Юбилейное
Надо сказать, что советская живопись конца 70-х - начала 80-х годов в целом плохо вписывалась в искусствоведческий канон Поколения БСЭ. Большая Советская Энциклопедия, вообще, грешила классикой - и слава Богу, что классики там было сверх всякой меры. Я ни тогда особенно не разбирался в живописи, ни сейчас, но чёрно-белые репродукции фламандцев или передвижников каких ребёнку были просто интереснее и ближе, нежели полотна певцов соцреализма. В моём мире местом повышенной концентрации последних почему-то был журнал "Юность".
Я не любил "Юность", даже можно сказать, боялся этого журнала. Мои родители не выписывали его, но мы странным образом соприкасались с ним во времени и пространстве. После этих соприкосновений я всякий раз признавал своё поражение, что немудрено - романтика БАМа и Уренгоя была мне чужда бесконечно. Читать публикуемые там повести мне не хотелось (я что, ненормальный?), а картинки - там печатались чьи-то репродукции - просматривал, да. Холодея от ужаса.
К чему я всё это. Во-первых, к тому, что с 10 декабря по 8 января в Мэйшугуане - Музее изящных искусств Китая - можно было ознакомиться с картинами-призерами 10-й Всекитайской художественной выставки (кит. "Мэйчжань"), которая случается в среднем раз в пять лет. Как есть культурные люди,
Гринтролль,
Пекинессa и ваш покорный слуга такое событие, понятное дело, пропустить не могли.
Во-вторых, к тому, что всё меняется. Где тот рафинированный ценитель "Повести о доме Тайра" и чёрно-белого Врубеля (4-й том БСЭ), брезгливо снизошедший до "Юности" только в Год Храброго В Ней Опубликования и без того трижды слышанных по "Голосу Америки" воспоминаний вдовы Мандельштама? Нет его больше. Нет его, кстати, очень давно - не считайте меня совсем уж безнадёжным, пожалуйста. Но именно рассматривая работы Десятого Мэйчжаня, я поймал себя на мысли, что китайская версия направления, по инерции именуемого соцреализмом в изобразительном искусстве, мне - о, какое надутое слово - импонирует.
А теперь - к делу. К анонсированной
Гринтроллем и заочно воспетой им же картине. Безусловной победительнице моего Мэйчжаня, лауреату премии Нимлатхи, любимице
Гринтролля и
Пекинессы (по глазам их видел, пусть не отпираются). Двухметровому полотну Сюй Вэйсиня "В рабочем бараке".
...В сентябре 2003 года я возвращался в Пекин из проведённого в России отпуска, который правильнее будет назвать генеральной репетицией Семи кругов ада. Я еще опишу свои злоключения в том "отпуску", да так опишу, что Данте перевернется в гробу от ужаса и зависти, а Книга Иова после моего рассказа будет читаться, как история конфетной феи... Потом как-нибудь расскажу. Если захотите. Сегодня - о хорошем.
Прилетев в Харбин после 11-часовой задержки рейса по вине Владивостока (в течение этих 11 часов милиция по ходу дела избила там группу китайских туристов за то, что осатанев от глухого молчания справочной, они взяли её в осаду, требуя хоть каких-нибудь объяснений от руководства "Владивосток-Авиа" - у китайцев истекал срок безвизового нахождения в России), я обнаружил себя в закрывающемся на ночь аэропорте "Тайпин" посреди бескрайних маньчжурских степей.
Стою радостный уже оттого, что просто вырвался из объятий Родины. В глазах - вся усталость Вселенной, в сердце - восторг, какой бывает, наверное, только после амнистии или дембеля, на губах - бессмысленная блуждающая улыбка, в кармане - 300 евро и ни единого человеческого юаня, которые тут жэньминьби, на дворе - поздний вечер 16-го дня 8-й Луны. Для некитаистов: это вечер, следующий за Чжунцюцзе, праздником Осеннего полнолуния, одним из тех, что положено встречать в кругу семьи. Говоря ещё проще - веселая пора, когда вся страна снимается с места и куда-то едет. Очень важно не забывать такую деталь: страна, которая снимается с места - это Китай.
