2000 ЮАНЕЙ
Их было трое уйгуров-шашлычников в приграничном городе М., на северо-востоке Китая, в девяти часах лёта от их родной Уйгурии, китайского Синьцзяна. Я тогда только что поселился в городе М. и бόльшую часть своего свободного времени проводил в прогулках по городу и общении со встречающимися мне людьми.
Была осень. Стояли тёплые дни и тихие прохладные вечера, наполненные ароматами увядающей степи и запахами китайской кухни. Иногда мне казалось, что в М., кроме рынка для челноков из российского приграничья да ресторанов на любой вкус, ничего больше и нет. По улицам , продуваемым ещё слабым, не набравшим силу, ранне - осенним ветерком из степи, летали жёлтые тополиные листья, оберточная бумага, пластиковые пакеты и пластмассовые бутылки, окурки и прочая гадость - вечные спутники быта китайских провинциальных городов. Обычно, ближе к вечеру, я выходил в тогда ещё чужой и малознакомый мне город, наблюдал за происходящим вокруг и в каждом мгновении неосознанно пытался поймать схожесть с привычной мне жизнью в не таком уж и далёком, если не в культурно, то географически-то уж точно Забайкалье. Тогда, в самом начале 1990-х, это было сделать не так-то и сложно: северо-восточный Китай ещё не был таким богатым, много чего ещё не построил и мало чего тогда ещё снёс из старых построек: улицы городка были очень русскими, с деревянными зелёными ставнями бревенчатых домов, выкрашенных в кирпичный цвет, с широкими, вековыми каменными окладами. То были дома служащих КВЖД, свидетелей российской попытки колонизации севера-востока Китая. Крепко слаженные дома железнодорожников находились неподалёку от самой железной дороги. Строилось всё тогда согласно договорам между более сильной Российской Империей и совсем слабым, уже тогда бьющимся в агонии Цинским Китаем: сто метров по обе стороны железнодорожной колеи отдавались в пользование России, так называемая полоса отчуждения, стыд и позор старого, больного, обкуренного опиумом маньчжурского Китая. Отойдя от железнодорожного полотна, постройки преображались. В черте города строились не совсем привычные для сопредельного Забайкалья глинобитные мазанки: много сюда ехало народа из западных и южных губерний России. С собой они привозили средне и южно-русские архитектурные традиции, которых не было в Забайкалье, забайкальские дома строились немного по другому. Вот в таком интересном месте я и оказался в самом начале 1990-х годов. Городок маленький, правильнее было бы сказать - приграничная станция, центр русский, исторический, если можно так назвать оставшиеся от царской России и годов дружбы с СССР центральные постройки, и китайские окраины - красного кирпича одноэтажные жилища барачного типа ползли вверх по сопкам. Там я никогда не бывал.
Китайцы - народ весьма поэтичный, и язык их красив и утончён в описаниях окружающего их мира. Вот и вместо скучной и банальной приграничной станции китайцы почти официально называли М. Портовым городом. Портовый город посреди бескрайних внутреннемонгольских степей. Красиво...
Но вернёмся к моим уйгурам. А почему к моим, я сейчас и расскажу.
Однажды под вечер я как обычно бродил по городу. Мимо спешили мои соотечественники, нагруженные баулами с дешёвым товаром, предназначенным для отправки на родину, местные уличные торговцы, менялы, зазывалы, переводчики всех уровней профессионализма, кидалы, воровалы..., впрочем, такого слова нет, назовём их пройдохами разных мастей, зарабатывающими чем придётся на улицах и рынках портового города. На то он и порт. Я не дошёл ещё до самой оживлённой центральной улицы, как до меня вдруг начали долетать доселе мне неведомые запахи шашлыка, жареного, видимо, где-то неподалёку. На перекрёстках города было много торговцев небольшими китайскими шашлычками, вместо шампуров нанизанных на тонкие одноразовые бамбуковые палочки, все они пахли одинаково, не вызывая во мне особых вкусовых восторгов. Запах же шашлыка, который я почувствовал в тот день, был отличен от привычного, был не китайским, а, наверное, среднеазиатским, судя по раздающемуся запаху приправленный то ли зирой, то ли корицей, красным перцем и ещё чем-то. Так, наверное, пахнут базары Средней Азии, где я никогда не был, но о которых много читал и слышал от других. Я поспешил на запахи и вышел на центральную улицу. Оказавшись на перекрёстке двух центральных улиц, я увидел новых, раньше я их ещё не встречал в городе, шашлычников - уйгуров. Они стояли у длинного мангала, жарили, раздували веерами угли, открывали и подавали покупателям бутылки с пивом, густо посыпали готовое мясо восточными приправами и, явно работая на клиентов, с громкими криками на уйгурском и ломаном китайском языках раздавали пучки шашлыков на бамбуковых, тонких, как вязальные спицы, шампурах покупателям. Народу вокруг них собралось много. Старый магнитофон, хрипло изрыгивающий уйгурские песни, пытался заглушить голоса громкоголосых покупателей и самих хозяев магнитофона, экзотических для тех мест торговцев в уйгурских тюбетейках. Увиденное меня заинтересовало, я нащупал в кармане юаневую мелочь и решил попробовать шашлыков и выпить бутылку местного пива.
- Шашилик, синьцзянски шашилик, давай пакупай, вкусна как дома, остра жылудак порвёт - душа согреет! Ай-я-яй! Адин юан три штука! Пириятнава апетита, дорогой, йеқимлиқ иштәй! - кричал самый старший из уйгур на очень ломаном, иногда трудно понятном китайском языке.
- Сыпь приправ побольше, не жалей! Хитрые вы синьцзянцы, но шашлыки у вас хороши! Давай ещё три штучки со скидкой! - шутил не менее хитрый на вид молодой китаец, судя по выговору, южанин. Южане - прирождённые торговцы, это всем известно, сами кого хочешь обведут вокруг пальца. Стоящие рядом местные китайцы смеялись шутке южанина:
- А ну-ка, синьцзянец, обведи южанина вокруг пальца, продай ему наперчённой собачатины вместо баранины, - кричали рядом стоящие. - Пусть ему перец глотку разорвёт!
- Э, какой сабака, сабака корейца иди, они там ристоран другой места! - отшучивался уйгур. - Сабака мясо мы не трогай! Торговаем честно без обманки! Южанин усех обманывай, денег много и лицо не красный! Уйгур - честный мусульманин! Денег мало!
Я пробрался к мангалу и стал ждать, когда и мне можно будет заказать парочку шашлыков. Старший увидел меня, осмотрел с интересом с ног до головы и сказал по-уйгурски: "Қериндасиң сен йәрлик?" За своего принял, не иначе. " Мән сени чүшинимән, бирақ сөзләш қийин, - ответил я, собрав все свои знания уйгурского , мол, понимаю немного, но говорить не могу и добавил по-китайски. - Я из России.
- А почему по-йгурски говоришь? - удивлённо, почти без акцента, спросил по-китайски уйгур.
-Без төрки халыклар, безнең телләр бик охшаш , - улыбнулся я. Уйгур улыбнулся в ответ, схватил пучок шашлыков и подал мне:
- Ва, угощайся, брат! Очень хорошо, что ты пришёл!
Так мы и познакомились.
Почти каждый вечер я приходил на центральный перекрёсток - самое выгодное, как потом оказалось, место для торговли, покупал у своих новых знакомых бутылку пива, они угощали меня шашлычками, отказываясь брать деньги. Впрочем, я не злоупотреблял их дружелюбием: съедал за вечер лишь три - четыре шашлычка, делая вид, что я уже поужинал и ем лишь из уважения к своим новым друзьям. Хотя, скажу честно, шашлыки у них были отменные, если бы они позволили мне хотя бы один раз заплатить, я бы съел куда больше.
