Китайцы. Бэйпин - территория любви
Пару лет назад меня разбудил ночной звонок. Алан медленно подбирал нужные слова:
- Андрей, я знаю, что уже второй час ночи. Завтра понедельник - и это я тоже знаю. Извини, что беспокою, но... пожалуйста, отвези меня отсюда домой.
Вот это номер, думаю. Алан по пустякам беспокоить не станет, похоже, там дело серьёзное. Куда ехать? - спрашиваю.
- Она тебе сейчас расскажет, как сюда добраться - и трубка зажурчала чинглишем с незнакомыми мне интонациями:
- Андрей? Здравствуйте, это Линда. Простите великодушно, но я одна с ним не справлюсь. Не могли бы вы подъехать ко мне в Хэпинли? Я встречу вас у ворот микрорайона.
Уточнив адрес, я оделся, вышел в зимнюю ночь и поймал такси. В машине тщетно пытался встроить недопроснувшегося себя в холодную реальность. Я проплывал потерянным пингвином мимо чёрного айсберга ворот Дэшэнмэнь, перебирал взглядом чётки рыжих фонарей вдоль Второй Кольцевой и вспоминал изо всех сил, кто же есть та Линда.
У ворот меня ждала ослепительно красивая китаянка.
- Андрей, как здорово, что вы приехали! Алану очень нужна ваша помощь.
Поднимаемся по лестнице на шестой, последний этаж.
- Что с ним стряслось? - спрашиваю, а в памяти всплывает разговор двухмесячной давности. Мы ужинали с Аланом в "Дачжаймэне", когда он, обычно невозмутимый, вдруг обрушил на меня пронзительную полуторачасовую повесть о своём разбитом сердце. Источником страданий была, как водится, женщина. Красивая до невозможности маньчжурка. И, кажется, замужняя. Опаньки, думаю, да что же натворил мой улыбчивый тихоня?
- Он не может сам уехать домой.
- Почему?
- Напился.
Кто? Алан? Субтильный и двужильный нацмен-южанин, запивавший эрготуху гжелкой, как водой, Алан, лауреат уважительного рукопожатия моего отца, валяется пьяный? Алан? Куколка моя, мы с тобой о ком говорим, вообще? Я с ним только что по телефону беседовал.
- Напился и лежит. Улыбается, разговаривает, а пошевелиться не может.
Заходим в квартиру: Линда тянет меня на очередную - внутреннюю - лестницу, поднимаемся с ней по скрипучим ступенькам и входим в некое подобие мансарды, посреди которой лежит наш герой. Герой, похоже, спит. Рядом с героем колдует ещё одна девица - утирает ему лоб мокрым полотенцем, подносит-выносит тазики, чаи, бульончики. Хорошая девица, серенькая и никакая - по всему видать, Самая Задушевная Подруга хозяйки.
Чу! Поднял веки волоокий и молвил:
- Вот, наклюкался. Цзоу будун-лэ ("двигаться не могу"), а у неё муж завтра из командировки возвращается.
- Всё понятно, - говорю, - где вещи твои? Пойдём по холодку, Ромео.
Выяснилось, что за последние полчаса к парню вернулась способность совершать простейшие движения. Ногами двигает - уже хорошо, всё не на себе нести... А путь неблизкий: от городского рва через дорогу от монастыря Юнхэгун - в Олимпийскую деревню, на северной окраине. В такси Алан поведал мне историю своего падения: третьего дня он признался в своих чувствах Линде, и обоих закрутило горячим вихрем, тем самым, что обыкновенно рождается в турбинах серебристого самолёта, на котором мужья улетают в командировку... Ну и.
Собственно, в ту ночь более ничего примечательного не произошло. Улыбающееся тело было доставлено по назначению, а утром - ни свет ни заря! - отзвонилось как ни в чём ни бывало, рассыпавшись в благодарностях Ангелу-Хранителю Из-Под Пяты Разящей Извлекающему.
Занавес, короткий антракт и быстрая смена декораций: следующее действие происходит на окраине Пекина в уезде Хуайжоу двумя месяцами позже. Действующие лица: Алан, Линда, муж Линды, ваш покорный слуга. Алан с Линдой гарцуют где-то на горизонте, мы с мужем Линды благородно трусим рысцой и неспешно обсуждаем виды на урожай сурепки (или что там вокруг нас росло). Именно так - посещением какого-то конезавода и шестичасовой верховой ездой в немного странной компании - мы отметили в тот год день рождения Алана.