Всё хорошо, но мне ведь надо в Пекин. Самолёты в столицу из Харбина ночью не летают, зато прекрасно ходят поезда. "На вокзал через обменник" - говорю таксисту и расслабляюсь. Напрасно, как выяснилось немногим позже.
Вы меняли евро в Харбине после захода солнца? Мне эта глупая затея стоила трёхсот юаней только по счётчику таксомотора. Я вам клянусь на вчерашнем номере "Жэньминь жибао": мы колесили по городу что-то около двух с половиной часов, целовали замки "круглосуточно работающих" отделений самых разных хороших банков, а в тех немногих, что работали действительно круглосуточно, разили харбинских клерков наповал одним только видом жёлто-зелёных евробанкнот - перепуганные насмерть служащие сами становились зеленей зелёных евро, захлопывали окошки и делали охранительные жесты, словно я пытался толкнуть им гоминьдановские векселя.
По сю пору не могу взять в толк, что, где и у кого в ту ночь замкнуло. Не буду долго рассусоливать, скажу просто: мне и очумевшему от перспективы остаться без законно заработанных 300 юаней таксисту так и не удалось обменять законное платежное средство Евросюза на китайскую валюту. Не в тибетском уезде Ньчигдрэг, а в многомиллионном городе, столице всей из себя погранично-космополитичной провинции Хэйлунцзян.
...Тихая маньчжурская ночь, мальчонка-таксист бъётся в безмолвной истерике, над привольной Сунгари мерцает прекрасное созвездие Китайского Кукиша, от Харбинского вокзала один за другим бодро отходят переполненные счастливыми трудящимися поезда на Пекин. Вся страна куда-то едет. Я стою.
Во взгляде таксиста перемешаны мольба и решимость. Мольба ко мне: "Ну сделай же хоть что-нибудь!" и решимость никогда! никогда больше не зариться на длинный юань из-под иностранцев-долбоносиков.
Протягиваю парню сотку евро (тысяча юаней по курсу Народного банка): "Разменяй сам завтра где-нибудь. Здесь 300 юаней за проезд, 400 юаней тебе на добрую память, а еще 300 - это за тот билет на поезд, который ты мне сейчас купишь на свои деньги". Вздыхает, недоверчиво берёт банкноту двумя пальцами, но деваться некуда (поутру в нормальном обменнике он получит за неё сумму, равную полумесячному заработку, но это будет завтра).
На вокзале таксист честно купил незнакомому иностранцу за свои деньги билет в Пекин. Плацкартных и даже общих вагонов не было уже четыре дня как (Осеннее полнолуние, помните?), поэтому мне достался уцзо, что в переводе на русский означает "без места". Не за 300 юаней, а вдвое или втрое дешевле, но мне давно уже было всё равно. Да и разницу в тарифах таксист отдал мне. Снова из своих денег.
Постепенно перехожу к персонажам картины Сюй Вэйсиня.
Сяо Чжоу, родом откуда-то из-под Цицикара, двадцатилетний чемпион своего уезда по ушу. Мы познакомились с ним в зале ожидания харбинского вокзала. Мой поезд отходил около трёх часов ночи, его - ещё позже.
Я ушёл за холодным чаем и печеньем, оставив две свои сумки в зале ожидания без присмотра - не от рассеянности, к слову сказать. Скорее от усталости и общей внутренней пустоты. Мне было безразлично, уведут сумки или нет, ничего сверхценного я не вёз, а тащить их на себе через весь зал к закусочному ларьку, только чтобы купить чаю и печенюшек - несерьёзно, что ни говорите.
Вернувшись, я обнаружил, что сумки демонстративно охраняются. На моём месте сидел часовой с длинными ногами, большими ладонями и ровным, немного грустным взглядом.
- Могли утащить. Посторожил вот.
- Спасибо. Хочешь печенья?
Сяо Чжоу ехал в Суйфэньхэ, где ему предложили место тренера в одной из спортивных школ. В деревне, откуда он родом, остались мама и два маленьких брата. Отца уже три года как нет, но мать работает учительницей, поэтому они ещё сводят концы с концами. Спрашиваю его:
- Ты не ханец?