Старшего звали Сабуром. Сабур был невысоким, коренастым парнем лет тридцати . Его скуластое, типичное тюркское лицо с небольшим носом с горбинкой, было всегда покрыто недельной щетиной, и это сильно выделяло его от безбородых китайцев. Ходил Сабур то ли в морской, то ли в почтовой шинели с медными пуговицами и поднятым воротником. Эта щетина и вечно поднятый воротник шинели придавали ему особый, неместный колорит и даже, наверное, шарм. Сабур, как правило, всегда стоял у мангала, собирал деньги и выдавал сдачу, и лишь иногда подавал покупателям готовые шашлыки. Двое других, молчаливый и светловолосый, одетый в вечно мятый черный пиджак, Азамат, тоже лет тридцати, и совсем маленький, с большим горбатым носом, чернявый Алим, выполняли всю остальную работу. Причём Алим делал всю грязную работу: раздувал мангал, досыпал уголь, подносил ящики с пивом, расставлял табуретки. "Маленький Мук", - отметил я про себя, увидев Алима в первый раз. Уйгуры всем говорили, что они братья, хотя друг на друга они были совсем не похожи. И лишь познакомившись с ними поближе, я узнал, что Сабур - хозяин предприятия, Азамат - наёмный шашлычник, авылдаш Сабура, а Алима как бы на роль подмастерьи, мальчика на побегушках, Сабур нанял на базаре в Урумчи, перед самым отъездом на Северо-восток.
Однажды, уже под самое закрытие, когда рядом с мангалом уже почти никого не было, Сабур вдруг сказал мне: "Завтра джума, не хочешь с нами сходить на джума-намаз?" Я знал, что в городке есть своя дунганская мечеть, но там я никогда не был. Я никогда не считал себя человеком религиозным и никогда не думал о посещении мечетей или любых других культовых мест.
"А..., ты знаешь, я никогда не был в мечети", - помедлив, признался я.
"Какой же ты мусульманин, если не ходишь в мечеть!" - с ужасом в глазах вдруг насторожился доселе молчавший Алим.
"Ва, а разве я тебе говорил, что я мусульманин?" - ответил я Алиму
"Ты не мусульманин?" - в глазах Алима царил ужас. Я понял, что скажи я ещё слово, и никогда Алим мне не подаст пучка шашлычков и при этом не приложит правой руки к сердцу, никогда он больше не вытрет грязной тряпкой бутылку с пивом, прежде чем открыть её и подать мне. "Что ты, Алим, я, конечно же, мусульманин..., только я не умею делать намаз." Сабур и Азамат с интересом наблюдали за нашим разговором и молчали.
"Ну это ничего, мы тебя научим. Правда, Азамат, мы научим татарина совершать намаз?" "Конечно, - вдруг серьёзно, без улыбки, сказал молчун Азамат, - это наш долг." Я не знал, что и сказать, но я понял, что я не могу отказать и должен идти с ними в мечеть.
***
- Тебе хорошо? - спросил меня Алим, возбуждённо заглядывая мне в глаза , когда мы вышли из мечети. - Ты теперь всегда с нами будешь приходить сюда? Когда я прихожу в мечеть и совершаю намаз, мне всегда становится очень хорошо, и тебе тоже будет хорошо.
Я чувствовал, что Алиму и правда было очень хорошо. Говорил он, с трудом подбирая и коверкая китайские слова, часто мешая их с уйгурскими. От этого его речь была мало понятной, но выражение его глаз и правая рука, прижатая к груди, говорили за себя и не требовали перевода.
«Ну, мусульмане, жизнь хороша, пойдёмте и перекусим немного, отметим наше знакомство и этот хороший день!» - потирая руки и широко улыбаясь, сказал Сабур. К слову сказать, поближе познакомившись с ними, я понял, что и Сабур и Азамат хитрят: Сабур очень хорошо говорил на путунхуа, общепринятом диалекте, и лишь легкий северо-западный выговор выдавал в нём уроженца Синьцзяна. Азамат хотя и говорил с уйгурским акцентом, а обращаясь ко мне, он так же, как и Алим, добавлял уйгурские слова, но речь его была довольно беглой, с небольшими ошибками. И лишь шестнадцатилетний кашгарец Алим не притворялся: он и правда плохо говорил на путунхуа. Вот и получается, что маленький Алим был всегда искренним с окружающим его миром, не притворялся. Азамат же и Субур нормально разговаривали лишь со мной да дунганами, братьями по вере. С китайцами же, как я понял, они нарочно коверкали слова и часто делали вид, что плохо их понимают. Мне хотелось спросить моих новых друзей, почему они скрывают от местных свои знания языка, но я понимал, что это не моё дело: мне-то они открылись, и этого уже было достаточно.
Мы пришли в небольшую дунганскую закусочную, расположенную в старой русской избе, с таким же старым крыльцом под крышей, покрытой ржавым листовым железом, наверное, ещё времён КВЖД. Китай издревле славился своей веротерпимостью, каких только религий нет в Поднебесной! Вот и мусульмане - дунгане живут и держат свои рестораны и закусочные практически во всех больших и малых городах страны. Хотя ислам и запрещает алкоголь, но дунгане, то ли ради процветания торговли, то ли ешё по каким-то соображениям, нарушают этот запрет: в дунганских закусочных продаётся и пиво, и высокоградусные китайские рисовые, кукурузные и гаоляновые вина. Мы хорошо поужинали. Стол ломился от жареной баранины, лепёшек, лагмана, жареных соевых бобов и соевого творога с полевой капустой, тушёной курицы с грибами и крахмальной лапшой, и всё это запивалось 56 градусным ганьсуским вином. Старый дунганин , хозяин харчевни, в белой, как у всех дунган, тюбетейке и с жидкой длинной седой бородой тихо сидел за прилавком, смотрел за нашим пиром мутными старческими глазами и думал, наверное, о том, что пить всё-таки нужно меньше. Алим, наевшись, сидел и смотрел за тем, как мы продолжаем есть и пить, широко раскрывал полные ужаса глаза, когда мы вливали в себя очередные порции вина, и пристыженно хихикал, слушая наши разговоры о русских и китайских красавицах. "Найди нашему Алиму русскую красавицу!" - кричал Сабур. "Она ему родит белоголовых детей, и Алим будет самым знаменитым в Кашгаре!" - подхватывал захмелевший Азамат. Алим широко выпучивал глаза, краснел и махал руками: не надо, мол, мне русской красавицы. "Что??? - поддельно испугавшись, грозно спрашивал Сабур, - ты хочешь остаться здесь и взять в жены китаянку с овощного ряда? А может ты ещё и свинятину с ней будешь по ночам есть???". Бедный, наивный Алим, он совсем не понимал шуток, он краснел, махал руками и пытался оправдываться, а мы долго и громко смеялись над ним.
- Ну что, парни, наелись-напились? - спросил Сабур хмельным голосом. Азамат хлопнул меня по плечу и добавил:
- Пошли, брат, в караоке-бар, песни петь будем!
- Да, да, пошли, наш Сабур очень хорошо поёт! - зацокал языком и закачал головой в предвкушении удовольствия Алим.
Сколько лет прошло, а я до сих пор помню ту пятницу, тот вечер во всех подробностях и красках. В тот вечер я забыл о всех своих ежедневных переживаниях и неустроенности моего тогдашнего положения.
Дабаньчэнские камни тверды и гладки,
А арбузы круглы и сладки.
И длинна у одной коса,
И красивы у той глаза -
У красавицы, что живёт...
...Вон у тех ворот.
Как увижу - бурлит в груди.
Говорю: "За меня выходи!...
...Приезжай с приданым, с добром
И сестру с собой привози.
Приезжайте скорей на арбе,
Что томится у вас во дворе!...*
...пел, пританцовывая посреди караоке - зала, изрядно выпивший Сабур. Он нарочно перепутал слова известной синьцзянской песни и на радость остальным посетителям караоке-бара приплёл в слова песни сестру невесты, которую он тоже якобы хотел взять в жёны.
- Синьцзянцы - они все многожёнцы! - кричали, хлопая в ладоши и громко хохоча, пьяные посетители. Пение Сабура и его шутки им явно были по душе. Они подходили к нашему столику, приносили пиво, чокались с нами, выпивали налитое до дна и, показывая нам дно стаканов, просили Сабура ещё и ещё петь синьцзянские песни. Все были веселы, сыты, пьяны. Когда Сабур брал самые высокие ноты или доходил до самых красивых мест , все подбегали к нему, чуть не выхватывая микрофон, и, подражая ему, рвали себе сердца:
Хуа эр вэйшэньма намэ хун!
О, почему так красны цветы?!
Красны как пламень моей души!
