Лебедев не будет; для него надо купить дорогого коньяку, на оставшиеся деньги швейцарского сыра на закуску. Самый аристократический завтрак. Все купили, в шкафчик спрятали, чтобы не сразу, а подходящий момент улучить,и к этому случаю столик приготовлен был с красивой деревенской скатерью.
Ждем, волнуемся.
Лебедев пришел точно в час.
Вошел - и сразу к окну. Стал смотреть из окна на улицу и вспоминать, что когда-то он в этой мастерской бывал, и начал рассказывать историю в связи с этим.
На работы никакого внимания не обращает. Мельком заглянул на нашу выставку, и все рассказывает про то, как он на Васильевском острове жил и что было кругом.
Мы все-таки что-то промямлили насчет кубизма и заикнулись, не возьмет ли он нас в обучение. Лебедев на это ответил: «Учить вас я не могу, а если хотите, идите к Малевичу. Кубизм он знает, и научиться у него можно. - И добавил: - Если вас Малевич иод себя не подомнет - хорошо. Ну, а если случится наоборот, туда вам и дорога, значит, слабоваты».
Говоря о кубизме и беспредметном искусстве, Лебедев заметил, что в Ленинграде работали две группы - одна во главе с Татлиным, стало быть, Татлин, он и Митурич, другая во главе с Малевичем.
«Мы, - сказал Лебедев, - исходим из самого процесса работы - потребности намазать краской па бумаге или холсте, то есть в основе метода заключается материальность. Малевич с учениками исходят из умозаключения. Сначала рождается в голове идея, а потом следует ее воплощение. Кубизм - не от слова «кубик», - добавил Лебедев.
Слушая Лебедева, мы не все понимали, но еще больше убедились, что надо обязательно все познать на практике и теперь нас ничем не свернешь в стремлении узнать, что такое кубизм.
Лебедев как бы не заметил наши работы, он был полон своими воспоминаниями. Нее было очень непросто, и мы не знали, как приступить к приготовленному коньяку. Хотелось поговорить с ним по душам, а Лебедев держался с нами на расстоянии. Все надежды были на то, что за рюмочкой, может быть, все будет проще.
Набравшись храбрости, просим не отказать позавтракать с нами и вытаскиваем бутылку. И вдруг - наотрез отказ. Лебедев сказал, что торопится, так как приехал его старый друг - художник Козлинский - и он должен уйти.
Прощаясь, мне сказал: «Вам можно попробовать сделать что-нибудь для детей, заходите ко мне в редакцию».
И ушел.
Мы остались в безмолвие, не понимая, что произошло. Ушел, даже не посмотрев работы, и не захотел с нами выпить.
С досады, голодные, достали злополучный коньяк, опростали бутылку и съели сыр. Помянули мамину тужурку. «Ну вот, - сокрушался Юра. - Тебя-то Лебедев заметил, а на мои, Валь, работы и внимания не обратил. Везет вам, ребята».
Я иду в Детгиз. С трепетом поднимаюсь по лестнице Госиздата, нынешнего Дома книги.
Под мышкой у меня папка с рисунками, мои первые пробы иллюстраций «для Лебедева», как мы тогда говорили.
С волнением подхожу к двери, на которой обозначены дни и часы приема Владимира Васильевича. Испытываю знакомое с детства чувство, охватывающее меня всегда перед экзаменом. Что-то скажет этот необыкновенный, такой недоступный и такой замечательный художник...
Великолепно одетый, спортивный Лебедев сразу озадачивает меня тем, что обращает внимание не на работу, а на мои бицепсы, ощупывая и оценивая меня на предмет пригодности в качестве боксера на ринге. Кажется, по всем статьям я подхожу для бокса.
А потом... Потом происходит еще более поразительное. Рассмотрев мои рисунки, Владимир Васильевич берет бумагу и тут же, при мне, рисует сам то, что никак у меня не выходило. Его волшебная рука безжалостно, с холодной ясностью указует на мои ошибки.
Урок преподается артистически.
Уничтоженный, собираю в папку и прячу драгоценные рисунки метра. Хочется скорее бежать обратно, никого не замечая, никого не видя, - домой, работать.
(из книги: Курдов В.И. Памятные дни и годы. - Л., 1994. - С. 56-59.)
Наш вольнодумный курс решено выпустить на все четыре стороны досрочно, дабы не распространять пагубное влияние «левых». Академия должна быть во всем величии. Мы ничуть не огорчены.
Позади узкие и темные академические коридоры, впереди - бесконечно многогранно сверкающая жизнь.