- Как ты догадался? - ровный взгляд сменяется искренним удивлением.
- Трое детей в семье учителя. Трое мальчиков. Даже в деревне, даже под Цицикаром такие номера только у нацменьшинств проходят.
- Самый младший из двух братьев мне не родной. Он, вообще, нам не родственник. Его отец где-то нашёл и в дом принёс.
Я едва не облился чаем.
Расспрашивать дальше не решился, и оставшиеся до поезда часы мы скоротали в беседе о Шанхае - он ездил туда в составе провинциальной сборной на какие-то соревнования по ушу.
Сяо Чжоу проводил меня до турникета в конце зала ожидания (в Китае просто так на платформу не выйдешь), у самого выхода остановил меня, попросил визитку и долго выводил на ней иероглифы своего имени. Ни телефона, ни электронного, ни обычного адреса. Просто имя: "Чжоу Гаоцин". Протянул мне со смущенной и довольной улыбкой.
Я поставил сумки на пол и принял свою же собственную визитку с его именем обеими руками, всё согласно ритуалу.
- Спасибо, Сяо Чжоу. Счастливого тебе пути.
- И тебе счастливого пути.
В коридоре, ведущем на платформу, я обернулся: Чжоу стоял по ту сторону турникета, смотрел всё так же ровно и немного грустно, а заметив, что я оглянулся, помахал мне своей большой ладонью.
Вот на этом фрагменте картины Сюй Вэйсиня у паренька в каске - взгляд Чжоу Гаоцина, чемпиона по ушу из глухого уезда под Цицикаром.
Потом был битком набитый поезд до Пекина. Из Цицикара, кстати. Сначала я стоял около трёх часов, не в силах повернуться или даже пошевелить рукой. Потом что-то где-то рассосалось, сжимавшая меня вселенная слегка размякла, и я смог присесть. На пол.
Я сел не просто на пол, а на что-то удобное и твердое. "Ну-ка, тихонечко!" - сказало это что-то, оказавшееся человеческой головой. Кто-то спал под сиденьями, неосторожно высунув голову в проход. Хорошо-хорошо, сяду рядышком... Обняв колени, я устроил поудобнее рядом с собой чужую говорящую голову и забылся на пару часов во сне.
Проснулся на подъезде к Шэньяну. В окна поезда бил свет нового дня. Какая-то бабушка ехала до Шэньяна и решила - о, боги! - уступить мне свое место. Тут я и открыл Пятую (до сей поры неизреченную) Благородную Истину буддизма, парадоксальную на первый взгляд: во Вселенной нет ничего мягче сидячего места в жёстком вагоне. При условии, что этот вагон - уцзо.
Перед тем, как сойти, бабушка склонилась ко мне и негромко спросила:
- Ты уйгур?
Вы уже, наверное, заметили, что меня об этом спрашивают чаще, чем министра финансов о ревальвации юаня. Возможно, вам это и вновинку, но я давно привык. В Китае быстро привыкаешь к самым, казалось бы, непривычным вещам.
- Нет, - отвечаю.
- А кто? - бабушка явно растерялась.
- Иностранец.
Так и ушла, недоверчиво качая головой. Иностранец? В уцзо? На полу? Чего только не увидишь во время Осеннего полнолуния...
Тем временем вагон просыпался. Кто-то чистил зубы, не вставая с места, кто-то пил соевое молочко через трубочку, кто-то ел соленые овощи из пакетов, кто-то заваривал свой утренний чай. Мусор, как ему и положено, отправлялся под сиденье. Вскоре раздалось знакомое "Ну-ка, тихонечко!", и из-под сиденья на свет божий вылез обладатель моей ночной подруги - говорящей головы. Он отряхнулся от выплеснутой на него заварки и сел на освободившееся напротив место.
Не сводя с меня глаз, он чесал ухо и жевал... кажется, вяленую конину. Остановил лоточницу, купил у неё снеди и протянул мне пакетик с копчёными куриными крылышками:
- Хэллоу!