Лишь один Алим то с восхищением, то с ужасом смотрел по сторонам, осудительно качал головой, когда мы одним махом опрокидывали в себя очередной стакан пива, хихикал, глядя на пьяных китайцев, пытающихся подражать Сабуру, и махал руками, когда я пытался втянуть его в общее песнопение. Маленький, в дешевой кургузой матерчатой куртке, Алим совсем не походил на завсегдатая караоке-баров. На него никто не обращал внимания, и никому до него не было дела. А пьяные китайцы всё подходили и подходили, чокались с нами пивом и просили спеть очередной синьцзянский, а потом и тайваньские и гонконговские шлягеры. Мы просидели в баре до глубокой ночи. Расставшись со своими друзьями на центральном перекрёстке, я ещё долго бродил по пустым и по-осеннему холодным улицам М. Мне было тяжело от выпитого вина и пива, от выкуренных сигарет. В голове шумело, и я повторял раз за разом хайямовское «держит чашу рука, а другая Коран...» и никак не мог вспомнить продолжения...
После этого вечера я ещё чаще стал с ними встречаться. Я бывал в их съёмном жилье, в китайском районе, тех самых кирпичных домах, построенных на сопках. Они снимали небольшой дом с небольшим двориком за глухим забором. Дом стоял в узком переулке, заваленном всяким мусором. Их соседями с обоих сторон были пенсионеры, которых они нанимали для резки баранины на мелкие кусочки и насаживания кусочков мяса на шампуры. Старики постоянно то заходили в их дом, то выходили, брали из холодильника мясо и заносили аккуратно разложенные пучки шашлыков, которые на следующий день будут жарить на центральном переулке мои друзья. В самом доме с кирпичным полом, печкой и грязными окнами, снаружи стёкла были по-китайски заклеены пластиковой плёнкой от степных ветров, постоянно царил полумрак. Три деревянные кровати, такой же деревянный, обшарпанный стол и большой грязный советский холодильник «Океан» . И больше ничего. В доме пахло сырой бараниной и восточными прянностями. Сказать, что в доме царил беспорядок, это значит не сказать ничего. Кровати были кое - как покрыты видавшими виды зелёными солдатскими одеялами, стол был завален консервными банками с окурками, Сабур и Азамат много курили, огрызками фруктов, крупинками зеленого синьцзянского изюма, аудио-кассетами с уйгурскими песнями и прочим хламом. Кирпичный пол никогда не подметался. Но то радушие, с каким меня принимали мои новые друзья, перекрывало всю неустроенность и неопрятность их быта. Я с удовольствием ел вкусный плов из общего эмалированного таза и запивал кирпичным чаем из стеклянного, серого от давнишнего чайного налёта, стакана. Мне хотелось как-то отблагодарить моих новых друзей, но я не знал, как и чем. Через некоторое время, впрочем, такая возможность мне представилась.
***
Моему безделью пришёл конец: на паях с китайским другом-русистом мы открыли переводческую контору. Кроме переводов мы пытались заниматься ещё и посредническими услугами, и на первых порах это началό было приносить нам довольно хорошие деньги. Забегая вперёд, я оговорюсь, что коммерсанты всё-таки с меня и моего друга получились не ахти, ушлые китайские и новорусские предприниматели вскорости перестали пользоваться нашим посредничеством, а одними переводами в Портовом городе, где каждый сам себе переводчик, жить было трудно. Не проработав и года, мы были вынужденны закрыть контору. Но, как я уже сказал, поначалу дела у нас шли хорошо, и у меня появились деньги. Я был занят, и мы уже редко встречались. Каждый раз, когда я встречался с моими уйгурскими друзьями, я пытался их угостить, пригласить в ресторан, но одному против напора троих было трудно устоять: от моих угощений они отказывались и, как правило, за ужины платили они.
Наступила зима. Выпал снег, и город как бы стал чище: мусор, летавший по улицам города осенью , оказался под снежным покрывалом. Грязно-красные черепичные крыши китайских домов покрылись снегом и казались неестественно белыми и чистыми. К запаху снега примешивался запах угля, которым топился весь город. Бывало я сидел у окна в своей конторе и смотрел на китайский квартал за железнодорожной линией, убегающий белыми от снега нитками переулков высоко в сопки. И лишь по красным стенам домов можно было догадаться, что это тот самый район, где я поздней осенью бывал у моих друзей.
Однажды дверь в мой кабинет открылась, на пороге стоял Сабур в неизменной то ли в морской, то ли в почтовой шинели с поднятым воротником и большим красным шерстяным шарфом. Форс морозу не боится, не смотря на холод, шинель была растёгнута и на голове не было шапки. Как и положено восточному человеку, Сабур долго расспрашивал о моём здоровье, о делах дома, нет ли писем оттуда, о работе, и лишь расспросив обо всём, что можно, он приступил к делу. Денег они в этом году заработали мало и поэтому решили не возвращаться домой. Один из чиновников горуправы, завотделом Ван предложил посодействовать с арендой небольшого помещения, неподалёку от центрального перекрёстка, где они смогут открыть шашлычную на зиму, до весны. Для съёма помещения им не хватает двух тысяч юаней.
"Ты не смог бы занять нам столько денег? Постараемся к китайскому наурузу отдать, а если дела пойдут хорошо, иншаллах, то и раньше отдадим", - заключил серьёзно Сабур.
Человек так устроен, мы не любим давать в долг. Просьба Сабура меня не то чтобы сильно и озадачила, но, как бы сказать, показалась какой-то неуместной. Не даром же говорят, что дружба дружбой, а табачок врозь. Я, конечно же, не высказал своего недовольства, не хотел его огорчать, и поэтому почти сразу же против своей воли сказал, что деньги у меня есть и я принесу их ему завтра. Сабур очень обрадовался, поблагодарил меня и, сказав, что придёт завтра, ушел. Я, конечно же, покривил душой. В моём столе лежала небольшая сумма денег, я спокойно мог встать и отсчитать из пачки две тысячи юаней. Но я этого не сделал. В душе я надеялся, что Сабур передумает и им не понадобится завтра занимать у меня эти злосчастные две тысячи юаней, которые положили тень сомнения на нашу дружбу. Я никогда не был богатым, а в то время и тем более. Но, благодаря моему труду, у меня тогда появилось немного денег, с которыми, как оказалось, мне было трудно расстаться: я не доверял Сабуру. "А что, если они мне не вернут мои деньги?...Нет, вернут..., они нормальные, хорошие, они считают меня другом. Нет не вернут, в коммерции друзей нет. ...Вернут! Нет, не вернут! Ты положи эти деньги в банк, и к Китайскому новому году у тебя даже будет хоть и мизерный, но процент", - два «я» боролись во мне, один жадный и трусливый, а другой нормальный, с верой в людей. Но, слово не воробей, на следущее утро пришёл Сабур. Отдавая ему конверт с деньгами, я старался казаться дружелюбным и непринуждённым, даже наотрез отказался от расписки, которую хотел дать мне уйгур. Но это всё было показным, в душе я проклинал себя за показное доверие и вообще за то, что всучил деньги непонятно кому. Наверное, я бы смог стать хорошим артистом, Сабур, как мне показалось, ничего не понял и радостный, что я оказался настояшим другом и помог ему в нужде, вышел из кабинета.
Прошло несколько дней, завотделом Ван и правда помог уйгурам перебраться в теплое помещение неподалёку от центрального перекрёстка, и уйгуры без особого, принятого среди китайцев шума, сопровождающего открытие любого заведения, открыли зимнюю шашлычную. У них просто не было достаточно денег на угощения первых посетителей и чиновников горуправы, контролируюших общепит. Правда, как и летом, народ пошёл туда и без официального открытия. Шашлыки, которые жарил молчун Азамат, показной уйгурский колорит, создаваемый Сабуром, и расторопность Маленького Мука - Алима делали своё дело - народ ценил труд синьцзянцев и сразу же пошёл за ними в теплое помещение. Я и сам после работы пару раз, из вежливости, заходил посмотреть, но, сославшись на дела, почти сразу же уходил, не выпив пива и лишь взяв из рук наивного Алима парочку шампуров. Я боялся, что, чем больше я буду общаться с ними и есть их шашлыки, тем больше вероятность того, что Сабур, если и отдаст деньги, то не скоро, а с большими проволочками. Было куда благоразумнее воздержаться от общения. Так прошло ещё некоторое время, и под самый Новый Год трое уйгуров опять появились у меня в конторе. Азамат и Алим были одеты в голубые офицерские шинели с капитанскими погонами ВВС СА, писк тогдашней китайской моды. Я не мог сдержать улыбку, увидев коротышку Алима в длинной, почти до полу, шинели. На Сабуре была его неизменная почтовая шинель. На всех были российские норковые шапки, такие продавались по всему городу, считались очень модными и стоили очень дорого. «Разбогатели, - сразу обрадовался я, - деньги принесли.» И правда, без лишних слов Сабур вытащил пачку денег и со словами благодарности положил их на стол. На душе у меня потеплело, уйгуры опять стали моими друзьями, я засуетился, предлагая им сесть и наливая кипяток из термоса в кружки, стоящие на чайном столике.
