Глава первая. Церковь Детства
- Мама нашла у меня твою книгу Сорокина. Прочитала один рассказ. Сказала, что очень страшный. Называется… «Месяц в Дахау», - вспоминает Яна. - Надеюсь, там не едят говно?
- Не помню, - признаюсь я. - Главному герою, писателю, затыкают задницу пробкой, и он копит говно.
«Копи говно» - так называлась игра, которой в детстве на даче развлекались Яна с подружкой. Они делали вид, будто не посещают уборной; проигрывал тот, кто первым справлял большую нужду.
- Ещё его кормят еврейскими детьми, - вспоминаю я. - Ещё в нем фигурирует немецкая овчарка… Может быть, она сношается с писателем.
- Ну, я сказала маме: Сорокин в интервью говорит, что изобразил в своих книгах ад. Она согласилась.
- Помнишь отрывок из Батая, полюбившийся мне?
Я - разумеется, не дословно - привожу такой фрагмент:
«- Послушай, Ксения… вот ты потёрлась в литературной среде, ты, должно быть, читала Сада, ты, должно быть, считаешь, что это очень здорово, - как и другие. Так вот, те, кто восхищается Садом, - это мошенники, слышишь? Мошенники...»
- Герой приходит в бешенство. Как Достоевский, увидевший мост… в Германии? В Швейцарии? Ну, ты помнишь. Герой кричит: «Они ели говно? Да или нет?» - Я прерываюсь, чтобы щёлкнуть зажигалкой и сделать затяжку. - Собственно, мошенниками можно назвать и тех, кто любит Сорокина.
- А Батай ел?
- Сомневаюсь.
Я пересказываю фрагмент «Истории глаза»: на глазах у мальчика девочка какает в унитаз, где лежат варёные яйца.
- Глава заканчивается словами: «С тех пор между нами не происходило ничего подобного».
Мы безмятежно курим.
- У Константина Вагинова, в «Трудах и днях Свистонова», главный герой, писатель, собирает газетные заметки, фельетоны… В одной из них рассказывается о романисте, который ради правдоподобности своего повествования рисковал жизнью. Он хотел описать самоубийство - сначала он отравился, потом попытался застрелиться… Наконец, он лёг под поезд, наверное. После каждой попытки литератор оказывался в больнице.
Я смотрю на окружающих. Кажется, они не слышат, как мы обсуждаем дерьмо. Играют в кикер и пьют алкоголь.
***
- Почему говно вызывает отвращение? - спрашиваю я.
- Оно воняет…
- А если его предложить ребёнку?
- Трёхлетка, наверное, съест. Пятилетний - уже нет.
- Трёхлетке ещё не навязано подобное восприятие…
Я любуюсь пушком, покрывающим щёки возлюбленной.
- Ты хотела бы попробовать говно?
Небольшая пауза.
- Это было бы интересно. А ты?
- Мне тоже интересно, - говорю я и отпиваю немного пива. На столе - круглые подтёки от стаканов. - В понедельник, после занятий?
- Давай.
Яна вернётся к себе домой в полчетвёртого. В нашем распоряжении будет пять часов - до прихода её матери.
Я трусь щекой о её щёку.
- У нас возникли общие интересы, - смеётся она.
- Я возбудился, - шепчу я ей на ухо.
- Извращенец, - констатирует она. - Чьё говно будем есть?
- И твоё и моё. Чем: ложечкой или руками?
- Ложечкой. Так культурнее…
Мы неторопливо целуемся.
- Ты думал о говне животных? - интересуется Яна.
- Да. Пахнет оно менее гадко.
- Может, стоит начать с него?
- Нет: мы можем чем-нибудь заразиться. Глистами, например.
- Точно, - соглашается ненаглядная. - Может, начать с детского кала?
- Как хочешь.
- И где же мы его достанем?.. У мамы на работе?
Её мать - психолог в детском саду.
- «Каждый день я хожу по земле с черным мешком для мусора», - цитирует Яна, улыбаясь. - Как его собрать?
- Из горшка.
- Сложно будет незаметно проникнуть в детский туалет вовремя, да еще и насобирать. И я считаю, - смеётся, прикрывая рот рукой, - свежее еще ничего, но постоявшее… Даже если у меня всё получится, пока я довезу говно до дома, оно станет мерзким.
***
- Мы маргиналы? - задаю я вопрос.