- И тебе "хэллоу", уважаемый. Спасибо, я не голоден.
- О! В Пекин едете?
- Да.
Ли Гофан возвращался в Аньхой из Хайлара, где живет его невеста. В Аньхое он строит какую-то противопаводковую дамбу.
- Моя первая невеста умерла от кишечной инфекции. Мы с ней родом из Шэньси, только я из-под Сианя, а она - из глухой деревни на севере провинции, где нет нормальных колодцев, вода в основном привозная. Два года назад на Новый год она поехала проведать своих родителей и там выпила плохой воды. Умерла накануне свадьбы. После её смерти я решил жить в таком месте, чтоб воды было - залейся. Нашёл в Хайларе невесту, как поженимся - сразу переедем в Сычуань к её родственникам.
- Да, с водой в Сычуани получше, чем во Внутренней Монголии, где живёт твоя будущая жена.
В эту невообразимую рань мне вдруг жутко захотелось холодного пива. Купив с таксистской сдачи две банки "Циндао", я протянул одну Ли Гофану:
- Давай выпьем за твою счастливую семейную жизнь, жених.
Аньхойского дамбостроителя Ли Гофана, вот уже второй год, как я надеюсь, счастливо живущего с молодой хайларкой в Сычуани, можно видеть на этом фрагменте нашей картины. Он в зеленой гимнастёрке.
И было утро, и был вечер. К полуночи я приехал в Пекин.
Хочется рассказать истории всех персонажей картины Сюй Вэйсиня "В рабочем бараке", но уже час ночи. Отложить публикацию этого поста на потом тоже не могу - сегодня (вот уже час как) юбилей. Этому журналу исполнился год. Всех, кто паче чаяния захочет меня с этой датой поздравить, переадресую к крёстному отцу журнала Китайского цыгана -
Минбаю. Его рук дело. Так и знайте, это он меня сюда втянул.
Напоследок всем подарок. Давно заготовленный сюрприз - "Поющая бабочка" (первоначальный линк на аудиоверсию со временем сдулся, пришлось заменить свежей ссылкой на байдушное видео, только там в самом начале короткую рекламу обычно крутят, надо слегка перетерпеть). Песня моего неутомимого любимца Чжоу Цзелуня, которую он исполняет вместе с Тао Цзинъин. Незамысловатая, но мне нравится. Надеюсь, вам тоже понравится.
Я не любил "Юность", даже можно сказать, боялся этого журнала. Мои родители не выписывали его, но мы странным образом соприкасались с ним во времени и пространстве. После этих соприкосновений я всякий раз признавал своё поражение, что немудрено - романтика БАМа и Уренгоя была мне чужда бесконечно. Читать публикуемые там повести мне не хотелось (я что, ненормальный?), а картинки - там печатались чьи-то репродукции - просматривал, да. Холодея от ужаса.
К чему я всё это. Во-первых, к тому, что с 10 декабря по 8 января в Мэйшугуане - Музее изящных искусств Китая - можно было ознакомиться с картинами-призерами 10-й Всекитайской художественной выставки (кит. "Мэйчжань"), которая случается в среднем раз в пять лет. Как есть культурные люди,
Гринтролль,
Пекинессa и ваш покорный слуга такое событие, понятное дело, пропустить не могли.
Во-вторых, к тому, что всё меняется. Где тот рафинированный ценитель "Повести о доме Тайра" и чёрно-белого Врубеля (4-й том БСЭ), брезгливо снизошедший до "Юности" только в Год Храброго В Ней Опубликования и без того трижды слышанных по "Голосу Америки" воспоминаний вдовы Мандельштама? Нет его больше. Нет его, кстати, очень давно - не считайте меня совсем уж безнадёжным, пожалуйста. Но именно рассматривая работы Десятого Мэйчжаня, я поймал себя на мысли, что китайская версия направления, по инерции именуемого соцреализмом в изобразительном искусстве, мне - о, какое надутое слово - импонирует.
А теперь - к делу. К анонсированной
Гринтроллем и заочно воспетой им же картине. Безусловной победительнице моего Мэйчжаня, лауреату премии Нимлатхи, любимице
Гринтролля и
Пекинессы (по глазам их видел, пусть не отпираются). Двухметровому полотну Сюй Вэйсиня "В рабочем бараке".