- Нет, нет, спасибо тебе, нам нужно идти. Мы на минутку, только занести тебе деньги. Ещё раз спасибо тебе, ты здорово нас выручи, - сразу же отказался от чая Сабур. - Нам и правда нужно идти.
- Ну хорошо, идите. Я это время был немного занят, поэтому и не заходил к вам. Как у вас идёт торговля? Похоже что отлично, а?! Обещал деньги отдать к китайскому наурузу, а отдал к русскому! Молодцы вы! Я обязательно заскочу к вам в эти дни. Новый год скоро, границу закроют, и можно будет отдохнуть.
Алим, стоявший немного за спиной Сабура, дернул его за рукав и что-то тихо сказал по-уйгурски.
- А да, Алим хочет с тобой сфотографироваться.
- Давай сфотографируемся, - сразу же согласился я, подумав, что Алим хочет отправить фотокарточку в далёкий Кашгар и похвастаться покупками, шинелью и шапкой, и знакомством с русским татарином, который говорит по-китайски как ханьзурэнь, настояший китаец. К моему удивлению, Алим снял и норковую шапку, и шинель и оказался в той самой чёрной кургузой куртке, в которой я всегда его знал. Он, как-то смущаясь, неумело пригладил торчащие в разные стороны давно немытые длинные жесткие волосы, достал из куртки дешевую японскую мыльницу, передал её Сабуру и встал по стойке смирно рядом со мной у окна, с видом на заснеженные сопки и ниточками переулков из красных стен и голубого неба со струйками дыма, тянущимися из красных царапинок труб высоко - высоко к облакам. Теперь-то, немного познав основы фотографии, я знаю, что, к огромному сожалению Алима, та фотография не могла хорошо выйти: в комнате было слишком темно, а на улице слишком ярко.
«Ну ладно, я потом к вам зайду», - ещё раз сказал я. Уйгуры промычали что-то непонятное, пожали мне руку и ушли. Я остался один. Я долго сидел за столом, то смотрел на юани, то в окно на струйки дыма из домов, растянувшихся по сопкам, на белую степь и думал, что зря всё-таки я плохо подумал и о Сабуре и об Азамате с Алимом, они неплохие ребята. Надо будет когда-нибудь сходить с ними в ресторан и хоть один раз заплатить за ужин. Спустя несколько дней, 31-го декабря, я вышел в город прикупить немного еды для своего холостяцкого праздничного стола. За все эти месяцы, что я прожил в М., я всё-таки сильно скучал по дому и эту новогоднюю ночь хотел побыть один. Впрочем, в гости ко мне никто и не набивался. В Китае просто никто не отмечает Новогоднюю ночь, и вся моя предновогодняя сентиментальность была непонятна окружающим меня китайцам. Я проходил по центральной улице и, дойдя до шашлычной Сабура, решил зайти и хотя бы поздороваться со старыми друзьями. На удивление в шашлычной было почти пусто, не пахло восточными прянностями, вместо уйгурских мелодий играла какая-то популярная тайваньская песенка.
- А где уйгуры? -войдя, спросил я китайца, сидящего у дверей на табуретке, должно быть зазывалы.
- Ха..., уйгуры. Тебя они тоже надули? - хохотнув, съехидничал зазывала.
- Что ты имеешь в виду? - удивился я.
- Что я имею в виду, что я имею в виду! Этот пройдоха Ван впихнул мне предприятие, которое за десять дней со дня открытия не принесло мне ни юаня прибыли!
- Ну а где уйгуры-то? - опять спросил я.
- Если бы я знал, где эти мерзавцы, я бы вытряс из них всё до последней перчинки! Мерзавцы, продали мне мешок старой внутреннемонгольской зиры по цене синьцзянской, пройдохи!
Я понял, что здесь что-то произошло, и начал вежливо подробно расспрашивать огорчённого хозяина шашлычной, который поначалу было показался мне зазывалой. Хозяин оказался хоть и озлобленным на всех и вся, но словоохотливым и рассказал мне то, что произошло за последнию пару недель.
Однажды, еще по осени, он, уличный торговец шашлыком, угощал завотделом горуправы Вана в ресторане. Так делают все уличные торговцы. Горуправа обязана следить за соблюднением норм торговли и гигиены, и под этой маской все чиновники берут с торговцев мзду. Одним из таких нечестных на руку чиновников и был Ван. Ван в пьяном угаре пообещал за отдельную плату организовать этому шашлычнику хорошую шашлычную с хорошей репутацией и наработанной клиентурой. Вот почему , как я догадался, Ван и «посодействовал» Сабуру с арендой помещения. Уйгуры раскрутили место, Ван их выгнал и отдал помещение шашлычнику. А деньги поимел со всех - и с уйгуров за аренду, и с шашлычника за отдачу ему бойкого места. В детали я сильно не в вдавался, не в этом суть была, просто я вдруг понял, что своих друзей я больше не увижу. Я вышел из шашлычной и почти бегом, пока ещё светло, побежал в китайскую часть города, на сопки. И ворота во двор, и дверь в дом моих друзей, как и всегда, не были закрыты. Я вошёл в давно нетопленный, уже полностью замороженный, доселе и так неуютный дом. Мне было понятно, что Сабур, Азамат и Алим здесь уже не живут. Я вышел за ворота и остановился в переулке в надежде встретить кого-либо из стариков - соседей и расспросить их, что же всё-таки произошло. Ждать мне пришлось недолго. Вскоре в переулке появилась старуха - соседка, а немного погодя и её старик, который всегда носил и выносил мясо из жилища уйгуров.
С самого появления в М., Сабур и двое его наёмных работников попали «под опёку» Вана. Благодаря его «опёке» у них не было оформлено надлежащим образом ни одного документа, позволяющего заниматься уличной торговлей. Работали они нелегально, и, оказавшись обманутыми, уже не могли просить защиты ни у полиции, ни идти в горуправу и жаловаться на Вана, которому они давали взятки, что, конечно же, уголовно наказуемо. Почему они не пошли законным путём и не начали торговать на улице согласно правилам, мне теперь не узнать. Наверное, им было проще дать взятку, чем бегать по учреждениям и оформлять все нужные для предпринимательской деятельности разрешения. А может быть этот самый Ван их нарочно заманил в свои сети: малограмотные деревенские уйгуры, за них здесь никто не будет заступаться. Как я понял из рассказа стариков, когда уйгуры догадались, что Ван их надул и шашлычную отдал им за большую плату лишь для того, чтобы они её раскрутили для кого-то другого, они всё-таки решили взять своё. Прикинувшись дурачком, Сабур опять пошёл на поклон к Вану, и тот под проценты "выбил ему кредиты" у других торговцев, которых он также заботливо "опекал" по всей центральной улице на покупки мангала, мяса, приправ,т.е. всего того, что нужно для продолжения торговли. Сабур и его напарники перепродали всё по другим местам, где-то ещё заняли под Вана денег, прикупили немного подарков и скрылись. А скрылись они, наверное, вечером того дня, когда приходили ко мне вернуть долг. Теперь-то я понял, почему они были такими тихими, "нарядными" и почему Алим так хотел со мной сфотографироваться. Заняв Сабуру деньги, я долго переживал, что меня могут обмануть. Они, пострадавшие от чиновника-взяточника, могли бы убежать, не вернув мне денег. Иностранец, толком и не знавший их имён, вряд ли смог бы их догнать...
Сколько лет прошло, а я помню их. Помню Сабура, говорящего мне "Ва, угощайся, брат! Очень хорошо, что ты пришёл!", помню молчуна Азамата, хлопающего меня по спине по дороге в караоке-бар, и, конечно же, Алима, с его, прижатой к сердцу, правой рукой.
Где-то они сейчас?...
апрель-август 2017
• Авторизованный перевод Х. Бедретдинова
Была осень. Стояли тёплые дни и тихие прохладные вечера, наполненные ароматами увядающей степи и запахами китайской кухни. Иногда мне казалось, что в М., кроме рынка для челноков из российского приграничья да ресторанов на любой вкус, ничего больше и нет. По улицам , продуваемым ещё слабым, не набравшим силу, ранне - осенним ветерком из степи, летали жёлтые тополиные листья, оберточная бумага, пластиковые пакеты и пластмассовые бутылки, окурки и прочая гадость - вечные спутники быта китайских провинциальных городов. Обычно, ближе к вечеру, я выходил в тогда ещё чужой и малознакомый мне город, наблюдал за происходящим вокруг и в каждом мгновении неосознанно пытался поймать схожесть с привычной мне жизнью в не таком уж и далёком, если не в культурно, то географически-то уж точно Забайкалье. Тогда, в самом начале 1990-х, это было сделать не так-то и сложно: северо-восточный Китай ещё не был таким богатым, много чего ещё не построил и мало чего тогда ещё снёс из старых построек: улицы городка были очень русскими, с деревянными зелёными ставнями бревенчатых домов, выкрашенных в кирпичный цвет, с широкими, вековыми каменными окладами. То были дома служащих КВЖД, свидетелей российской попытки колонизации севера-востока Китая. Крепко слаженные дома железнодорожников находились неподалёку от самой железной дороги. Строилось всё тогда согласно договорам между более сильной Российской Империей и совсем слабым, уже тогда бьющимся в агонии Цинским Китаем: сто метров по обе стороны железнодорожной колеи отдавались в пользование России, так называемая полоса отчуждения, стыд и позор старого, больного, обкуренного опиумом маньчжурского Китая. Отойдя от железнодорожного полотна, постройки преображались. В черте города строились не совсем привычные для сопредельного Забайкалья глинобитные мазанки: много сюда ехало народа из западных и южных губерний России. С собой они привозили средне и южно-русские архитектурные традиции, которых не было в Забайкалье, забайкальские дома строились немного по другому. Вот в таком интересном месте я и оказался в самом начале 1990-х годов. Городок маленький, правильнее было бы сказать - приграничная станция, центр русский, исторический, если можно так назвать оставшиеся от царской России и годов дружбы с СССР центральные постройки, и китайские окраины - красного кирпича одноэтажные жилища барачного типа ползли вверх по сопкам. Там я никогда не бывал.
Китайцы - народ весьма поэтичный, и язык их красив и утончён в описаниях окружающего их мира. Вот и вместо скучной и банальной приграничной станции китайцы почти официально называли М. Портовым городом. Портовый город посреди бескрайних внутреннемонгольских степей. Красиво...
Но вернёмся к моим уйгурам. А почему к моим, я сейчас и расскажу.
Однажды под вечер я как обычно бродил по городу. Мимо спешили мои соотечественники, нагруженные баулами с дешёвым товаром, предназначенным для отправки на родину, местные уличные торговцы, менялы, зазывалы, переводчики всех уровней профессионализма, кидалы, воровалы..., впрочем, такого слова нет, назовём их пройдохами разных мастей, зарабатывающими чем придётся на улицах и рынках портового города. На то он и порт. Я не дошёл ещё до самой оживлённой центральной улицы, как до меня вдруг начали долетать доселе мне неведомые запахи шашлыка, жареного, видимо, где-то неподалёку. На перекрёстках города было много торговцев небольшими китайскими шашлычками, вместо шампуров нанизанных на тонкие одноразовые бамбуковые палочки, все они пахли одинаково, не вызывая во мне особых вкусовых восторгов. Запах же шашлыка, который я почувствовал в тот день, был отличен от привычного, был не китайским, а, наверное, среднеазиатским, судя по раздающемуся запаху приправленный то ли зирой, то ли корицей, красным перцем и ещё чем-то. Так, наверное, пахнут базары Средней Азии, где я никогда не был, но о которых много читал и слышал от других. Я поспешил на запахи и вышел на центральную улицу. Оказавшись на перекрёстке двух центральных улиц, я увидел новых, раньше я их ещё не встречал в городе, шашлычников - уйгуров. Они стояли у длинного мангала, жарили, раздували веерами угли, открывали и подавали покупателям бутылки с пивом, густо посыпали готовое мясо восточными приправами и, явно работая на клиентов, с громкими криками на уйгурском и ломаном китайском языках раздавали пучки шашлыков на бамбуковых, тонких, как вязальные спицы, шампурах покупателям. Народу вокруг них собралось много. Старый магнитофон, хрипло изрыгивающий уйгурские песни, пытался заглушить голоса громкоголосых покупателей и самих хозяев магнитофона, экзотических для тех мест торговцев в уйгурских тюбетейках. Увиденное меня заинтересовало, я нащупал в кармане юаневую мелочь и решил попробовать шашлыков и выпить бутылку местного пива.
- Шашилик, синьцзянски шашилик, давай пакупай, вкусна как дома, остра жылудак порвёт - душа согреет! Ай-я-яй! Адин юан три штука! Пириятнава апетита, дорогой, йеқимлиқ иштәй! - кричал самый старший из уйгур на очень ломаном, иногда трудно понятном китайском языке.
- Сыпь приправ побольше, не жалей! Хитрые вы синьцзянцы, но шашлыки у вас хороши! Давай ещё три штучки со скидкой! - шутил не менее хитрый на вид молодой китаец, судя по выговору, южанин. Южане - прирождённые торговцы, это всем известно, сами кого хочешь обведут вокруг пальца. Стоящие рядом местные китайцы смеялись шутке южанина:
- А ну-ка, синьцзянец, обведи южанина вокруг пальца, продай ему наперчённой собачатины вместо баранины, - кричали рядом стоящие. - Пусть ему перец глотку разорвёт!
- Э, какой сабака, сабака корейца иди, они там ристоран другой места! - отшучивался уйгур. - Сабака мясо мы не трогай! Торговаем честно без обманки! Южанин усех обманывай, денег много и лицо не красный! Уйгур - честный мусульманин! Денег мало!
Я пробрался к мангалу и стал ждать, когда и мне можно будет заказать парочку шашлыков. Старший увидел меня, осмотрел с интересом с ног до головы и сказал по-уйгурски: "Қериндасиң сен йәрлик?" За своего принял, не иначе. " Мән сени чүшинимән, бирақ сөзләш қийин, - ответил я, собрав все свои знания уйгурского , мол, понимаю немного, но говорить не могу и добавил по-китайски. - Я из России.
- А почему по-йгурски говоришь? - удивлённо, почти без акцента, спросил по-китайски уйгур.
-Без төрки халыклар, безнең телләр бик охшаш , - улыбнулся я. Уйгур улыбнулся в ответ, схватил пучок шашлыков и подал мне:
- Ва, угощайся, брат! Очень хорошо, что ты пришёл!
Так мы и познакомились.
Почти каждый вечер я приходил на центральный перекрёсток - самое выгодное, как потом оказалось, место для торговли, покупал у своих новых знакомых бутылку пива, они угощали меня шашлычками, отказываясь брать деньги. Впрочем, я не злоупотреблял их дружелюбием: съедал за вечер лишь три - четыре шашлычка, делая вид, что я уже поужинал и ем лишь из уважения к своим новым друзьям. Хотя, скажу честно, шашлыки у них были отменные, если бы они позволили мне хотя бы один раз заплатить, я бы съел куда больше.
Старшего звали Сабуром. Сабур был невысоким, коренастым парнем лет тридцати . Его скуластое, типичное тюркское лицо с небольшим носом с горбинкой, было всегда покрыто недельной щетиной, и это сильно выделяло его от безбородых китайцев. Ходил Сабур то ли в морской, то ли в почтовой шинели с медными пуговицами и поднятым воротником. Эта щетина и вечно поднятый воротник шинели придавали ему особый, неместный колорит и даже, наверное, шарм. Сабур, как правило, всегда стоял у мангала, собирал деньги и выдавал сдачу, и лишь иногда подавал покупателям готовые шашлыки. Двое других, молчаливый и светловолосый, одетый в вечно мятый черный пиджак, Азамат, тоже лет тридцати, и совсем маленький, с большим горбатым носом, чернявый Алим, выполняли всю остальную работу. Причём Алим делал всю грязную работу: раздувал мангал, досыпал уголь, подносил ящики с пивом, расставлял табуретки. "Маленький Мук", - отметил я про себя, увидев Алима в первый раз. Уйгуры всем говорили, что они братья, хотя друг на друга они были совсем не похожи. И лишь познакомившись с ними поближе, я узнал, что Сабур - хозяин предприятия, Азамат - наёмный шашлычник, авылдаш Сабура, а Алима как бы на роль подмастерьи, мальчика на побегушках, Сабур нанял на базаре в Урумчи, перед самым отъездом на Северо-восток.
Однажды, уже под самое закрытие, когда рядом с мангалом уже почти никого не было, Сабур вдруг сказал мне: "Завтра джума, не хочешь с нами сходить на джума-намаз?" Я знал, что в городке есть своя дунганская мечеть, но там я никогда не был. Я никогда не считал себя человеком религиозным и никогда не думал о посещении мечетей или любых других культовых мест.
"А..., ты знаешь, я никогда не был в мечети", - помедлив, признался я.
"Какой же ты мусульманин, если не ходишь в мечеть!" - с ужасом в глазах вдруг насторожился доселе молчавший Алим.
"Ва, а разве я тебе говорил, что я мусульманин?" - ответил я Алиму
"Ты не мусульманин?" - в глазах Алима царил ужас. Я понял, что скажи я ещё слово, и никогда Алим мне не подаст пучка шашлычков и при этом не приложит правой руки к сердцу, никогда он больше не вытрет грязной тряпкой бутылку с пивом, прежде чем открыть её и подать мне. "Что ты, Алим, я, конечно же, мусульманин..., только я не умею делать намаз." Сабур и Азамат с интересом наблюдали за нашим разговором и молчали.
"Ну это ничего, мы тебя научим. Правда, Азамат, мы научим татарина совершать намаз?" "Конечно, - вдруг серьёзно, без улыбки, сказал молчун Азамат, - это наш долг." Я не знал, что и сказать, но я понял, что я не могу отказать и должен идти с ними в мечеть.
***
- Тебе хорошо? - спросил меня Алим, возбуждённо заглядывая мне в глаза , когда мы вышли из мечети. - Ты теперь всегда с нами будешь приходить сюда? Когда я прихожу в мечеть и совершаю намаз, мне всегда становится очень хорошо, и тебе тоже будет хорошо.
Я чувствовал, что Алиму и правда было очень хорошо. Говорил он, с трудом подбирая и коверкая китайские слова, часто мешая их с уйгурскими. От этого его речь была мало понятной, но выражение его глаз и правая рука, прижатая к груди, говорили за себя и не требовали перевода.
«Ну, мусульмане, жизнь хороша, пойдёмте и перекусим немного, отметим наше знакомство и этот хороший день!» - потирая руки и широко улыбаясь, сказал Сабур. К слову сказать, поближе познакомившись с ними, я понял, что и Сабур и Азамат хитрят: Сабур очень хорошо говорил на путунхуа, общепринятом диалекте, и лишь легкий северо-западный выговор выдавал в нём уроженца Синьцзяна. Азамат хотя и говорил с уйгурским акцентом, а обращаясь ко мне, он так же, как и Алим, добавлял уйгурские слова, но речь его была довольно беглой, с небольшими ошибками. И лишь шестнадцатилетний кашгарец Алим не притворялся: он и правда плохо говорил на путунхуа. Вот и получается, что маленький Алим был всегда искренним с окружающим его миром, не притворялся. Азамат же и Субур нормально разговаривали лишь со мной да дунганами, братьями по вере. С китайцами же, как я понял, они нарочно коверкали слова и часто делали вид, что плохо их понимают. Мне хотелось спросить моих новых друзей, почему они скрывают от местных свои знания языка, но я понимал, что это не моё дело: мне-то они открылись, и этого уже было достаточно.
Мы пришли в небольшую дунганскую закусочную, расположенную в старой русской избе, с таким же старым крыльцом под крышей, покрытой ржавым листовым железом, наверное, ещё времён КВЖД. Китай издревле славился своей веротерпимостью, каких только религий нет в Поднебесной! Вот и мусульмане - дунгане живут и держат свои рестораны и закусочные практически во всех больших и малых городах страны. Хотя ислам и запрещает алкоголь, но дунгане, то ли ради процветания торговли, то ли ешё по каким-то соображениям, нарушают этот запрет: в дунганских закусочных продаётся и пиво, и высокоградусные китайские рисовые, кукурузные и гаоляновые вина. Мы хорошо поужинали. Стол ломился от жареной баранины, лепёшек, лагмана, жареных соевых бобов и соевого творога с полевой капустой, тушёной курицы с грибами и крахмальной лапшой, и всё это запивалось 56 градусным ганьсуским вином. Старый дунганин , хозяин харчевни, в белой, как у всех дунган, тюбетейке и с жидкой длинной седой бородой тихо сидел за прилавком, смотрел за нашим пиром мутными старческими глазами и думал, наверное, о том, что пить всё-таки нужно меньше. Алим, наевшись, сидел и смотрел за тем, как мы продолжаем есть и пить, широко раскрывал полные ужаса глаза, когда мы вливали в себя очередные порции вина, и пристыженно хихикал, слушая наши разговоры о русских и китайских красавицах. "Найди нашему Алиму русскую красавицу!" - кричал Сабур. "Она ему родит белоголовых детей, и Алим будет самым знаменитым в Кашгаре!" - подхватывал захмелевший Азамат. Алим широко выпучивал глаза, краснел и махал руками: не надо, мол, мне русской красавицы. "Что??? - поддельно испугавшись, грозно спрашивал Сабур, - ты хочешь остаться здесь и взять в жены китаянку с овощного ряда? А может ты ещё и свинятину с ней будешь по ночам есть???". Бедный, наивный Алим, он совсем не понимал шуток, он краснел, махал руками и пытался оправдываться, а мы долго и громко смеялись над ним.
- Ну что, парни, наелись-напились? - спросил Сабур хмельным голосом. Азамат хлопнул меня по плечу и добавил:
- Пошли, брат, в караоке-бар, песни петь будем!
- Да, да, пошли, наш Сабур очень хорошо поёт! - зацокал языком и закачал головой в предвкушении удовольствия Алим.
Сколько лет прошло, а я до сих пор помню ту пятницу, тот вечер во всех подробностях и красках. В тот вечер я забыл о всех своих ежедневных переживаниях и неустроенности моего тогдашнего положения.
Дабаньчэнские камни тверды и гладки,
А арбузы круглы и сладки.
И длинна у одной коса,
И красивы у той глаза -
У красавицы, что живёт...
...Вон у тех ворот.
Как увижу - бурлит в груди.
Говорю: "За меня выходи!...
...Приезжай с приданым, с добром
И сестру с собой привози.
Приезжайте скорей на арбе,
Что томится у вас во дворе!...*
...пел, пританцовывая посреди караоке - зала, изрядно выпивший Сабур. Он нарочно перепутал слова известной синьцзянской песни и на радость остальным посетителям караоке-бара приплёл в слова песни сестру невесты, которую он тоже якобы хотел взять в жёны.
- Синьцзянцы - они все многожёнцы! - кричали, хлопая в ладоши и громко хохоча, пьяные посетители. Пение Сабура и его шутки им явно были по душе. Они подходили к нашему столику, приносили пиво, чокались с нами, выпивали налитое до дна и, показывая нам дно стаканов, просили Сабура ещё и ещё петь синьцзянские песни. Все были веселы, сыты, пьяны. Когда Сабур брал самые высокие ноты или доходил до самых красивых мест , все подбегали к нему, чуть не выхватывая микрофон, и, подражая ему, рвали себе сердца:
Хуа эр вэйшэньма намэ хун!
О, почему так красны цветы?!
Красны как пламень моей души!
Лишь один Алим то с восхищением, то с ужасом смотрел по сторонам, осудительно качал головой, когда мы одним махом опрокидывали в себя очередной стакан пива, хихикал, глядя на пьяных китайцев, пытающихся подражать Сабуру, и махал руками, когда я пытался втянуть его в общее песнопение. Маленький, в дешевой кургузой матерчатой куртке, Алим совсем не походил на завсегдатая караоке-баров. На него никто не обращал внимания, и никому до него не было дела. А пьяные китайцы всё подходили и подходили, чокались с нами пивом и просили спеть очередной синьцзянский, а потом и тайваньские и гонконговские шлягеры. Мы просидели в баре до глубокой ночи. Расставшись со своими друзьями на центральном перекрёстке, я ещё долго бродил по пустым и по-осеннему холодным улицам М. Мне было тяжело от выпитого вина и пива, от выкуренных сигарет. В голове шумело, и я повторял раз за разом хайямовское «держит чашу рука, а другая Коран...» и никак не мог вспомнить продолжения...
После этого вечера я ещё чаще стал с ними встречаться. Я бывал в их съёмном жилье, в китайском районе, тех самых кирпичных домах, построенных на сопках. Они снимали небольшой дом с небольшим двориком за глухим забором. Дом стоял в узком переулке, заваленном всяким мусором. Их соседями с обоих сторон были пенсионеры, которых они нанимали для резки баранины на мелкие кусочки и насаживания кусочков мяса на шампуры. Старики постоянно то заходили в их дом, то выходили, брали из холодильника мясо и заносили аккуратно разложенные пучки шашлыков, которые на следующий день будут жарить на центральном переулке мои друзья. В самом доме с кирпичным полом, печкой и грязными окнами, снаружи стёкла были по-китайски заклеены пластиковой плёнкой от степных ветров, постоянно царил полумрак. Три деревянные кровати, такой же деревянный, обшарпанный стол и большой грязный советский холодильник «Океан» . И больше ничего. В доме пахло сырой бараниной и восточными прянностями. Сказать, что в доме царил беспорядок, это значит не сказать ничего. Кровати были кое - как покрыты видавшими виды зелёными солдатскими одеялами, стол был завален консервными банками с окурками, Сабур и Азамат много курили, огрызками фруктов, крупинками зеленого синьцзянского изюма, аудио-кассетами с уйгурскими песнями и прочим хламом. Кирпичный пол никогда не подметался. Но то радушие, с каким меня принимали мои новые друзья, перекрывало всю неустроенность и неопрятность их быта. Я с удовольствием ел вкусный плов из общего эмалированного таза и запивал кирпичным чаем из стеклянного, серого от давнишнего чайного налёта, стакана. Мне хотелось как-то отблагодарить моих новых друзей, но я не знал, как и чем. Через некоторое время, впрочем, такая возможность мне представилась.
***
Моему безделью пришёл конец: на паях с китайским другом-русистом мы открыли переводческую контору. Кроме переводов мы пытались заниматься ещё и посредническими услугами, и на первых порах это началό было приносить нам довольно хорошие деньги. Забегая вперёд, я оговорюсь, что коммерсанты всё-таки с меня и моего друга получились не ахти, ушлые китайские и новорусские предприниматели вскорости перестали пользоваться нашим посредничеством, а одними переводами в Портовом городе, где каждый сам себе переводчик, жить было трудно. Не проработав и года, мы были вынужденны закрыть контору. Но, как я уже сказал, поначалу дела у нас шли хорошо, и у меня появились деньги. Я был занят, и мы уже редко встречались. Каждый раз, когда я встречался с моими уйгурскими друзьями, я пытался их угостить, пригласить в ресторан, но одному против напора троих было трудно устоять: от моих угощений они отказывались и, как правило, за ужины платили они.
Наступила зима. Выпал снег, и город как бы стал чище: мусор, летавший по улицам города осенью , оказался под снежным покрывалом. Грязно-красные черепичные крыши китайских домов покрылись снегом и казались неестественно белыми и чистыми. К запаху снега примешивался запах угля, которым топился весь город. Бывало я сидел у окна в своей конторе и смотрел на китайский квартал за железнодорожной линией, убегающий белыми от снега нитками переулков высоко в сопки. И лишь по красным стенам домов можно было догадаться, что это тот самый район, где я поздней осенью бывал у моих друзей.
Однажды дверь в мой кабинет открылась, на пороге стоял Сабур в неизменной то ли в морской, то ли в почтовой шинели с поднятым воротником и большим красным шерстяным шарфом. Форс морозу не боится, не смотря на холод, шинель была растёгнута и на голове не было шапки. Как и положено восточному человеку, Сабур долго расспрашивал о моём здоровье, о делах дома, нет ли писем оттуда, о работе, и лишь расспросив обо всём, что можно, он приступил к делу. Денег они в этом году заработали мало и поэтому решили не возвращаться домой. Один из чиновников горуправы, завотделом Ван предложил посодействовать с арендой небольшого помещения, неподалёку от центрального перекрёстка, где они смогут открыть шашлычную на зиму, до весны. Для съёма помещения им не хватает двух тысяч юаней.
"Ты не смог бы занять нам столько денег? Постараемся к китайскому наурузу отдать, а если дела пойдут хорошо, иншаллах, то и раньше отдадим", - заключил серьёзно Сабур.
Человек так устроен, мы не любим давать в долг. Просьба Сабура меня не то чтобы сильно и озадачила, но, как бы сказать, показалась какой-то неуместной. Не даром же говорят, что дружба дружбой, а табачок врозь. Я, конечно же, не высказал своего недовольства, не хотел его огорчать, и поэтому почти сразу же против своей воли сказал, что деньги у меня есть и я принесу их ему завтра. Сабур очень обрадовался, поблагодарил меня и, сказав, что придёт завтра, ушел. Я, конечно же, покривил душой. В моём столе лежала небольшая сумма денег, я спокойно мог встать и отсчитать из пачки две тысячи юаней. Но я этого не сделал. В душе я надеялся, что Сабур передумает и им не понадобится завтра занимать у меня эти злосчастные две тысячи юаней, которые положили тень сомнения на нашу дружбу. Я никогда не был богатым, а в то время и тем более. Но, благодаря моему труду, у меня тогда появилось немного денег, с которыми, как оказалось, мне было трудно расстаться: я не доверял Сабуру. "А что, если они мне не вернут мои деньги?...Нет, вернут..., они нормальные, хорошие, они считают меня другом. Нет не вернут, в коммерции друзей нет. ...Вернут! Нет, не вернут! Ты положи эти деньги в банк, и к Китайскому новому году у тебя даже будет хоть и мизерный, но процент", - два «я» боролись во мне, один жадный и трусливый, а другой нормальный, с верой в людей. Но, слово не воробей, на следущее утро пришёл Сабур. Отдавая ему конверт с деньгами, я старался казаться дружелюбным и непринуждённым, даже наотрез отказался от расписки, которую хотел дать мне уйгур. Но это всё было показным, в душе я проклинал себя за показное доверие и вообще за то, что всучил деньги непонятно кому. Наверное, я бы смог стать хорошим артистом, Сабур, как мне показалось, ничего не понял и радостный, что я оказался настояшим другом и помог ему в нужде, вышел из кабинета.
Прошло несколько дней, завотделом Ван и правда помог уйгурам перебраться в теплое помещение неподалёку от центрального перекрёстка, и уйгуры без особого, принятого среди китайцев шума, сопровождающего открытие любого заведения, открыли зимнюю шашлычную. У них просто не было достаточно денег на угощения первых посетителей и чиновников горуправы, контролируюших общепит. Правда, как и летом, народ пошёл туда и без официального открытия. Шашлыки, которые жарил молчун Азамат, показной уйгурский колорит, создаваемый Сабуром, и расторопность Маленького Мука - Алима делали своё дело - народ ценил труд синьцзянцев и сразу же пошёл за ними в теплое помещение. Я и сам после работы пару раз, из вежливости, заходил посмотреть, но, сославшись на дела, почти сразу же уходил, не выпив пива и лишь взяв из рук наивного Алима парочку шампуров. Я боялся, что, чем больше я буду общаться с ними и есть их шашлыки, тем больше вероятность того, что Сабур, если и отдаст деньги, то не скоро, а с большими проволочками. Было куда благоразумнее воздержаться от общения. Так прошло ещё некоторое время, и под самый Новый Год трое уйгуров опять появились у меня в конторе. Азамат и Алим были одеты в голубые офицерские шинели с капитанскими погонами ВВС СА, писк тогдашней китайской моды. Я не мог сдержать улыбку, увидев коротышку Алима в длинной, почти до полу, шинели. На Сабуре была его неизменная почтовая шинель. На всех были российские норковые шапки, такие продавались по всему городу, считались очень модными и стоили очень дорого. «Разбогатели, - сразу обрадовался я, - деньги принесли.» И правда, без лишних слов Сабур вытащил пачку денег и со словами благодарности положил их на стол. На душе у меня потеплело, уйгуры опять стали моими друзьями, я засуетился, предлагая им сесть и наливая кипяток из термоса в кружки, стоящие на чайном столике.