- Пока, конечно, нет. Вот после того, как попробуем…
- У Виктора Ерофеева, помнишь, такое место, очень наивное… «Любовь и говно» раздел называется. «Чтобы разлюбить свою девушку, представьте, как она срёт».
После недолгого молчания Яна объявляет:
- То, что я встретила утром панков в метро, - это знак!
По её словам, от утренних «маргиналов» пахло немытым телом и застарелой мочой, однако на бомжей они похожи не были. Один из них был очень пьян и агрессивен; когда его шатало, он кричал на товарища, который удерживал его на месте: «Убери руки!»
- В сортире, бывает, пахнет хуже, чем от бомжей, - продолжает Яна.
- По-моему, наоборот. Когда я работал фотографом, ко мне приходили «мочевые бабки»… Весьма неприятно.
- Мы будем есть говно одно или с чем-нибудь?
- Думаю, одно.
- А запивать?
- Мочой запивать.
- Может быть, начнём с питья мочи? А в следующий раз…
- Как хочешь.
- Нет, - поразмыслив, продолжает она, - моча - это не то.
- Согласен. Знаешь, я сейчас представил… Мы сидим на кухне. Я подцепляю пальцем немного дерьма и протягиваю тебе, а ты - мне.
- Мило, - одобряет Яна.
- Можно обмазаться.
- Может, сначала обмажемся? А потом? Потом примем душ.
- Нет. Займёмся любовью.
Яна скептически фыркает.
- В понедельник обмажемся, - допускаю я. - В среду поедим. А в пятницу…
- Не спеши. Вдруг после этого мы больше и не встретимся никогда.
***
- Надо же, какая у тебя благостная мордочка, - замечает Яна.
- Конечно…
Я вспоминаю цитату с её интернет-странички:
«Конечно, нельзя ничего изменить: ведь надо же готовить еду и заниматься тысячью посторонних тебе вещей. И тебе надо рассматривать скучные углы и завитушки, основательно знакомясь с мелкой наличностью мира. Но отчего-то душа моя болит, чувствуя вблизи твою душу и не умея соединиться с ней».
(М.Эпштейн. Метафизический дневник)
Наконец-то я расслаблен, мне тепло, я не чувствую дискомфорта. Словно моя хроническая депрессия делает шаг назад, в прошлое.
Мы допиваем пиво, принесённое с собой. Купленное в баре кончилось сорок минут назад.
- Я не могу играть, слушая это, - один из игроков обходит стол для кикера и встаёт у стены.
- Я тоже, - говорит девушка.
- Они про нас? - поворачиваю голову в сторону Яны.
- Нет, про музыку.
Я достаю из потёртой сумки мобильник. Одиннадцатый час. Мы одеваемся и выходим на улицу.
- Я давал тебе почитать мой рассказ?
- Нет. Ты писал когда-то прозу? - удивляется Яна.
- Лишь одну миниатюру.
Красная бегущая строка: «ЭРОТИЧЕСКИЕ КУКЛЫ… ИХ МОЖНО КУПАТЬ, ПРИЧЁСЫВАТЬ И ПЕРЕОДЕВАТЬ». Двадцать метров до главной улицы города.
В подземке мы расстаёмся.
***
Исследования одного телефона
Тане
В Долине Телефонов жил один - синий, с двумя вываливающимися из запылённых гнёзд кнопками, с проводом, который слишком часто бывал запутанным. Его трубка поднималась и опускалась, он гудел, иногда не только днём, он наполнял пространство немелодичным звонком, - он был похож на многих других.
Маргиналами дисковых и кнопочных миров были телефонные будки, которые дант гудящей Вселенной получил, обменяв на них непонятное слово "деревья". Поэт знал: аппараты, ни разу не подключавшиеся к Сети, - в Лимбе, а взаимно разбитые трубки... нет, это чересчур печально. Он, обожжённый адовым пламенем, так и не узнал о мобильных телефонах, странных скитальцах. Синий аппарат общался и с мобильниками, но они пытались отправить ему смс - ни одна попытка не увенчалась успехом: он был целомудрен.
Синий телефон пытался понять, почему трубка порой не сразу ложится на обшарпанный корпус, когда уже несколько минут звучат прощальные гудки. Неужели этого хотят силы, управляющие другим концом провода?
Он не видел причин для телефонокрушений.
Он будет жить долго.
***
Понедельник.
Зимний вечер заметает все тропинки,
И прохожие с меня не сводят глаз.
И прохожие, они как будто знают,
Что иду к тебе я в первый раз.
На экране компьютера - голопузый очкарик с гитарой на ремне.
