И опять я Дюма-маму запостил...
Как же нет, если она в моём браслете?
И с красным флагом не ходит...
А я поехал за хадаком для неё...
А будет сегодня её текст про котов. Вот.
Одно мгновенье детства.
...Я слукавил, сказав, что совершенно забыл свое детство. Точнее, я постарался аккуратно стереть те события, о которых мне не очень хочется рассказывать. Те, которые я сам считаю унизительными и неловкими. Но, как назло, они-то первыми и всплывают, совсем некстати, в одно мгновение, и стоишь, ими пораженный, посреди своего настоящего, не в силах отделаться от прошлого. Достаточно случайно подслушанного слова, сказанного со знакомой интонацией, запаха, наводящего на определенные воспоминания, узнаваемой мелодии. Недалекие люди полагают, будто нельзя вернуть прошлое. Я довольно быстро убедился в обратном.
Обморочный дух цветущей белой сирени, первые теплые вечера в конце мая, наполненные предчувствием чего-то большего, светлые ночи и ясные дни... Наш злосчастный климат куда как милее именно в этот период, следующий сразу после моего дня рождения и продолжающийся до Янова дня, когда солнце входит в зенит. На конной прогулке в Екатерингофе, когда я обычно не предаюсь никаким размышлениям, а наслаждаюсь ощущением движения, ветра в волосах и солнца на коже, я, уловив знакомый аромат от целой сиреневой рощи, вдруг вспомнил всё.
Задвинский форштадт, наш сад, за которым мы ухаживали всемером, не считая служанок Мартины и Ирмы. Ранний вечер, но солнце еще не зашло - висит в безоблачном небе, заливая округу янтарным светом. Воздух наполнен густым ароматом цветов, заставляя сердце томиться в ожидании чего-то прекрасного и необыкновенного.
Я возвращаюсь в дом, думая, что припозднился, и на ужин мне ничего не достанется уже. Но чувство голода приглушено - день выдался жаркий. Мои ладони и коленки измазаны в земле и песке, и я поспешно отряхиваюсь, дабы мне не досталось за неопрятность от Минны или от матушки.
Краем глаза я замечаю подол голубого ситцевого платьишка, золотистый отблеск растрепанных длинных кудрей.
«Кати? Ты что здесь делаешь?» - спрашиваю я.
Младшая сестра хватает меня за запястье и говорит: «Кристхен, пойдем, кое-что покажу».
Лицо ее разгорелось, в глазах - тревога, смешанная с возбуждением. Нечасто ее достанешь.
«Да уж поздно...», - неуверенно говорю я, пытаясь подавить огонек любопытства, уже зажегшийся в моей душе. Сестрица прекрасно знала о том, как просто превратить эту искру в пламя, и нынче нагло этим пользовалась.
«Нам только туда и обратно, не больше», - Катарина показывает в сторону черносмородиновых кустов, разросшихся темно-зеленой живой стеной.
«Ну пошли, что ли», - говорю я нарочито небрежным тоном.
Быстрым шагом мы дошли до смородины, в которой так хорошо прятаться. Ничуть не беспокоясь о своем платье, сестра ныряет в заросли, уверенно раздвигая их локтями.
«Ну где же она? Кс-кс», - подзывает Катарина невидимую кошку. - «Maussi, Maussi...»
«Maussi?» - передразнил я ее. - «Только ты могла додуматься кота мышью назвать».
«Это не кот, а кошка», - уверенно проговорила сестренка. - «Это во-первых. А во-вторых, не кричи ты так, она пугается... Кс-кс».
«Ты ей лучше бы с кухни что принесла», - предложил я.
«Как будто я не додумалась», - Катарина оглянулась на меня с особенным, присущим только ей ироничным выражением, которое не растеряла и доселе. Она порылась в кармане фартука и достала целую сосиску.
«Ничего ты... Мартина узнает, сколько крику будет», - заметил я. В самом деле, у нас и так все в кладовой было наперечет, а Кати свободно берет, что ей вздумается, дабы скормить какой-то приблудной кошке.
«А я с ней сговорилась», - сестра присела на корточки, и ее стало вообще не видно в кустах.
Она продолжала звать невидимого зверька, и вскоре я присоединился к этому зову.