Сразу все изменилось. Военкомат определил Колю Кострова во флот, Женю Чарушина - в пехоту. На прощанье идем сниматься все вчетвером.
«У руля искусства» остались двое - Юра Васнецов и я, таков наказ товарищей.
Начинается самое вдохновенное время.
Оказывается, что можно начать все сначала. Кругом совсем неведомые пути-дороги нового искусства.
Что такое кубизм? О чем говорит Филонов? Что делает Татлин втайне от всех со своими учениками?
На Исаакиевской площади,в доме купца Мятлева творят художники - каждый свое чудо. Как все это интересно!
Загадочный Малевич с учениками занимается супрематизмом, они «беспредметники», называют свое объединение УНОВИС - «Утвердители Нового Искусства».
Говорят, у художника Мансурова в мастерской висит новая рогожа и он в дружбе с В. Клюевым и С. Есениным. Больше нам ничего о нем не известно.
А может быть, старушка-живопись действительно умерла и надо идти на рабфак?
Мы ходим по улицам с думами, разрываемые противоречиями.
Неужели искусство, о котором мечталось с детства, никому теперь не нужно?! Часто спорим друг с другом, и от этого всего впору броситься с моста в Неву.
И вот в этих бушующих волнах страстей «левого» искусства появились детские книжки художника В. В. Лебедева. В этих книжках все было ново и точно. Они для меня стали как бы земной твердью.
Оказывается, предметный мир и предметное искусство нужно хотя бы для маленьких детей. Мы спасены! Спасибо вам, маленькие дети, пока вы не испорчены взрослыми рассуждениями об искусстве! Вы спасли его, сами того не ведая. Спасли и нас, грешных, художников детской книги.
Я часто употребляю слово «мы». Потому что ничего не делалось в то время в одиночку и мы, товарищи, вместе искали призвание.
Что делать? Как работать? Нельзя быть просто невежественным. Мы понимаем, что новое искусство делают нормальные, а не сумасшедшие художники. Надо же это, наконец, осознать.
Стало быть, надо идти к этим загадочным художникам и, если нужно, пасть в ноги и вымаливать у них тайну «трех карт» искусства.
Решили пойти к Лебедеву домой. Пустит ли художник? Может быть, не захочет и разговаривать?
Отправились с папочками работ. Знает ли кто из вас, что такое войти в мастерскую любимого художника? Это незабываемо. Я и сейчас с волнением вспоминаю все до мелочей.
Большой двусторонний ореховый мольберт, рабочий стол на козлах и сам художник. На стенах - кубизм, рисунки прачек и балерин, висят боксерские кожаные перчатки. На полу лежат гантели. Во всю стену огромный шкаф с книгами. А рядом, у окна, в идеальном порядке блестят столярные инструменты - ножовки, стамески, рубанки, тот самый «рубанок, который сделал рубанок».
Одет Лебедев был по-американски. На нем кожаные желтые краги, английские бриджи, ковбойская рубашка с засученными по локоть рукавами. И сам он, подвижный, с широко расставленными ногами, будто в боксерской стойке. Его суждения неожиданны и очень точны. Всем своим обликом он просто сразил нас наповал.
Посмотрев мои рисунки шпаны, которые я принес показать, Лебедев сказал мне: «У вас все неверно, посмотрите, как у меня сделано» - и показал свою «Улицу революции».
От волнения мы мало что соображали, но все-таки высказали главное.
Попросили его зайти к нам, в мастерскую, на 5-ю линию Васильевского острова, посмотреть работы. Лебедев согласился. Назначили день и час. Произошло чудо, да, самое настоящее чудо! Лебедев придет к нам смотреть работы.
У меня в мастерской была предпринята уборка с мытьем полов. Юра Васнецов притащил свои вятские скатеренки и вышитые полотенца, на которые мы расставили дымковские игрушки и развесили по стенам множество работ, набросков и этюдов. Юра приволок свою огромную дипломную работу «Каменотес», я - наброски зверей. Получилась настоящая выставка. Что-то скажет Лебедев?
Но вот главная загвоздка - полагается угостить гостя, а денег нет. Занять не у кого. У товарищей ни у кого ни копейки. И я пошел на шаг, который никогда не делал. Решаюсь продать единственную ценную для меня вещь - новую суконную тужурочку, которую мне сшила мама и просила носить на здоровье. Ничего более ценного у меня тогда не было.
Продавать нужно ее на толкучке. Как это делать? Я продавать не умею и почему-то стыжусь. На счастье, неожиданно приходит Коля Костров, приехавший на один день по увольнительной из Кронштадта. Коля берется продать тужурочку сам.