Я думаю о фильме Хулио Медема.
…Юная Анна живёт с отцом в пещере на Ибице. Продаёт свои картины на базаре, это яркая наивная живопись. Встреча с меценатом Жюстиной (Шарлотта Рэмплинг) становится для девушки путёвкой в богемную жизнь Мадрида, где она поселяется - вместе с другими молодыми художниками - в доме своей благодетельницы. И занимается искусством. Там же она знакомится с Саидом. Странное волнение она испытывает, наблюдая за тем, как он пишет красками. Между ними завязываются романтические отношения.
Мать Саида была из племени берберов. Вместе с мужем она погибла при попытке бегства из марокканского лагеря для военнопленных. Её соотечественников марокканцы прогнали в алжирскую пустыню.
Однажды у Анны случается непонятный приступ. Это происходит на глазах у психолога-специалиста по гипнозу. Анну погружают в транс, во время которого она разговаривает с Саидом на арабском. Проснувшись, девушка узнаёт, что её возлюбленный покинул дом художников, исчез бесследно.
Работа с бессознательным способствует формированию личного отношения к истории, основанного на подлинном сочувствии. Пройден путь: от беззаботной жизни, сторонящейся многолюдья и забывающей вкус вины, - к поэтическому/политическому акту.
- Как ты хорошо пахнешь
- На вкус, - Анна разгибается, нарушая геометрию позы 69, - я ещё лучше.
Говно валится на ястребиное лицо общественного деятеля…
Я не верю,
Я не верю, я не верю,
Что в глазах твоих - обман, а в сердце - ад.
Я не верю,
Я не верю, я не верю,
Что ребята про тебя мне говорят, -
пискляво блеет лидер группы.
Я надеваю чёрный бархатный пиджак и джинсы, выключаю ПК, достаю с полки электронную книгу и кладу её в сумку. На кухне полминуты стою перед выключенной плитой. На мгновенье замираю в отражении зеркала в прихожей. Надеваю пальто, шарф и перчатки, обуваюсь. Оставляю у порога следы сухой грязи.
В супермаркете я бросаю в корзину две дешёвые зубные щётки, оранжевую и жёлтую, упаковку пластиковых тарелок, комплект пластиковых ложек и десяток одноразовых стаканчиков. В очереди передо мной - один покупатель.
- У Вас есть волшебная карточка? - спрашивает у него кассир.
- Не помню, - признаюсь я. - Главному герою, писателю, затыкают задницу пробкой, и он копит говно.
«Копи говно» - так называлась игра, которой в детстве на даче развлекались Яна с подружкой. Они делали вид, будто не посещают уборной; проигрывал тот, кто первым справлял большую нужду.
- Ещё его кормят еврейскими детьми, - вспоминаю я. - Ещё в нем фигурирует немецкая овчарка… Может быть, она сношается с писателем.
- Ну, я сказала маме: Сорокин в интервью говорит, что изобразил в своих книгах ад. Она согласилась.
- Помнишь отрывок из Батая, полюбившийся мне?
Я - разумеется, не дословно - привожу такой фрагмент:
«- Послушай, Ксения… вот ты потёрлась в литературной среде, ты, должно быть, читала Сада, ты, должно быть, считаешь, что это очень здорово, - как и другие. Так вот, те, кто восхищается Садом, - это мошенники, слышишь? Мошенники...»
- Герой приходит в бешенство. Как Достоевский, увидевший мост… в Германии? В Швейцарии? Ну, ты помнишь. Герой кричит: «Они ели говно? Да или нет?» - Я прерываюсь, чтобы щёлкнуть зажигалкой и сделать затяжку. - Собственно, мошенниками можно назвать и тех, кто любит Сорокина.
- А Батай ел?
- Сомневаюсь.
Я пересказываю фрагмент «Истории глаза»: на глазах у мальчика девочка какает в унитаз, где лежат варёные яйца.
- Глава заканчивается словами: «С тех пор между нами не происходило ничего подобного».
Мы безмятежно курим.
- У Константина Вагинова, в «Трудах и днях Свистонова», главный герой, писатель, собирает газетные заметки, фельетоны… В одной из них рассказывается о романисте, который ради правдоподобности своего повествования рисковал жизнью. Он хотел описать самоубийство - сначала он отравился, потом попытался застрелиться… Наконец, он лёг под поезд, наверное. После каждой попытки литератор оказывался в больнице.
Я смотрю на окружающих. Кажется, они не слышат, как мы обсуждаем дерьмо. Играют в кикер и пьют алкоголь.