Вскоре послышалось шуршание. Я увидел сначала два зеленых огонька, а потом и всю кошку, которую Кати окрестила «Мышкой». Прозвище к ней подходило - такая же маленькая, чуть больше котенка, серо-полосатая и неприметная. Пушистая хищница подошла, осторожно присев поодаль, обнюхала протянутую сосиску - мне показалось, что морда в этот миг у нее была самая озабоченная, - и только потом приступила к трапезе, жадно проглатывая целые куски измельченного мяса. По всей видимости, кошка была голодна и сильно, потому как, отобедав, просительно уставилась на Катарину, а потом и на меня.
«Потом принесем. Пока иди крыс лови!» - сказала Катарина. Но кошка не спешила нас покидать.
Я протянул руку, чтобы погладить эту Мышку.
«Ты что?» - зашептала сестра. - «Она злая и царапается - смотри как!»
Кати показала мне несколько свежих царапин на руке.
Я этой участи счастливо избежал, и Мышка, на удивление Кати, далась мне в руки и даже не попыталась оцарапать. Даже чуть слышно замурлыкала, когда я почесал ее за ушами.
«Она откуда? От соседей приблудилась?» - спросил я.
Катрина пожала плечами.
«Не знаю... Чистая и не лишайная. Даже не блохастая. Чья-то, наверное...»
Тут мы услышали, как нас обоих зовут в дом, и быстро, не сговариваясь, побежали к крыльцу. Конечно, мне досталось за грязь.
...Эта Мышка стала нашим другом на долгие летние месяцы. Ходила за нами, таскала крыс, которых не ела - только душила, приходила, когда вздумается, и позволяла мне себя гладить - Катрина до сих пор получала от нее только царапины и укусы. Было понятно, что Мышка никому не принадлежит, поэтому мы могли считать себя ее полноправными хозяевами. В июле стало ясно, что у нашей любимицы будут котята. Мы с Катрин приготовили ей корзинку, и одним утром увидели шестерых детенышей, которых их мать тщательно вылизывала своим шершавым языком. Можно себе представить, насколько мы были обрадованы и удивлены! Вскоре выяснилось, что родилось четыре котика и две кошечки. Мы даже попытались сделать им домик, чтобы кошачье семейство могло укрыться от непогоды, но там что Мышка, что ее котята, которые быстро начали ковылять на лапках и открыли глаза, отказывались сидеть.
Отчего-то других братьев и сестер мы в свою тайну не посвящали. Даже Иохан, который все время за мной таскался, узнал об этом только позже. Я долго не разрешал ему даже подходить к месту, где обитали наши питомцы, и только потом, по строжайшему секрету, показал ему корзинку с уже подросшими котятами. Почти все они напоминали внешне свою мать, за исключением одного рыжего кота и черной кошечки, и мы упражнялись в придумывании им кличек. В месяц они уже выглядели очень красивыми и пушистыми, привыкли к нам, охотно сидели на руках и откликались по первому зову. Мышка вовсю учила детей охотиться - устраивать засады на воробьев, искать грызунов.
...Мы не задумывались о будущем. Я как-то услышал, как мать жалуется соседке, что кто-то топчется по ее грядкам и клумбам, а ей посоветовали разбросать отраву от сусликов... Матушка не спешила последовать этому совету, но мы с Катариной поняли, что наша семья в опасности. Надо было перенести их в другое место - но сначала требовалось отловить всех. Или найти тех, кто бы взял котят...
Нас опередили.
Я помню, как мать схватила меня за руку, больно вывернув ее, и сказала сквозь зубы: «Кристоф-Генрих, кто тебя научил врать и брать чужие вещи?»
Быстрым шагом она поволокла меня к злополучному кусту и ткнула в корзинку, где сидела испуганная Мышка, а к ней жались три котенка. При виде нас они поспешили улизнуть в кустах.
«Вот теперь лови их всех!» - произнесла моя родительница с презрением в голосе.
«Зачем? Они ничего плохого не сделали...», - попытался оправдаться я.
«Ничего? У нас весь огород по их милости перекопан - ничего! Право, ты меня поражаешь своей глупостью. Хватит уже в облаках витать!» - выговорили мне.
«Разве мы не можем взять их в дом?» - спросила Катарина, которая, услышав шум, подбежала к нам.
«Зачем нам столько кошек?» - оглянулась на нее мать. - «Они ж все дикие... Кстати, это от них у тебя царапины? Еще лишая и блох не хватало».
