Про общее течение жизни, Паланика и "Общество мертвых поэтов".
Здравствуйте, дорогие френды! если меня не скрутит в очередной раз приступ косноязычия, я расскажу вам о своей жизни.
Наступила осень. И, как говорится, зверям в лесу стало очень тяжело жить - и белочке, и зайчику, и серому волку - всех накрыла осенняя депрессия. Третий день кажется, что меня закопали: небо в кирпичах до самого горизонта, солнце появляется раз в сутки, и то для того лишь, чтоб поиздеваться, пошпарить в глаза через стекло, пока я на работе. Обещанное бабье лето где-то шатается, судя по логиновским постам, в районе Новосибирска.
Я ужасно хочу домой. Навязчиво. Каждый вечер, выходя в открытый космос под моросящий дождь - на улицу Молокова дом семь, в свою комнатку с зелеными обоями в рыжих ромашках. Простите, герберах. Туда.
Хочу раскрашенный мир.
Не хочу такой.
Синее. Золотое. Зеленое. Цвет фуксии, любимый мамин, сочетающийся только с запахом ее духов и переносимый мною только в таком виде. Я смотрю глазами - здесь все серое, я его раскрашиваю, раскрашиваю, а оно опять серое, и головой я помню, какие там были цвета, это ужасно. Лучше бы не помнила.
Чувство пространства вступило в сговор с чувством цвета и сошло с ума.
А так все хорошо.
Заселилась, потратив на это три дня. Очереди в нашей общаге еще длиннее, чем в налоговых, и абсолютно железобетонны. Впрочем, бывает и хуже. В прошлом году нам говорили, отстоявшим железобетонную очередь: мы вас не поселим, у вас нет привики от кори. Идите делайте. А в этот раз только охранники грозились, если мы будем шуметь, отрезать нам уши. А селили нас сразу.
Жаль только, что погода эти три дня была как раз райская, а потом кончилась.
Но может быть еще будет.
Занятия тоже уже начались. Первые два дня нам неожиданно читали лекции по польской литературе - солидный какой-то дядька из краковского, кажется, университета. На польском, разумеется. Мозг пух, хорошо что рядом сидел Шэтеля и переводил нам особенно абстрактные места. Но интересно, на самом деле. Двадцатый век - импрессионизм, постмодернизм, жагары. Фамилия "Милош" произносится с паузой до и паузой после (больше ничем трепет не выдается, и это как-то стильно, и как-то не по-русски). Ясенский был футуристом когда-то, если я все правильно перевела - я очень удивилась. Слово "авангард" у них женского рода: первая польская авангарда, вторая польская авангарда, тратья польская авангарда. Третья - это как раз Милош. С радостью узнала в речи пана профессора слово "эллипсис" и долго объясняла озадаченной галерке, что это такое (филологи, блин). Попутно выяснила, что галерка частично чешская - их, бедных, загнали зачем-то туда же, к нам, видимо, для количества. Не знаю уж, что они там поняли, хотя - язык славянский, дикция хорошая (у поляков вообще хорошая дикция), плюс Шетеля. А им впечатление, опять же. В начале-то первого курса...
Жалко, что уехал пан профессор: полгода бы таких лекций - глядишь, мы бы язык знали.
Методично, с остервенением читаю Паланика. Странная идея фикс: перечитать всего, чтоб вынести полноценное мнение. "Уцелевший" оказался зануднее "Бойцовского клуба", а "Невидимки" грязнее "Уцелевшего". Впрочем, читается все легко, почти как Донцова в поезде. И узнаваемо, как Донцова.
И все же чем-то зацепил, если не лень время тратить...
Посмотрела "Общество мертвых поэтов". Обалденно красивый фильм: и картинками, и лицами, и настроением. Странно, что при его филологическо-педагогической тематике мне его до сих пор никто не показал - Логинов рвался, но мне очень хотелось "Эдварда". Исключительно: пейзажи, романтика, цитаты из Уитмена (о, маленькая черная овечка курса "зарубежная литература" - полдня висла в читальном зале над его "Листьями травы", пока не вспомнила, что скоро сессия, а помимо американских поэтов у меня еще пресс непрочитанного материала; гениален и неформатен как факт).