Там, в Хуайжоу я в первый и последний раз видел мужа Линды - вовсе не Командора с тяжкой поступью, а вполне себе румяного весельчака, типичного пекинца: горластого, толстогубого оптимиста, готового часами поддерживать беседу на любую тему. Мацзян в первой половине дня, верховая езда с полудня и до вечера, ужин у Алана дома - Ли Итао всё время сыпал прибаутками, веселил находящуюся малость не в себе публику, одним словом, блистал. И всю дорогу отчего-то выглядел довольнее нас троих вместе взятых. Мне даже казалось, что без нас ему было бы ещё веселее. Поэтому я не особо удивился, когда год спустя узнал от Алана, что Ли Итао и прекрасная маньчжурка Линда расстались - тихо, мирно, красиво.
Место действия последнего акта сегодняшней пьесы - ресторан партийной бани "Баочжунбао", прославленной в веках
Гринтроллем, интерьер - мрамор, бархат, канделябры; действующие лица - Алан, ваш любимый я и Кэти. Время действия - что-то около четырех-пяти месяцев тому назад, субботний вечер.
Кэти. Кэти, а не Линда. Серая-пресерая мышь, которую Линда-хозяйка не взяла бы даже в Задушевные Подруги, вот уже полтора года рулит Аланом, что та Кондолиза дядей Сэмом. Откуда она взялась - история умалчивает, зато история учит нас, что такие женщины, однажды появившись на сцене, уходят с неё только после финального выстрела и при этом уносят с собой весь реквизит и декорации.
Впрочем, открою вам страшную тайну: я тоже люблю Кэти - у неё очень тихий голос. Такого рода аномалия среди китайских женщин наблюдается много реже альбинизма и свободного владения хеттским языком.
За этот самый голос - шелестящий и тёплый - я простил ей всё, что она сделала с Аланом. Простил давно и десять раз. Поживёте в Китае - тоже уловите тонкую физиологическую связь между женскими децибелами и собственной готовностью простить самую распоследнюю бокассу-чикатилу, "лишь бы она умолкла". Да и вообще, наговариваю я на Кэти. Девушка как девушка, даром что звезд с пекинских небес не хватает. Вернее, схватила вот одну - и все довольны. Не знаю правда, довольна ли Линда, но её мнением никто давно не интересуется.
Итак, "Баочжунбао", конец недели, нега неземная, Кэти мурлычет и разливает пиво, мы с Аланом млеем, развалившись в плетеных креслах, вокруг официанты порхают легче мотыльков. Рай и рай - как обычно, впрочем.
Алан - эфеб с манерами аристократа в десятом колене, на таких простая банная пижама смотрится благородней парадного гвардейского мундира, парень полулежит в кресле, а партбонзы за соседними столиками скрежещут зубами и отчаянно вспоминают, что там Мао говорил про винтовку и непрерывную классовую борьбу.
Официанты игнорируют ту часть населения планеты, что не сидит за нашим столиком, нам же приходится быть осторожными в жестах, потому что после каждого неловкого взмаха руки в воздухе появляются трое из ларца, и из вежливости приходится заказывать пятый поднос с фруктами.
Ровным и уверенным жестом Кэти поправляет на Алане съехавшую пижаму - официанткам и прочему человечеству нет нужды видеть ту часть алановой груди, которая сочтена не подлежащей демонстрации. По губам Алана скользит виновато-счастливая улыбка: прости, мол, Вселенная... Закрыв вопрос с пижамой, Кэти разливает мужчинам пиво, - и вот золотое "Циндао" снова пенится в наших бокалах.
В ресторане за барной стойкой - полки с коньяками-ликёрами, по краям - застекленные ниши с цинскими вазами пышных и (парадокс цинского фарфора!) утончённых форм, в стекле время от времени дрожит чьё-то отражение. Разморенный банной негой, всё никак не разгляжу, кто это там...
Официантка у колонны?