Понесли на толчок. Взял Коля тужурочку на руку, хлопнул по ней другой и, весело похваливая товар, пошел в толчею. Я иду сторонкой и смотрю, как тут же завязался торг и пошла моя тужурочка в чужие руки. Ну вот и деньги есть. Теперь нужно сообразить, чем угостить совсем непростого гостя. Думали-думали мы с Юрой и надумали: водку пить Лебедев не будет; для него надо купить дорогого коньяку, на оставшиеся деньги швейцарского сыра на закуску. Самый аристократический завтрак. Все купили, в шкафчик спрятали, чтобы не сразу, а подходящий момент улучить,и к этому случаю столик приготовлен был с красивой деревенской скатерью.
Ждем, волнуемся.
Лебедев пришел точно в час.
Вошел - и сразу к окну. Стал смотреть из окна на улицу и вспоминать, что когда-то он в этой мастерской бывал, и начал рассказывать историю в связи с этим.
На работы никакого внимания не обращает. Мельком заглянул на нашу выставку, и все рассказывает про то, как он на Васильевском острове жил и что было кругом.
Мы все-таки что-то промямлили насчет кубизма и заикнулись, не возьмет ли он нас в обучение. Лебедев на это ответил: «Учить вас я не могу, а если хотите, идите к Малевичу. Кубизм он знает, и научиться у него можно. - И добавил: - Если вас Малевич иод себя не подомнет - хорошо. Ну, а если случится наоборот, туда вам и дорога, значит, слабоваты».
Говоря о кубизме и беспредметном искусстве, Лебедев заметил, что в Ленинграде работали две группы - одна во главе с Татлиным, стало быть, Татлин, он и Митурич, другая во главе с Малевичем.
«Мы, - сказал Лебедев, - исходим из самого процесса работы - потребности намазать краской па бумаге или холсте, то есть в основе метода заключается материальность. Малевич с учениками исходят из умозаключения. Сначала рождается в голове идея, а потом следует ее воплощение. Кубизм - не от слова «кубик», - добавил Лебедев.
Слушая Лебедева, мы не все понимали, но еще больше убедились, что надо обязательно все познать на практике и теперь нас ничем не свернешь в стремлении узнать, что такое кубизм.
Лебедев как бы не заметил наши работы, он был полон своими воспоминаниями. Нее было очень непросто, и мы не знали, как приступить к приготовленному коньяку. Хотелось поговорить с ним по душам, а Лебедев держался с нами на расстоянии. Все надежды были на то, что за рюмочкой, может быть, все будет проще.
Набравшись храбрости, просим не отказать позавтракать с нами и вытаскиваем бутылку. И вдруг - наотрез отказ. Лебедев сказал, что торопится, так как приехал его старый друг - художник Козлинский - и он должен уйти.
Прощаясь, мне сказал: «Вам можно попробовать сделать что-нибудь для детей, заходите ко мне в редакцию».
И ушел.
Мы остались в безмолвие, не понимая, что произошло. Ушел, даже не посмотрев работы, и не захотел с нами выпить.
С досады, голодные, достали злополучный коньяк, опростали бутылку и съели сыр. Помянули мамину тужурку. «Ну вот, - сокрушался Юра. - Тебя-то Лебедев заметил, а на мои, Валь, работы и внимания не обратил. Везет вам, ребята».
Я иду в Детгиз. С трепетом поднимаюсь по лестнице Госиздата, нынешнего Дома книги.
Под мышкой у меня папка с рисунками, мои первые пробы иллюстраций «для Лебедева», как мы тогда говорили.
С волнением подхожу к двери, на которой обозначены дни и часы приема Владимира Васильевича. Испытываю знакомое с детства чувство, охватывающее меня всегда перед экзаменом. Что-то скажет этот необыкновенный, такой недоступный и такой замечательный художник...
Великолепно одетый, спортивный Лебедев сразу озадачивает меня тем, что обращает внимание не на работу, а на мои бицепсы, ощупывая и оценивая меня на предмет пригодности в качестве боксера на ринге. Кажется, по всем статьям я подхожу для бокса.
А потом... Потом происходит еще более поразительное. Рассмотрев мои рисунки, Владимир Васильевич берет бумагу и тут же, при мне, рисует сам то, что никак у меня не выходило. Его волшебная рука безжалостно, с холодной ясностью указует на мои ошибки.
Урок преподается артистически.
Уничтоженный, собираю в папку и прячу драгоценные рисунки метра. Хочется скорее бежать обратно, никого не замечая, никого не видя, - домой, работать.
(из книги: Курдов В.И. Памятные дни и годы. - Л., 1994. - С. 56-59.)