Только от финала осталась где-то на окраине скребущаяся кошка сомнения, что фильм уже, чем тема, о которой речь. Видимо, это у меня от Стругацких - что тема педагогики бескрайня в своем трагизме: я сначала думала: какой он Носов! - а потом поняла: нет, он глупый и неосторожный, нельзя так, Носов никогда бы так себя не повел.
Страшный же фильм, в принципе. То есть сначала все красиво: он читает им Уитмена, он интригует их обществом мертвых поэтов, он учит их разговаривать и даже немного учит жить, и объясняет им, как опасен конформизм, и хочет, чтоб каждый из них вырос свободомыслящим человеком. Препод-мечта, и любит их искренне, аж плакать хочется. Правда хочется, не шучу.
Вопрос: несет ли ответственность учитель, разбудивший в мальчике свободомыслие, за его самоубийство? -
если мальчик хочет быть актером,
отец мальчика очень не хочет, чтоб тот был актером,
мальчику при этом семнадцать лет,
семья у них среднего достатка,
учебное заведение закрытое и дорогое,
а отец к тому же авторитарен, нервозен и держит огнестрельное оружие где попало?
Я спрашивала Логинова, он говорит: лучше уж так сдохнуть, чем никого никогда не любя.
Он прав, наверное. В этом смысле.
Но кошка там, на окраине, скребется-то по поводу совсем другого смысла. Потому что дети же. Потому что жалко же, славный же мальчик, очень славный. Почему он, научив его любить поэзию и "ловить момент", не научил его не стреляться? Почему он, заметив в нем лидера и заводилу, не заметил в нем эту возможность - неужели сложно? Будоражить в человеке такие глубины, и делать это так безответственно-позитивно...
Не Носов, короче.
По моим личным ощущениям, после этого выстрела финал там, в фильме, должен был быть совсем другой...
Наступила осень. И, как говорится, зверям в лесу стало очень тяжело жить - и белочке, и зайчику, и серому волку - всех накрыла осенняя депрессия. Третий день кажется, что меня закопали: небо в кирпичах до самого горизонта, солнце появляется раз в сутки, и то для того лишь, чтоб поиздеваться, пошпарить в глаза через стекло, пока я на работе. Обещанное бабье лето где-то шатается, судя по логиновским постам, в районе Новосибирска.
Я ужасно хочу домой. Навязчиво. Каждый вечер, выходя в открытый космос под моросящий дождь - на улицу Молокова дом семь, в свою комнатку с зелеными обоями в рыжих ромашках. Простите, герберах. Туда.
Хочу раскрашенный мир.
Не хочу такой.
Синее. Золотое. Зеленое. Цвет фуксии, любимый мамин, сочетающийся только с запахом ее духов и переносимый мною только в таком виде. Я смотрю глазами - здесь все серое, я его раскрашиваю, раскрашиваю, а оно опять серое, и головой я помню, какие там были цвета, это ужасно. Лучше бы не помнила.
Чувство пространства вступило в сговор с чувством цвета и сошло с ума.
А так все хорошо.
Заселилась, потратив на это три дня. Очереди в нашей общаге еще длиннее, чем в налоговых, и абсолютно железобетонны. Впрочем, бывает и хуже. В прошлом году нам говорили, отстоявшим железобетонную очередь: мы вас не поселим, у вас нет привики от кори. Идите делайте. А в этот раз только охранники грозились, если мы будем шуметь, отрезать нам уши. А селили нас сразу.
Жаль только, что погода эти три дня была как раз райская, а потом кончилась.
Но может быть еще будет.