***
- Почему говно вызывает отвращение? - спрашиваю я.
- Оно воняет…
- А если его предложить ребёнку?
- Трёхлетка, наверное, съест. Пятилетний - уже нет.
- Трёхлетке ещё не навязано подобное восприятие…
Я любуюсь пушком, покрывающим щёки возлюбленной.
- Ты хотела бы попробовать говно?
Небольшая пауза.
- Это было бы интересно. А ты?
- Мне тоже интересно, - говорю я и отпиваю немного пива. На столе - круглые подтёки от стаканов. - В понедельник, после занятий?
- Давай.
Яна вернётся к себе домой в полчетвёртого. В нашем распоряжении будет пять часов - до прихода её матери.
Я трусь щекой о её щёку.
- У нас возникли общие интересы, - смеётся она.
- Я возбудился, - шепчу я ей на ухо.
- Извращенец, - констатирует она. - Чьё говно будем есть?
- И твоё и моё. Чем: ложечкой или руками?
- Ложечкой. Так культурнее…
Мы неторопливо целуемся.
- Ты думал о говне животных? - интересуется Яна.
- Да. Пахнет оно менее гадко.
- Может, стоит начать с него?
- Нет: мы можем чем-нибудь заразиться. Глистами, например.
- Точно, - соглашается ненаглядная. - Может, начать с детского кала?
- Как хочешь.
- И где же мы его достанем?.. У мамы на работе?
Её мать - психолог в детском саду.
- «Каждый день я хожу по земле с черным мешком для мусора», - цитирует Яна, улыбаясь. - Как его собрать?
- Из горшка.
- Сложно будет незаметно проникнуть в детский туалет вовремя, да еще и насобирать. И я считаю, - смеётся, прикрывая рот рукой, - свежее еще ничего, но постоявшее… Даже если у меня всё получится, пока я довезу говно до дома, оно станет мерзким.
***
- Мы маргиналы? - задаю я вопрос.
- Пока, конечно, нет. Вот после того, как попробуем…
- У Виктора Ерофеева, помнишь, такое место, очень наивное… «Любовь и говно» раздел называется. «Чтобы разлюбить свою девушку, представьте, как она срёт».
После недолгого молчания Яна объявляет:
- То, что я встретила утром панков в метро, - это знак!
По её словам, от утренних «маргиналов» пахло немытым телом и застарелой мочой, однако на бомжей они похожи не были. Один из них был очень пьян и агрессивен; когда его шатало, он кричал на товарища, который удерживал его на месте: «Убери руки!»
- В сортире, бывает, пахнет хуже, чем от бомжей, - продолжает Яна.
- По-моему, наоборот. Когда я работал фотографом, ко мне приходили «мочевые бабки»… Весьма неприятно.
- Мы будем есть говно одно или с чем-нибудь?
- Думаю, одно.
- А запивать?
- Мочой запивать.
- Может быть, начнём с питья мочи? А в следующий раз…
- Как хочешь.
- Нет, - поразмыслив, продолжает она, - моча - это не то.
- Согласен. Знаешь, я сейчас представил… Мы сидим на кухне. Я подцепляю пальцем немного дерьма и протягиваю тебе, а ты - мне.
- Мило, - одобряет Яна.
- Можно обмазаться.
- Может, сначала обмажемся? А потом? Потом примем душ.
- Нет. Займёмся любовью.
Яна скептически фыркает.
- В понедельник обмажемся, - допускаю я. - В среду поедим. А в пятницу…
- Не спеши. Вдруг после этого мы больше и не встретимся никогда.
***
- Надо же, какая у тебя благостная мордочка, - замечает Яна.
- Конечно…
Я вспоминаю цитату с её интернет-странички:
«Конечно, нельзя ничего изменить: ведь надо же готовить еду и заниматься тысячью посторонних тебе вещей. И тебе надо рассматривать скучные углы и завитушки, основательно знакомясь с мелкой наличностью мира. Но отчего-то душа моя болит, чувствуя вблизи твою душу и не умея соединиться с ней».
(М.Эпштейн. Метафизический дневник)
Наконец-то я расслаблен, мне тепло, я не чувствую дискомфорта. Словно моя хроническая депрессия делает шаг назад, в прошлое.
Мы допиваем пиво, принесённое с собой. Купленное в баре кончилось сорок минут назад.
- Я не могу играть, слушая это, - один из игроков обходит стол для кикера и встаёт у стены.
