Как убивали людей мясники из спецназа «Витязь» в 1993 году
Оригинал взят у burckina_faso в Как убивали людей мясники из спецназа «Витязь» в 1993 году
ivkonstant в Октябрь 1993 (продолжение)
Руцкого я встретил, бегущим по коридору Дома Советов. Вид у него был боевой: глаза горели, усы воинственно топорщились.
-- Александр Владимирович, какие указания будут?
Руцкой на мгновение задумался.
-- Вот что: собирай людей и поезжай в Останкино. Только будьте аккуратнее! Задача - добиться для меня прямого эфира. Сегодня же, чем быстрее, тем лучше. Нужно объявить народу о низложении Ельцина.
-- Брагин не даст нам эфира, я его знаю.
-- Даст, если мы поднажмем. Нужно, чтобы людей собралось побольше. Давай, двигай!
Выбежав на улицу, ищу водителей для поездки в Останкино. Добровольцы сразу же нашлись. Нашлись и исправные грузовики, в которые моментально набилась сотня активистов. Остальные должны были подтянуться пешим ходом.
-- Поехали штурмовать Империю лжи, - веселилась молодежь, составлявшая большинство в нашей команде.
В любой стране телевидение, так или иначе, контролируется государством (даже если ТВ считается независимым или общественным). В любой стране телевидение работает на политическую элиту (даже критикуя ее) и дискредитирует оппонентов власти. Но далеко не везде и не всегда средства массовой информации позволяют себе объявить оппозиции настоящую информационную войну. Но в России начала 90-ых годов почти все СМИ и особенно телевидение устроили самую настоящую травлю всех оппонентов Ельцина. Высмеивание, глумление, сфабрикованные обвинения, чудовищные сравнения и прямая ложь - в ходе подготовки государственного переворота все использовалось самым беззастенчивым образом. Такой изощренности массового промывания мозгов советское время не знало. Это стало ноу-хау новой «демократической» журналистики. И ничего удивительного в том, что к телевидению приклеился ярлык «Империя лжи», в такой ситуации не было. Кстати, многие герои той информационной войны и сегодня активно светятся на голубых экранах, с тем же пафосом обрушиваясь - но теперь уже на своих бывших кумиров.
С песнями и свистом выехали на Калининский, свернули на Садовое кольцо, и лоб в лоб столкнулись с колонной Анпилова, который двигался со своими людьми в сторону Белого дома.
-- Витя! Мы в Останкино! Давай с нами! - кричат ему из машин.
Виктор Иванович не заставил себя долго уговаривать и, перемахнув через борт грузовика, приземлился у меня на коленях.
-- Это хорошо, что с нами Анпилов. