Китайцы. Цуй Цзянь (Крис)
- Портьеры ему в этой квартире не нравятся, скажите пожалуйста. Ты помнишь, где жил первое время в Пекине?
- Смутно. Сколько я платил за ту нору? Больше половины месячного заработка отдавал, а заработок был... Заработок... Господи, да как я в живых остался после той зимы? Нет, ты только подумай - ведь счастлив был, как щенок!
Крис сдул с груди несуществующую пылинку и, лениво скользнув взглядом по пронзительно безвкусным портьерам, мурлыкнул:
- О тебе заботились.
- О, да. Я помню, как ты объявил мне секвестр, а я отчитывался перед тобой по субботам за каждый потраченный фэнь, носился с чеками и фапяо, сводил баланс. А помнишь, как ты выскочил однажды со спущенными штанами из ватерклозета, крича и размахивая рулоном туалетной бумаги?
- Не помню, - ещё одна несуществующая пылинка отправилась в небытие. - и что я тебе кричал?
- Что бумага слишком мягкая, а значит дорогая. Пять лет назад ты заглядывал ко мне не в пример чаще. Помнишь, ты приходил в гости по субботам, голодный, как монголо-татарское иго, проверял недельный финотчет, съедал мою дань - тазик оливье, и, благоухая всякий раз новым одеколоном, рассказывал о своих несусветных деньгах, путешествиях, тусовках, капризных китайских министрах, чьей-то сонной свадьбе в Копенгагене...
- Свадьбе Стефании, художницы.
- Ага. Остаток вечера ты ритуально жаловался на свои четыре миллиграмма жира на боках...
- А скажи, я ведь наконец похудел? - задирает футболку и озабоченно разглядывает кости.
- ... а потом исчезал на неделю. Или на две, если вашей светлости надо было лететь в очередную кению-португалию.
- А помнишь, как ты устроил мне сюрприз на Рождество?
- Когда я сдал бутылки и на вырученные деньги сводил тебя в «Поли-театр» на «Щелкунчика»? Помню, как же. Ты весь спектакль от начала до конца жужжал мне в ухо, как прекрасно тебе сиделось давеча в ложе «Ла-Скала»... или «Карнеги-Холла»?
- Не помню уже, где сидел. Давно было.
- Ты уже тогда не помнил, что именно смотрел из той ложи.
- Это после «Щелкунчика» я первый раз отвёл тебя на Гуйцзе?... - Крис подошёл к портьере, прикрывающей жуткие фотообои, брезгливо приподнял краешек и заглянул под него. На ветвях стройных березок средней полосы сидели - парами и поодиночке - гигантские попугаи-ара. Не в силах противостоять напору художественного замысла автора и бездне вкуса мой домохозяйки, Крис уронил тяжёлую золотистую занавеску, поджал губы и вернулся на диван
- Именно тогда - отвечаю, - совершенно верно. По морозному ночному Пекину...
Той прогулкой на улицу ресторанов ты переключил какой-то тумблер в моем мозгу, Крис. Тогда Гуйцзе была еще полноценная, «съедобная» во всю свою длину от дунчжимэньского треножника до Цзяодаокоу. Уже весной от нашей с тобой грязной закусочной не останется и следа, но в ту рождественскую полночь правильная, холодная, комплектная улица была на своём месте, и мы все были на своих местах, очень правильных местах - ты, я, Пекин, бутылка эрготоу, ночная улица. Мы сидели в пустой харчевне, клевали сычуаньскую рыбу в пряном напалме, я пил гаоляновку, слушал твою восхитительную трескотню и не сводил глаз с безлюдной яркой улицы, высматривая что-то в нагромождениях чёрного, редкого и недолговечного пекинского снега.
Наверное, сугроб, который я тогда высмотрел, тоже был правильный. Поэтому я снова здесь, а бангкоки и вьентьяны - там. Мне бы раньше исхитриться, да ткнуть и тебя носом в тот правильный сугроб... Но уже поздно дёргаться. Сугроб пять лет как растаял, а ты две недели как эмигрировал в Австралию...
- А помнишь, как мы первый раз встретились?
- Помню - закатывает глаза. - Бао Хуай пообещал мне знакомство с русским и назначил встречу на Цзяньгомэне на десять вечера...
- Ты даже время помнишь?
- Такое не забывается. Я сорок пять минут стоял на морозе! Я стоял и спрашивал себя, за какой радостью я стужу задницу, я тысячу раз порывался уйти! Это был декабрь или ноябрь? Ноябрь? Мне и ноября вот как хватило! Он вывел тебя из Гоцзи-плазы почти в одиннадцать! И ты помнишь, что он там делал всё это время?
- Сидел в своем офисе и разговаривал по телефону. С личной гадалкой.
- Джизаскрайст! Он уже тогда был не в себе... Сорок минут с гадалкой! А у меня зуб на зуб не попадает... Та чжэнь цаодань!
Крис, с которого станется изящно опоздать на полдник к английской королеве, очень забавно сатанеет, вспоминая, как эффектно «полоумный Бао Хуай» унизил его перед иностранцем сорокапятиминутным ожиданием.
- Помнишь, что было потом?
- Ну... мы поужинали, кажется? - тон подчеркнуто безразличный, взгляд пошёл гулять по парчовой портьере, по монструозному столу со стеклянной столешницей и каменными ногами в виде альта и пюпитра, потом переместился на камин, оттуда - на потолочную лепнину, где и застыл в легком обалдении. - Что мы тогда ели, кстати? Пекинскую утку? - куда-то в лепнину Крис и задал свой вопрос.
- Да, это ты настоял на утке в честь русского гостя. Мне было ужасно неудобно, что ты заплатил за всех, но ты вдруг заявил, что не дашь потратить и фэня, пока я не найду в Пекине работу.
...Работу я нашёл очень быстро, но ты ещё много месяцев подряд опекал меня, как курица цыплёнка, не давая сделать ни одного серьёзного шага без твоего участия. Ты выбирал мне квартиру и торговался с домохозяйкой, приучал ходить на дешёвые рынки и ездить в пролетарских автобусах, весной ты водил меня на утопающие в абрикосовом и персиковом цвету руины Юаньминъюаня, а ещё несколько месяцев спустя ты, именно ты, китайская морда, впервые вытащил меня в Таиланд.
Если во время телефонного разговора тебе чудилось, что у меня что-то стряслось, ты бросал трубку и через полчаса появлялся на пороге. Ты безропотно занимал мне «до получки» (и доставлял занятые деньги на дом!), а на день рождения ты всегда приносил огромный букет роз нескромно-нежной расцветки, демонстративно наплевав на вероятность быть неправильно понятым другими гостями. Ты одним лишь движением руки доставал из воздуха невозможные для простых смертных бумаги, авиабилеты на трижды выкупленные рейсы, а ещё сильно любил хвастаться своей телефонной книжкой, где мой номер и не разглядеть было в сонме личных телефонов небожителей из Чжуннаньхая, звёзд рангом поменьше, секс-символов, актёров и кого ещё душе угодно.
С годами ты стал приходить реже - надобность в тотальной опеке потихоньку отпала, - но по-прежнему тазами поедал приготовленный для тебя оливье, прокуривал насквозь одну мою «некурящую» квартиру за другой, пил дешёвое вино «Печать дракона» (я до сих пор по привычке держу на кухне одну бутылку на случай твоего прихода), делился последними сплетнями из Антананариву и Стокгольма, жаловался на свой компьютерный кретинизм и (мусульманин хренов!) просил скачать тебе свежей порнухи.
- Ты поменял дату вылета, как собирался?
- Поменял - сдул с груди ещё пару пылинок. - Вечером 20-го сентября улетаю в Гонконг, а оттуда в Брисбен. Не вздумай провожать.
- Как скажешь.
Забирай и этого, Австралия-разлучница. Может, подавишься когда.
