Есть кто?
Пикет
У Стручкова, Николая Тимофеевича, нервы сдали. Вышел он под памятник лошади, покрутился немного, шапку нахлобучил и плакат развернул: «Остановите».
Сначала, конечно, сознательные граждане подошли. Они там всегда собираются рядом. Воздействовали, двинули вежливо пару раз в торец. Стручков стоит. Потом пенсионерки Стручкова окружили, сумками машут, орут: чего тебе тут, мол, остановить надо, гнида неблагодарная. Стручков стоит. И такой, главное, маленький, сутулый, носик сливкой - аж зло берет. Потом уже блюстители подъехали, на машине сразу, чтоб удобней. Чего, спрашивают, останавливаем, гражданин, для какой конкретно цели мешаем красивому виду. Стручков взглянул на них грустно, носом шмыгнул и плакатик свой повыше поднял.
Упаковали Стручкова, привезли в отделение, тут и началось. Отправили одного сотрудника с ним побеседовать - вышел сотрудник тоже сутулый, медленный, и глядит тоже грустно, и рапортует не по форме:
- Остановите.
Посмеялись, отправили другого - та же история. Выходит обратно уже не надежный работник органов, а как будто натуральный Стручков, Николай Тимофеевич - сутулый, носик сливкой, глядит грустно.
- Остановите, - говорит. - Ну что вам стоит? Ну остановите, а.
Третий и вовсе плакат себе тоже нарисовал и встал посреди коридора. Проходу мешает, граждане, выражаясь цензурно, в недоумении.
Ближе к ночи всосал стручковский пикет почти все отделение. Полицейские, такие печальные, точно вспомнили вдруг, что в душе-то они навсегда милиционерами останутся, писали на стенах зловещее требование и пускали из окон самолетики с ним же, сложенные из документации. Не поддавшиеся влиянию сотрудники вызвали подкрепление и даже вертолет.
Утром уже были и телевидение, и ОМОН, днем - бронетехника, а вечером начались обращения к народу по федеральным каналам. Причем некоторые обращавшиеся выглядели бледно и мужественно, а некоторые - ну совсем как Стручков, Николай Тимофеевич.
И после полуночи, несмотря на принятые меры, всё действительно начало останавливаться. Разгибалось, расправлялось, разглаживалось, кряхтело и долго еще дрожало потом мелкой дрожью от пережитого напряжения. А когда успокоились последние щелчки и потрескивания, Стручков поднял голову и прислушался к тишине. Было хорошо, как ночью на даче. Стручков вздохнул с облегчением, пробурчал «ну а вы говорили…», свернул аккуратно свой плакат и ушел домой.
У Стручкова, Николая Тимофеевича, нервы сдали. Вышел он под памятник лошади, покрутился немного, шапку нахлобучил и плакат развернул: «Остановите».
Сначала, конечно, сознательные граждане подошли. Они там всегда собираются рядом. Воздействовали, двинули вежливо пару раз в торец. Стручков стоит. Потом пенсионерки Стручкова окружили, сумками машут, орут: чего тебе тут, мол, остановить надо, гнида неблагодарная. Стручков стоит. И такой, главное, маленький, сутулый, носик сливкой - аж зло берет. Потом уже блюстители подъехали, на машине сразу, чтоб удобней. Чего, спрашивают, останавливаем, гражданин, для какой конкретно цели мешаем красивому виду. Стручков взглянул на них грустно, носом шмыгнул и плакатик свой повыше поднял.
Упаковали Стручкова, привезли в отделение, тут и началось. Отправили одного сотрудника с ним побеседовать - вышел сотрудник тоже сутулый, медленный, и глядит тоже грустно, и рапортует не по форме:
- Остановите.
Посмеялись, отправили другого - та же история. Выходит обратно уже не надежный работник органов, а как будто натуральный Стручков, Николай Тимофеевич - сутулый, носик сливкой, глядит грустно.
- Остановите, - говорит. - Ну что вам стоит? Ну остановите, а.
Третий и вовсе плакат себе тоже нарисовал и встал посреди коридора. Проходу мешает, граждане, выражаясь цензурно, в недоумении.
Ближе к ночи всосал стручковский пикет почти все отделение. Полицейские, такие печальные, точно вспомнили вдруг, что в душе-то они навсегда милиционерами останутся, писали на стенах зловещее требование и пускали из окон самолетики с ним же, сложенные из документации. Не поддавшиеся влиянию сотрудники вызвали подкрепление и даже вертолет.
Утром уже были и телевидение, и ОМОН, днем - бронетехника, а вечером начались обращения к народу по федеральным каналам. Причем некоторые обращавшиеся выглядели бледно и мужественно, а некоторые - ну совсем как Стручков, Николай Тимофеевич.
И после полуночи, несмотря на принятые меры, всё действительно начало останавливаться. Разгибалось, расправлялось, разглаживалось, кряхтело и долго еще дрожало потом мелкой дрожью от пережитого напряжения. А когда успокоились последние щелчки и потрескивания, Стручков поднял голову и прислушался к тишине. Было хорошо, как ночью на даче. Стручков вздохнул с облегчением, пробурчал «ну а вы говорили…», свернул аккуратно свой плакат и ушел домой.