Занятия тоже уже начались. Первые два дня нам неожиданно читали лекции по польской литературе - солидный какой-то дядька из краковского, кажется, университета. На польском, разумеется. Мозг пух, хорошо что рядом сидел Шэтеля и переводил нам особенно абстрактные места. Но интересно, на самом деле. Двадцатый век - импрессионизм, постмодернизм, жагары. Фамилия "Милош" произносится с паузой до и паузой после (больше ничем трепет не выдается, и это как-то стильно, и как-то не по-русски). Ясенский был футуристом когда-то, если я все правильно перевела - я очень удивилась. Слово "авангард" у них женского рода: первая польская авангарда, вторая польская авангарда, тратья польская авангарда. Третья - это как раз Милош. С радостью узнала в речи пана профессора слово "эллипсис" и долго объясняла озадаченной галерке, что это такое (филологи, блин). Попутно выяснила, что галерка частично чешская - их, бедных, загнали зачем-то туда же, к нам, видимо, для количества. Не знаю уж, что они там поняли, хотя - язык славянский, дикция хорошая (у поляков вообще хорошая дикция), плюс Шетеля. А им впечатление, опять же. В начале-то первого курса...
Жалко, что уехал пан профессор: полгода бы таких лекций - глядишь, мы бы язык знали.
Методично, с остервенением читаю Паланика. Странная идея фикс: перечитать всего, чтоб вынести полноценное мнение. "Уцелевший" оказался зануднее "Бойцовского клуба", а "Невидимки" грязнее "Уцелевшего". Впрочем, читается все легко, почти как Донцова в поезде. И узнаваемо, как Донцова.
И все же чем-то зацепил, если не лень время тратить...
Посмотрела "Общество мертвых поэтов". Обалденно красивый фильм: и картинками, и лицами, и настроением. Странно, что при его филологическо-педагогической тематике мне его до сих пор никто не показал - Логинов рвался, но мне очень хотелось "Эдварда". Исключительно: пейзажи, романтика, цитаты из Уитмена (о, маленькая черная овечка курса "зарубежная литература" - полдня висла в читальном зале над его "Листьями травы", пока не вспомнила, что скоро сессия, а помимо американских поэтов у меня еще пресс непрочитанного материала; гениален и неформатен как факт).
Только от финала осталась где-то на окраине скребущаяся кошка сомнения, что фильм уже, чем тема, о которой речь. Видимо, это у меня от Стругацких - что тема педагогики бескрайня в своем трагизме: я сначала думала: какой он Носов! - а потом поняла: нет, он глупый и неосторожный, нельзя так, Носов никогда бы так себя не повел.
Страшный же фильм, в принципе. То есть сначала все красиво: он читает им Уитмена, он интригует их обществом мертвых поэтов, он учит их разговаривать и даже немного учит жить, и объясняет им, как опасен конформизм, и хочет, чтоб каждый из них вырос свободомыслящим человеком. Препод-мечта, и любит их искренне, аж плакать хочется. Правда хочется, не шучу.
Вопрос: несет ли ответственность учитель, разбудивший в мальчике свободомыслие, за его самоубийство? -
если мальчик хочет быть актером,
отец мальчика очень не хочет, чтоб тот был актером,
мальчику при этом семнадцать лет,
семья у них среднего достатка,
учебное заведение закрытое и дорогое,
а отец к тому же авторитарен, нервозен и держит огнестрельное оружие где попало?
Я спрашивала Логинова, он говорит: лучше уж так сдохнуть, чем никого никогда не любя.
Он прав, наверное. В этом смысле.
Но кошка там, на окраине, скребется-то по поводу совсем другого смысла. Потому что дети же. Потому что жалко же, славный же мальчик, очень славный. Почему он, научив его любить поэзию и "ловить момент", не научил его не стреляться? Почему он, заметив в нем лидера и заводилу, не заметил в нем эту возможность - неужели сложно? Будоражить в человеке такие глубины, и делать это так безответственно-позитивно...
Не Носов, короче.
По моим личным ощущениям, после этого выстрела финал там, в фильме, должен был быть совсем другой...