- Я тоже, - говорит девушка.
- Они про нас? - поворачиваю голову в сторону Яны.
- Нет, про музыку.
Я достаю из потёртой сумки мобильник. Одиннадцатый час. Мы одеваемся и выходим на улицу.
- Я давал тебе почитать мой рассказ?
- Нет. Ты писал когда-то прозу? - удивляется Яна.
- Лишь одну миниатюру.
Красная бегущая строка: «ЭРОТИЧЕСКИЕ КУКЛЫ… ИХ МОЖНО КУПАТЬ, ПРИЧЁСЫВАТЬ И ПЕРЕОДЕВАТЬ». Двадцать метров до главной улицы города.
В подземке мы расстаёмся.
***
Исследования одного телефона
Тане
В Долине Телефонов жил один - синий, с двумя вываливающимися из запылённых гнёзд кнопками, с проводом, который слишком часто бывал запутанным. Его трубка поднималась и опускалась, он гудел, иногда не только днём, он наполнял пространство немелодичным звонком, - он был похож на многих других.
Маргиналами дисковых и кнопочных миров были телефонные будки, которые дант гудящей Вселенной получил, обменяв на них непонятное слово "деревья". Поэт знал: аппараты, ни разу не подключавшиеся к Сети, - в Лимбе, а взаимно разбитые трубки... нет, это чересчур печально. Он, обожжённый адовым пламенем, так и не узнал о мобильных телефонах, странных скитальцах. Синий аппарат общался и с мобильниками, но они пытались отправить ему смс - ни одна попытка не увенчалась успехом: он был целомудрен.
Синий телефон пытался понять, почему трубка порой не сразу ложится на обшарпанный корпус, когда уже несколько минут звучат прощальные гудки. Неужели этого хотят силы, управляющие другим концом провода?
Он не видел причин для телефонокрушений.
Он будет жить долго.
***
Понедельник.
Зимний вечер заметает все тропинки,
И прохожие с меня не сводят глаз.
И прохожие, они как будто знают,
Что иду к тебе я в первый раз.
На экране компьютера - голопузый очкарик с гитарой на ремне.
Я думаю о фильме Хулио Медема.
…Юная Анна живёт с отцом в пещере на Ибице. Продаёт свои картины на базаре, это яркая наивная живопись. Встреча с меценатом Жюстиной (Шарлотта Рэмплинг) становится для девушки путёвкой в богемную жизнь Мадрида, где она поселяется - вместе с другими молодыми художниками - в доме своей благодетельницы. И занимается искусством. Там же она знакомится с Саидом. Странное волнение она испытывает, наблюдая за тем, как он пишет красками. Между ними завязываются романтические отношения.
Мать Саида была из племени берберов. Вместе с мужем она погибла при попытке бегства из марокканского лагеря для военнопленных. Её соотечественников марокканцы прогнали в алжирскую пустыню.
Однажды у Анны случается непонятный приступ. Это происходит на глазах у психолога-специалиста по гипнозу. Анну погружают в транс, во время которого она разговаривает с Саидом на арабском. Проснувшись, девушка узнаёт, что её возлюбленный покинул дом художников, исчез бесследно.
Работа с бессознательным способствует формированию личного отношения к истории, основанного на подлинном сочувствии. Пройден путь: от беззаботной жизни, сторонящейся многолюдья и забывающей вкус вины, - к поэтическому/политическому акту.
- Как ты хорошо пахнешь
- На вкус, - Анна разгибается, нарушая геометрию позы 69, - я ещё лучше.
Говно валится на ястребиное лицо общественного деятеля…
Я не верю,
Я не верю, я не верю,
Что в глазах твоих - обман, а в сердце - ад.
Я не верю,
Я не верю, я не верю,
Что ребята про тебя мне говорят, -
пискляво блеет лидер группы.
Я надеваю чёрный бархатный пиджак и джинсы, выключаю ПК, достаю с полки электронную книгу и кладу её в сумку. На кухне полминуты стою перед выключенной плитой. На мгновенье замираю в отражении зеркала в прихожей. Надеваю пальто, шарф и перчатки, обуваюсь. Оставляю у порога следы сухой грязи.
В супермаркете я бросаю в корзину две дешёвые зубные щётки, оранжевую и жёлтую, упаковку пластиковых тарелок, комплект пластиковых ложек и десяток одноразовых стаканчиков. В очереди передо мной - один покупатель.
- У Вас есть волшебная карточка? - спрашивает у него кассир.