Музыка: Polonaise, Сигэру Умэбаяси, "2046".
- Смутно. Сколько я платил за ту нору? Больше половины месячного заработка отдавал, а заработок был... Заработок... Господи, да как я в живых остался после той зимы? Нет, ты только подумай - ведь счастлив был, как щенок!
Крис сдул с груди несуществующую пылинку и, лениво скользнув взглядом по пронзительно безвкусным портьерам, мурлыкнул:
- О тебе заботились.
- О, да. Я помню, как ты объявил мне секвестр, а я отчитывался перед тобой по субботам за каждый потраченный фэнь, носился с чеками и фапяо, сводил баланс. А помнишь, как ты выскочил однажды со спущенными штанами из ватерклозета, крича и размахивая рулоном туалетной бумаги?
- Не помню, - ещё одна несуществующая пылинка отправилась в небытие. - и что я тебе кричал?
- Что бумага слишком мягкая, а значит дорогая. Пять лет назад ты заглядывал ко мне не в пример чаще. Помнишь, ты приходил в гости по субботам, голодный, как монголо-татарское иго, проверял недельный финотчет, съедал мою дань - тазик оливье, и, благоухая всякий раз новым одеколоном, рассказывал о своих несусветных деньгах, путешествиях, тусовках, капризных китайских министрах, чьей-то сонной свадьбе в Копенгагене...
- Свадьбе Стефании, художницы.
- Ага. Остаток вечера ты ритуально жаловался на свои четыре миллиграмма жира на боках...
- А скажи, я ведь наконец похудел? - задирает футболку и озабоченно разглядывает кости.
- ... а потом исчезал на неделю. Или на две, если вашей светлости надо было лететь в очередную кению-португалию.
- А помнишь, как ты устроил мне сюрприз на Рождество?
- Когда я сдал бутылки и на вырученные деньги сводил тебя в «Поли-театр» на «Щелкунчика»? Помню, как же. Ты весь спектакль от начала до конца жужжал мне в ухо, как прекрасно тебе сиделось давеча в ложе «Ла-Скала»... или «Карнеги-Холла»?
- Не помню уже, где сидел. Давно было.
- Ты уже тогда не помнил, что именно смотрел из той ложи.
- Это после «Щелкунчика» я первый раз отвёл тебя на Гуйцзе?... - Крис подошёл к портьере, прикрывающей жуткие фотообои, брезгливо приподнял краешек и заглянул под него. На ветвях стройных березок средней полосы сидели - парами и поодиночке - гигантские попугаи-ара. Не в силах противостоять напору художественного замысла автора и бездне вкуса мой домохозяйки, Крис уронил тяжёлую золотистую занавеску, поджал губы и вернулся на диван
- Именно тогда - отвечаю, - совершенно верно. По морозному ночному Пекину...
Той прогулкой на улицу ресторанов ты переключил какой-то тумблер в моем мозгу, Крис. Тогда Гуйцзе была еще полноценная, «съедобная» во всю свою длину от дунчжимэньского треножника до Цзяодаокоу. Уже весной от нашей с тобой грязной закусочной не останется и следа, но в ту рождественскую полночь правильная, холодная, комплектная улица была на своём месте, и мы все были на своих местах, очень правильных местах - ты, я, Пекин, бутылка эрготоу, ночная улица. Мы сидели в пустой харчевне, клевали сычуаньскую рыбу в пряном напалме, я пил гаоляновку, слушал твою восхитительную трескотню и не сводил глаз с безлюдной яркой улицы, высматривая что-то в нагромождениях чёрного, редкого и недолговечного пекинского снега.
Наверное, сугроб, который я тогда высмотрел, тоже был правильный. Поэтому я снова здесь, а бангкоки и вьентьяны - там. Мне бы раньше исхитриться, да ткнуть и тебя носом в тот правильный сугроб... Но уже поздно дёргаться. Сугроб пять лет как растаял, а ты две недели как эмигрировал в Австралию...