Сколько бы мы не выпрашивали оставить нам хоть одну, самую красивую кошечку из помета, сколько бы мы не пообещали распорядиться судьбами всех остальных, мать была неумолима.
Вскоре она, служанки и мой старший брат поймали всех. И их утопили в ведре. Заодно с Мышкой. Слава Богу, я не был свидетелем этой казни. Мне Иохан рассказал.
«И ты ничего не сделал?!» - воскликнул я.
«А что я мог сделать? Меня Фрицхен побьет», - пробормотал мой младший брат.
«Ты трус!» - закричал я. - «Уйди от меня!»
Матушку я нашел в огороде, поливающей кусты пионов.
«Зачем вы так сделали?» - спросил я, не думая, что мои слова звучат дерзко или неподобающе.
«Что ты сказал, Кристхен?» - она оторвалась от своего занятия и взглянула мне прямо в глаза.
«За что вы убили Мышку и котят?» - продолжил я.
«Как ты сказал? Убила?» - переспросила мать с металлом в голосе.
«Их же утопили по вашему приказанию», - я уже предчувствовал, что мне не миновать наказания, да еще самого строгого.
«И правильно сделали. А тебя я еще не наказала за то, что ты развел паразитов», - она снова взялась за лейку.
«Они не паразиты!»
«Не перечь мне, Кристоф-Генрих», - сказала мать. - «Ты и так уже заработал на пару часов в чулане».
Замечу - за все детство меня почти не пороли. Вместо этого отправляли посидеть в темном чулане пару-тройку часов. И всякий раз, когда меня туда отправляли - а я упирался руками и ногами, так, что приходилось звать кого-то из старших братьев или даже нашего кучера, чтобы внести меня в эту импровизированную темницу - я думал: «Вот лучше бы выпороли!» Темноты я сильно боялся все свое детство, матушка это знала, и, вместо того, чтобы помочь мне преодолеть этот страх, пользовалась им в качестве меры воздействия на меня. Я был, да и остаюсь одарен богатым воображением, и в этом сыром помещении, куда не проникало ни лучика света, мне мерещились всевозможные чудовища. Сразу вспоминались все страшные истории и жутковатые сказки, какие я слышал.
...Тогда, однако, я отправился в заключение с решимостью, достойной подражания. Более всего я не хотел, чтобы Катарина узнала о том, что сталось с Мышкой и котятами. Вину я взял на себя - да, я первый нашел кошку и начал ее подкармиливать втайне, да, все это было моей инициативой. Кати тут вообще не причем.
Почему я это все вспомнил тогда? А вот не знаю. Как-то больно было за семь загубленных невинных жертв. Пусть и говорят, что у животных души нет. Перед глазами стоит Мышка, лежащая в корзинке, и подросшие котята, прижавшиеся к ее мохнатой груди. Кошек с тех пор я люблю, и они отвечают мне взаимностью.
Когда я пересказал эту историю Доротее, та спросила сначала: «А ты точно все верно помнишь, Бонси?»
«Хочешь сказать, что моя мать не могла быть такой жестокой?» - усмехнулся я.
Она кивнула.
«Времена были трудные», - развел я руками. - «Мне сложно ее винить нынче, хотя можно было найти другой выход из ситуации».
«Уж прости, Бонси, но матушка была права. Кошки ненамного отличаются от крыс», - поморщилась она. - «Такие же грязные и противные...»
Я ничего не сказал, но слова меня покоробили. Ничего не сказав, я вышел из комнаты и прошел к себе в кабинет.
...Мою мать весь свет считает прекрасной и доброй женщиной, обладающей, в то же время, необходимой твердостью и решительностью, не так часто встречающимися в наших дамах. Она действительно посвящала нам немало времени, тогда как немало ее ровесниц видело своих детей лишь десять минут в день. Она действительно постаралась как можно реже использовать розги, не сломав дюжину которых ребенка не вырастишь, как гласит пословица. Если бы я начал хулить ее вслух, то столкнулся бы с недоуменными, а то и негодующими взглядами. Тогда я действительно не злился на мать - как можно злиться на бесстрастного судью? Я нарушил правило - за это следует наказание, и никак иначе. Но я понял, что мать может убить. Легко и быстро, не задумываясь о последствиях...
Click to view