Или неземной красоты маньчжурка, стоявшая февральской ночью у ворот в Хэпинли?
- Андрей, я знаю, что уже второй час ночи. Завтра понедельник - и это я тоже знаю. Извини, что беспокою, но... пожалуйста, отвези меня отсюда домой.
Вот это номер, думаю. Алан по пустякам беспокоить не станет, похоже, там дело серьёзное. Куда ехать? - спрашиваю.
- Она тебе сейчас расскажет, как сюда добраться - и трубка зажурчала чинглишем с незнакомыми мне интонациями:
- Андрей? Здравствуйте, это Линда. Простите великодушно, но я одна с ним не справлюсь. Не могли бы вы подъехать ко мне в Хэпинли? Я встречу вас у ворот микрорайона.
Уточнив адрес, я оделся, вышел в зимнюю ночь и поймал такси. В машине тщетно пытался встроить недопроснувшегося себя в холодную реальность. Я проплывал потерянным пингвином мимо чёрного айсберга ворот Дэшэнмэнь, перебирал взглядом чётки рыжих фонарей вдоль Второй Кольцевой и вспоминал изо всех сил, кто же есть та Линда.
У ворот меня ждала ослепительно красивая китаянка.
- Андрей, как здорово, что вы приехали! Алану очень нужна ваша помощь.
Поднимаемся по лестнице на шестой, последний этаж.
- Что с ним стряслось? - спрашиваю, а в памяти всплывает разговор двухмесячной давности. Мы ужинали с Аланом в "Дачжаймэне", когда он, обычно невозмутимый, вдруг обрушил на меня пронзительную полуторачасовую повесть о своём разбитом сердце. Источником страданий была, как водится, женщина. Красивая до невозможности маньчжурка. И, кажется, замужняя. Опаньки, думаю, да что же натворил мой улыбчивый тихоня?
- Он не может сам уехать домой.
- Почему?
- Напился.
Кто? Алан? Субтильный и двужильный нацмен-южанин, запивавший эрготуху гжелкой, как водой, Алан, лауреат уважительного рукопожатия моего отца, валяется пьяный? Алан? Куколка моя, мы с тобой о ком говорим, вообще? Я с ним только что по телефону беседовал.
- Напился и лежит. Улыбается, разговаривает, а пошевелиться не может.
Заходим в квартиру: Линда тянет меня на очередную - внутреннюю - лестницу, поднимаемся с ней по скрипучим ступенькам и входим в некое подобие мансарды, посреди которой лежит наш герой. Герой, похоже, спит. Рядом с героем колдует ещё одна девица - утирает ему лоб мокрым полотенцем, подносит-выносит тазики, чаи, бульончики. Хорошая девица, серенькая и никакая - по всему видать, Самая Задушевная Подруга хозяйки.
Чу! Поднял веки волоокий и молвил:
- Вот, наклюкался. Цзоу будун-лэ ("двигаться не могу"), а у неё муж завтра из командировки возвращается.
- Всё понятно, - говорю, - где вещи твои? Пойдём по холодку, Ромео.
Выяснилось, что за последние полчаса к парню вернулась способность совершать простейшие движения. Ногами двигает - уже хорошо, всё не на себе нести... А путь неблизкий: от городского рва через дорогу от монастыря Юнхэгун - в Олимпийскую деревню, на северной окраине. В такси Алан поведал мне историю своего падения: третьего дня он признался в своих чувствах Линде, и обоих закрутило горячим вихрем, тем самым, что обыкновенно рождается в турбинах серебристого самолёта, на котором мужья улетают в командировку... Ну и.
Собственно, в ту ночь более ничего примечательного не произошло. Улыбающееся тело было доставлено по назначению, а утром - ни свет ни заря! - отзвонилось как ни в чём ни бывало, рассыпавшись в благодарностях Ангелу-Хранителю Из-Под Пяты Разящей Извлекающему.
Занавес, короткий антракт и быстрая смена декораций: следующее действие происходит на окраине Пекина в уезде Хуайжоу двумя месяцами позже. Действующие лица: Алан, Линда, муж Линды, ваш покорный слуга. Алан с Линдой гарцуют где-то на горизонте, мы с мужем Линды благородно трусим рысцой и неспешно обсуждаем виды на урожай сурепки (или что там вокруг нас росло). Именно так - посещением какого-то конезавода и шестичасовой верховой ездой в немного странной компании - мы отметили в тот год день рождения Алана.