- А помнишь, как мы первый раз встретились?
- Помню - закатывает глаза. - Бао Хуай пообещал мне знакомство с русским и назначил встречу на Цзяньгомэне на десять вечера...
- Ты даже время помнишь?
- Такое не забывается. Я сорок пять минут стоял на морозе! Я стоял и спрашивал себя, за какой радостью я стужу задницу, я тысячу раз порывался уйти! Это был декабрь или ноябрь? Ноябрь? Мне и ноября вот как хватило! Он вывел тебя из Гоцзи-плазы почти в одиннадцать! И ты помнишь, что он там делал всё это время?
- Сидел в своем офисе и разговаривал по телефону. С личной гадалкой.
- Джизаскрайст! Он уже тогда был не в себе... Сорок минут с гадалкой! А у меня зуб на зуб не попадает... Та чжэнь цаодань!
Крис, с которого станется изящно опоздать на полдник к английской королеве, очень забавно сатанеет, вспоминая, как эффектно «полоумный Бао Хуай» унизил его перед иностранцем сорокапятиминутным ожиданием.
- Помнишь, что было потом?
- Ну... мы поужинали, кажется? - тон подчеркнуто безразличный, взгляд пошёл гулять по парчовой портьере, по монструозному столу со стеклянной столешницей и каменными ногами в виде альта и пюпитра, потом переместился на камин, оттуда - на потолочную лепнину, где и застыл в легком обалдении. - Что мы тогда ели, кстати? Пекинскую утку? - куда-то в лепнину Крис и задал свой вопрос.
- Да, это ты настоял на утке в честь русского гостя. Мне было ужасно неудобно, что ты заплатил за всех, но ты вдруг заявил, что не дашь потратить и фэня, пока я не найду в Пекине работу.
...Работу я нашёл очень быстро, но ты ещё много месяцев подряд опекал меня, как курица цыплёнка, не давая сделать ни одного серьёзного шага без твоего участия. Ты выбирал мне квартиру и торговался с домохозяйкой, приучал ходить на дешёвые рынки и ездить в пролетарских автобусах, весной ты водил меня на утопающие в абрикосовом и персиковом цвету руины Юаньминъюаня, а ещё несколько месяцев спустя ты, именно ты, китайская морда, впервые вытащил меня в Таиланд.
Если во время телефонного разговора тебе чудилось, что у меня что-то стряслось, ты бросал трубку и через полчаса появлялся на пороге. Ты безропотно занимал мне «до получки» (и доставлял занятые деньги на дом!), а на день рождения ты всегда приносил огромный букет роз нескромно-нежной расцветки, демонстративно наплевав на вероятность быть неправильно понятым другими гостями. Ты одним лишь движением руки доставал из воздуха невозможные для простых смертных бумаги, авиабилеты на трижды выкупленные рейсы, а ещё сильно любил хвастаться своей телефонной книжкой, где мой номер и не разглядеть было в сонме личных телефонов небожителей из Чжуннаньхая, звёзд рангом поменьше, секс-символов, актёров и кого ещё душе угодно.
С годами ты стал приходить реже - надобность в тотальной опеке потихоньку отпала, - но по-прежнему тазами поедал приготовленный для тебя оливье, прокуривал насквозь одну мою «некурящую» квартиру за другой, пил дешёвое вино «Печать дракона» (я до сих пор по привычке держу на кухне одну бутылку на случай твоего прихода), делился последними сплетнями из Антананариву и Стокгольма, жаловался на свой компьютерный кретинизм и (мусульманин хренов!) просил скачать тебе свежей порнухи.
- Ты поменял дату вылета, как собирался?
- Поменял - сдул с груди ещё пару пылинок. - Вечером 20-го сентября улетаю в Гонконг, а оттуда в Брисбен. Не вздумай провожать.
- Как скажешь.
Забирай и этого, Австралия-разлучница. Может, подавишься когда.
Музыка: Polonaise, Сигэру Умэбаяси, "2046".