...В сентябре 2003 года я возвращался в Пекин из проведённого в России отпуска, который правильнее будет назвать генеральной репетицией Семи кругов ада. Я еще опишу свои злоключения в том "отпуску", да так опишу, что Данте перевернется в гробу от ужаса и зависти, а Книга Иова после моего рассказа будет читаться, как история конфетной феи... Потом как-нибудь расскажу. Если захотите. Сегодня - о хорошем.
Прилетев в Харбин после 11-часовой задержки рейса по вине Владивостока (в течение этих 11 часов милиция по ходу дела избила там группу китайских туристов за то, что осатанев от глухого молчания справочной, они взяли её в осаду, требуя хоть каких-нибудь объяснений от руководства "Владивосток-Авиа" - у китайцев истекал срок безвизового нахождения в России), я обнаружил себя в закрывающемся на ночь аэропорте "Тайпин" посреди бескрайних маньчжурских степей.
Стою радостный уже оттого, что просто вырвался из объятий Родины. В глазах - вся усталость Вселенной, в сердце - восторг, какой бывает, наверное, только после амнистии или дембеля, на губах - бессмысленная блуждающая улыбка, в кармане - 300 евро и ни единого человеческого юаня, которые тут жэньминьби, на дворе - поздний вечер 16-го дня 8-й Луны. Для некитаистов: это вечер, следующий за Чжунцюцзе, праздником Осеннего полнолуния, одним из тех, что положено встречать в кругу семьи. Говоря ещё проще - веселая пора, когда вся страна снимается с места и куда-то едет. Очень важно не забывать такую деталь: страна, которая снимается с места - это Китай.
Всё хорошо, но мне ведь надо в Пекин. Самолёты в столицу из Харбина ночью не летают, зато прекрасно ходят поезда. "На вокзал через обменник" - говорю таксисту и расслабляюсь. Напрасно, как выяснилось немногим позже.
Вы меняли евро в Харбине после захода солнца? Мне эта глупая затея стоила трёхсот юаней только по счётчику таксомотора. Я вам клянусь на вчерашнем номере "Жэньминь жибао": мы колесили по городу что-то около двух с половиной часов, целовали замки "круглосуточно работающих" отделений самых разных хороших банков, а в тех немногих, что работали действительно круглосуточно, разили харбинских клерков наповал одним только видом жёлто-зелёных евробанкнот - перепуганные насмерть служащие сами становились зеленей зелёных евро, захлопывали окошки и делали охранительные жесты, словно я пытался толкнуть им гоминьдановские векселя.
По сю пору не могу взять в толк, что, где и у кого в ту ночь замкнуло. Не буду долго рассусоливать, скажу просто: мне и очумевшему от перспективы остаться без законно заработанных 300 юаней таксисту так и не удалось обменять законное платежное средство Евросюза на китайскую валюту. Не в тибетском уезде Ньчигдрэг, а в многомиллионном городе, столице всей из себя погранично-космополитичной провинции Хэйлунцзян.
...Тихая маньчжурская ночь, мальчонка-таксист бъётся в безмолвной истерике, над привольной Сунгари мерцает прекрасное созвездие Китайского Кукиша, от Харбинского вокзала один за другим бодро отходят переполненные счастливыми трудящимися поезда на Пекин. Вся страна куда-то едет. Я стою.
Во взгляде таксиста перемешаны мольба и решимость. Мольба ко мне: "Ну сделай же хоть что-нибудь!" и решимость никогда! никогда больше не зариться на длинный юань из-под иностранцев-долбоносиков.
Протягиваю парню сотку евро (тысяча юаней по курсу Народного банка): "Разменяй сам завтра где-нибудь. Здесь 300 юаней за проезд, 400 юаней тебе на добрую память, а еще 300 - это за тот билет на поезд, который ты мне сейчас купишь на свои деньги". Вздыхает, недоверчиво берёт банкноту двумя пальцами, но деваться некуда (поутру в нормальном обменнике он получит за неё сумму, равную полумесячному заработку, но это будет завтра).