- Нет, нет, спасибо тебе, нам нужно идти. Мы на минутку, только занести тебе деньги. Ещё раз спасибо тебе, ты здорово нас выручи, - сразу же отказался от чая Сабур. - Нам и правда нужно идти.
- Ну хорошо, идите. Я это время был немного занят, поэтому и не заходил к вам. Как у вас идёт торговля? Похоже что отлично, а?! Обещал деньги отдать к китайскому наурузу, а отдал к русскому! Молодцы вы! Я обязательно заскочу к вам в эти дни. Новый год скоро, границу закроют, и можно будет отдохнуть.
Алим, стоявший немного за спиной Сабура, дернул его за рукав и что-то тихо сказал по-уйгурски.
- А да, Алим хочет с тобой сфотографироваться.
- Давай сфотографируемся, - сразу же согласился я, подумав, что Алим хочет отправить фотокарточку в далёкий Кашгар и похвастаться покупками, шинелью и шапкой, и знакомством с русским татарином, который говорит по-китайски как ханьзурэнь, настояший китаец. К моему удивлению, Алим снял и норковую шапку, и шинель и оказался в той самой чёрной кургузой куртке, в которой я всегда его знал. Он, как-то смущаясь, неумело пригладил торчащие в разные стороны давно немытые длинные жесткие волосы, достал из куртки дешевую японскую мыльницу, передал её Сабуру и встал по стойке смирно рядом со мной у окна, с видом на заснеженные сопки и ниточками переулков из красных стен и голубого неба со струйками дыма, тянущимися из красных царапинок труб высоко - высоко к облакам. Теперь-то, немного познав основы фотографии, я знаю, что, к огромному сожалению Алима, та фотография не могла хорошо выйти: в комнате было слишком темно, а на улице слишком ярко.
«Ну ладно, я потом к вам зайду», - ещё раз сказал я. Уйгуры промычали что-то непонятное, пожали мне руку и ушли. Я остался один. Я долго сидел за столом, то смотрел на юани, то в окно на струйки дыма из домов, растянувшихся по сопкам, на белую степь и думал, что зря всё-таки я плохо подумал и о Сабуре и об Азамате с Алимом, они неплохие ребята. Надо будет когда-нибудь сходить с ними в ресторан и хоть один раз заплатить за ужин. Спустя несколько дней, 31-го декабря, я вышел в город прикупить немного еды для своего холостяцкого праздничного стола. За все эти месяцы, что я прожил в М., я всё-таки сильно скучал по дому и эту новогоднюю ночь хотел побыть один. Впрочем, в гости ко мне никто и не набивался. В Китае просто никто не отмечает Новогоднюю ночь, и вся моя предновогодняя сентиментальность была непонятна окружающим меня китайцам. Я проходил по центральной улице и, дойдя до шашлычной Сабура, решил зайти и хотя бы поздороваться со старыми друзьями. На удивление в шашлычной было почти пусто, не пахло восточными прянностями, вместо уйгурских мелодий играла какая-то популярная тайваньская песенка.
- А где уйгуры? -войдя, спросил я китайца, сидящего у дверей на табуретке, должно быть зазывалы.
- Ха..., уйгуры. Тебя они тоже надули? - хохотнув, съехидничал зазывала.
- Что ты имеешь в виду? - удивился я.
- Что я имею в виду, что я имею в виду! Этот пройдоха Ван впихнул мне предприятие, которое за десять дней со дня открытия не принесло мне ни юаня прибыли!
- Ну а где уйгуры-то? - опять спросил я.
- Если бы я знал, где эти мерзавцы, я бы вытряс из них всё до последней перчинки! Мерзавцы, продали мне мешок старой внутреннемонгольской зиры по цене синьцзянской, пройдохи!
Я понял, что здесь что-то произошло, и начал вежливо подробно расспрашивать огорчённого хозяина шашлычной, который поначалу было показался мне зазывалой. Хозяин оказался хоть и озлобленным на всех и вся, но словоохотливым и рассказал мне то, что произошло за последнию пару недель.
Однажды, еще по осени, он, уличный торговец шашлыком, угощал завотделом горуправы Вана в ресторане. Так делают все уличные торговцы. Горуправа обязана следить за соблюднением норм торговли и гигиены, и под этой маской все чиновники берут с торговцев мзду. Одним из таких нечестных на руку чиновников и был Ван. Ван в пьяном угаре пообещал за отдельную плату организовать этому шашлычнику хорошую шашлычную с хорошей репутацией и наработанной клиентурой. Вот почему , как я догадался, Ван и «посодействовал» Сабуру с арендой помещения. Уйгуры раскрутили место, Ван их выгнал и отдал помещение шашлычнику. А деньги поимел со всех - и с уйгуров за аренду, и с шашлычника за отдачу ему бойкого места. В детали я сильно не в вдавался, не в этом суть была, просто я вдруг понял, что своих друзей я больше не увижу. Я вышел из шашлычной и почти бегом, пока ещё светло, побежал в китайскую часть города, на сопки. И ворота во двор, и дверь в дом моих друзей, как и всегда, не были закрыты. Я вошёл в давно нетопленный, уже полностью замороженный, доселе и так неуютный дом. Мне было понятно, что Сабур, Азамат и Алим здесь уже не живут. Я вышел за ворота и остановился в переулке в надежде встретить кого-либо из стариков - соседей и расспросить их, что же всё-таки произошло. Ждать мне пришлось недолго. Вскоре в переулке появилась старуха - соседка, а немного погодя и её старик, который всегда носил и выносил мясо из жилища уйгуров.
С самого появления в М., Сабур и двое его наёмных работников попали «под опёку» Вана. Благодаря его «опёке» у них не было оформлено надлежащим образом ни одного документа, позволяющего заниматься уличной торговлей. Работали они нелегально, и, оказавшись обманутыми, уже не могли просить защиты ни у полиции, ни идти в горуправу и жаловаться на Вана, которому они давали взятки, что, конечно же, уголовно наказуемо. Почему они не пошли законным путём и не начали торговать на улице согласно правилам, мне теперь не узнать. Наверное, им было проще дать взятку, чем бегать по учреждениям и оформлять все нужные для предпринимательской деятельности разрешения. А может быть этот самый Ван их нарочно заманил в свои сети: малограмотные деревенские уйгуры, за них здесь никто не будет заступаться. Как я понял из рассказа стариков, когда уйгуры догадались, что Ван их надул и шашлычную отдал им за большую плату лишь для того, чтобы они её раскрутили для кого-то другого, они всё-таки решили взять своё. Прикинувшись дурачком, Сабур опять пошёл на поклон к Вану, и тот под проценты "выбил ему кредиты" у других торговцев, которых он также заботливо "опекал" по всей центральной улице на покупки мангала, мяса, приправ,т.е. всего того, что нужно для продолжения торговли. Сабур и его напарники перепродали всё по другим местам, где-то ещё заняли под Вана денег, прикупили немного подарков и скрылись. А скрылись они, наверное, вечером того дня, когда приходили ко мне вернуть долг. Теперь-то я понял, почему они были такими тихими, "нарядными" и почему Алим так хотел со мной сфотографироваться. Заняв Сабуру деньги, я долго переживал, что меня могут обмануть. Они, пострадавшие от чиновника-взяточника, могли бы убежать, не вернув мне денег. Иностранец, толком и не знавший их имён, вряд ли смог бы их догнать...
Сколько лет прошло, а я помню их. Помню Сабура, говорящего мне "Ва, угощайся, брат! Очень хорошо, что ты пришёл!", помню молчуна Азамата, хлопающего меня по спине по дороге в караоке-бар, и, конечно же, Алима, с его, прижатой к сердцу, правой рукой.
Где-то они сейчас?...
апрель-август 2017
• Авторизованный перевод Х. Бедретдинова