Там, в Хуайжоу я в первый и последний раз видел мужа Линды - вовсе не Командора с тяжкой поступью, а вполне себе румяного весельчака, типичного пекинца: горластого, толстогубого оптимиста, готового часами поддерживать беседу на любую тему. Мацзян в первой половине дня, верховая езда с полудня и до вечера, ужин у Алана дома - Ли Итао всё время сыпал прибаутками, веселил находящуюся малость не в себе публику, одним словом, блистал. И всю дорогу отчего-то выглядел довольнее нас троих вместе взятых. Мне даже казалось, что без нас ему было бы ещё веселее. Поэтому я не особо удивился, когда год спустя узнал от Алана, что Ли Итао и прекрасная маньчжурка Линда расстались - тихо, мирно, красиво.
Место действия последнего акта сегодняшней пьесы - ресторан партийной бани "Баочжунбао", прославленной в веках
Гринтроллем, интерьер - мрамор, бархат, канделябры; действующие лица - Алан, ваш любимый я и Кэти. Время действия - что-то около четырех-пяти месяцев тому назад, субботний вечер.
Кэти. Кэти, а не Линда. Серая-пресерая мышь, которую Линда-хозяйка не взяла бы даже в Задушевные Подруги, вот уже полтора года рулит Аланом, что та Кондолиза дядей Сэмом. Откуда она взялась - история умалчивает, зато история учит нас, что такие женщины, однажды появившись на сцене, уходят с неё только после финального выстрела и при этом уносят с собой весь реквизит и декорации.
Впрочем, открою вам страшную тайну: я тоже люблю Кэти - у неё очень тихий голос. Такого рода аномалия среди китайских женщин наблюдается много реже альбинизма и свободного владения хеттским языком.
За этот самый голос - шелестящий и тёплый - я простил ей всё, что она сделала с Аланом. Простил давно и десять раз. Поживёте в Китае - тоже уловите тонкую физиологическую связь между женскими децибелами и собственной готовностью простить самую распоследнюю бокассу-чикатилу, "лишь бы она умолкла". Да и вообще, наговариваю я на Кэти. Девушка как девушка, даром что звезд с пекинских небес не хватает. Вернее, схватила вот одну - и все довольны. Не знаю правда, довольна ли Линда, но её мнением никто давно не интересуется.
Итак, "Баочжунбао", конец недели, нега неземная, Кэти мурлычет и разливает пиво, мы с Аланом млеем, развалившись в плетеных креслах, вокруг официанты порхают легче мотыльков. Рай и рай - как обычно, впрочем.
Алан - эфеб с манерами аристократа в десятом колене, на таких простая банная пижама смотрится благородней парадного гвардейского мундира, парень полулежит в кресле, а партбонзы за соседними столиками скрежещут зубами и отчаянно вспоминают, что там Мао говорил про винтовку и непрерывную классовую борьбу.
Официанты игнорируют ту часть населения планеты, что не сидит за нашим столиком, нам же приходится быть осторожными в жестах, потому что после каждого неловкого взмаха руки в воздухе появляются трое из ларца, и из вежливости приходится заказывать пятый поднос с фруктами.
Ровным и уверенным жестом Кэти поправляет на Алане съехавшую пижаму - официанткам и прочему человечеству нет нужды видеть ту часть алановой груди, которая сочтена не подлежащей демонстрации. По губам Алана скользит виновато-счастливая улыбка: прости, мол, Вселенная... Закрыв вопрос с пижамой, Кэти разливает мужчинам пиво, - и вот золотое "Циндао" снова пенится в наших бокалах.
В ресторане за барной стойкой - полки с коньяками-ликёрами, по краям - застекленные ниши с цинскими вазами пышных и (парадокс цинского фарфора!) утончённых форм, в стекле время от времени дрожит чьё-то отражение. Разморенный банной негой, всё никак не разгляжу, кто это там...
Официантка у колонны?
Или неземной красоты маньчжурка, стоявшая февральской ночью у ворот в Хэпинли?