На вокзале таксист честно купил незнакомому иностранцу за свои деньги билет в Пекин. Плацкартных и даже общих вагонов не было уже четыре дня как (Осеннее полнолуние, помните?), поэтому мне достался уцзо, что в переводе на русский означает "без места". Не за 300 юаней, а вдвое или втрое дешевле, но мне давно уже было всё равно. Да и разницу в тарифах таксист отдал мне. Снова из своих денег.
Постепенно перехожу к персонажам картины Сюй Вэйсиня.
Сяо Чжоу, родом откуда-то из-под Цицикара, двадцатилетний чемпион своего уезда по ушу. Мы познакомились с ним в зале ожидания харбинского вокзала. Мой поезд отходил около трёх часов ночи, его - ещё позже.
Я ушёл за холодным чаем и печеньем, оставив две свои сумки в зале ожидания без присмотра - не от рассеянности, к слову сказать. Скорее от усталости и общей внутренней пустоты. Мне было безразлично, уведут сумки или нет, ничего сверхценного я не вёз, а тащить их на себе через весь зал к закусочному ларьку, только чтобы купить чаю и печенюшек - несерьёзно, что ни говорите.
Вернувшись, я обнаружил, что сумки демонстративно охраняются. На моём месте сидел часовой с длинными ногами, большими ладонями и ровным, немного грустным взглядом.
- Могли утащить. Посторожил вот.
- Спасибо. Хочешь печенья?
Сяо Чжоу ехал в Суйфэньхэ, где ему предложили место тренера в одной из спортивных школ. В деревне, откуда он родом, остались мама и два маленьких брата. Отца уже три года как нет, но мать работает учительницей, поэтому они ещё сводят концы с концами. Спрашиваю его:
- Ты не ханец?
- Как ты догадался? - ровный взгляд сменяется искренним удивлением.
- Трое детей в семье учителя. Трое мальчиков. Даже в деревне, даже под Цицикаром такие номера только у нацменьшинств проходят.
- Самый младший из двух братьев мне не родной. Он, вообще, нам не родственник. Его отец где-то нашёл и в дом принёс.
Я едва не облился чаем.
Расспрашивать дальше не решился, и оставшиеся до поезда часы мы скоротали в беседе о Шанхае - он ездил туда в составе провинциальной сборной на какие-то соревнования по ушу.
Сяо Чжоу проводил меня до турникета в конце зала ожидания (в Китае просто так на платформу не выйдешь), у самого выхода остановил меня, попросил визитку и долго выводил на ней иероглифы своего имени. Ни телефона, ни электронного, ни обычного адреса. Просто имя: "Чжоу Гаоцин". Протянул мне со смущенной и довольной улыбкой.
Я поставил сумки на пол и принял свою же собственную визитку с его именем обеими руками, всё согласно ритуалу.
- Спасибо, Сяо Чжоу. Счастливого тебе пути.
- И тебе счастливого пути.
В коридоре, ведущем на платформу, я обернулся: Чжоу стоял по ту сторону турникета, смотрел всё так же ровно и немного грустно, а заметив, что я оглянулся, помахал мне своей большой ладонью.
Вот на этом фрагменте картины Сюй Вэйсиня у паренька в каске - взгляд Чжоу Гаоцина, чемпиона по ушу из глухого уезда под Цицикаром.
Потом был битком набитый поезд до Пекина. Из Цицикара, кстати. Сначала я стоял около трёх часов, не в силах повернуться или даже пошевелить рукой. Потом что-то где-то рассосалось, сжимавшая меня вселенная слегка размякла, и я смог присесть. На пол.
Я сел не просто на пол, а на что-то удобное и твердое. "Ну-ка, тихонечко!" - сказало это что-то, оказавшееся человеческой головой. Кто-то спал под сиденьями, неосторожно высунув голову в проход. Хорошо-хорошо, сяду рядышком... Обняв колени, я устроил поудобнее рядом с собой чужую говорящую голову и забылся на пару часов во сне.
Проснулся на подъезде к Шэньяну. В окна поезда бил свет нового дня. Какая-то бабушка ехала до Шэньяна и решила - о, боги! - уступить мне свое место. Тут я и открыл Пятую (до сей поры неизреченную) Благородную Истину буддизма, парадоксальную на первый взгляд: во Вселенной нет ничего мягче сидячего места в жёстком вагоне. При условии, что этот вагон - уцзо.
Перед тем, как сойти, бабушка склонилась ко мне и негромко спросила:
- Ты уйгур?
Вы уже, наверное, заметили, что меня об этом спрашивают чаще, чем министра финансов о ревальвации юаня. Возможно, вам это и вновинку, но я давно привык. В Китае быстро привыкаешь к самым, казалось бы, непривычным вещам.
- Нет, - отвечаю.
- А кто? - бабушка явно растерялась.
- Иностранец.
Так и ушла, недоверчиво качая головой. Иностранец? В уцзо? На полу? Чего только не увидишь во время Осеннего полнолуния...
Тем временем вагон просыпался. Кто-то чистил зубы, не вставая с места, кто-то пил соевое молочко через трубочку, кто-то ел соленые овощи из пакетов, кто-то заваривал свой утренний чай. Мусор, как ему и положено, отправлялся под сиденье. Вскоре раздалось знакомое "Ну-ка, тихонечко!", и из-под сиденья на свет божий вылез обладатель моей ночной подруги - говорящей головы. Он отряхнулся от выплеснутой на него заварки и сел на освободившееся напротив место.
Не сводя с меня глаз, он чесал ухо и жевал... кажется, вяленую конину. Остановил лоточницу, купил у неё снеди и протянул мне пакетик с копчёными куриными крылышками:
- Хэллоу!
- И тебе "хэллоу", уважаемый. Спасибо, я не голоден.
- О! В Пекин едете?
- Да.
Ли Гофан возвращался в Аньхой из Хайлара, где живет его невеста. В Аньхое он строит какую-то противопаводковую дамбу.
- Моя первая невеста умерла от кишечной инфекции. Мы с ней родом из Шэньси, только я из-под Сианя, а она - из глухой деревни на севере провинции, где нет нормальных колодцев, вода в основном привозная. Два года назад на Новый год она поехала проведать своих родителей и там выпила плохой воды. Умерла накануне свадьбы. После её смерти я решил жить в таком месте, чтоб воды было - залейся. Нашёл в Хайларе невесту, как поженимся - сразу переедем в Сычуань к её родственникам.
- Да, с водой в Сычуани получше, чем во Внутренней Монголии, где живёт твоя будущая жена.
В эту невообразимую рань мне вдруг жутко захотелось холодного пива. Купив с таксистской сдачи две банки "Циндао", я протянул одну Ли Гофану:
- Давай выпьем за твою счастливую семейную жизнь, жених.
Аньхойского дамбостроителя Ли Гофана, вот уже второй год, как я надеюсь, счастливо живущего с молодой хайларкой в Сычуани, можно видеть на этом фрагменте нашей картины. Он в зеленой гимнастёрке.
И было утро, и был вечер. К полуночи я приехал в Пекин.
Хочется рассказать истории всех персонажей картины Сюй Вэйсиня "В рабочем бараке", но уже час ночи. Отложить публикацию этого поста на потом тоже не могу - сегодня (вот уже час как) юбилей. Этому журналу исполнился год. Всех, кто паче чаяния захочет меня с этой датой поздравить, переадресую к крёстному отцу журнала Китайского цыгана -
Минбаю. Его рук дело. Так и знайте, это он меня сюда втянул.
Напоследок всем подарок. Давно заготовленный сюрприз - "Поющая бабочка" (первоначальный линк на аудиоверсию со временем сдулся, пришлось заменить свежей ссылкой на байдушное видео, только там в самом начале короткую рекламу обычно крутят, надо слегка перетерпеть). Песня моего неутомимого любимца Чжоу Цзелуня, которую он исполняет вместе с Тао Цзинъин. Незамысловатая, но мне нравится. Надеюсь, вам тоже понравится.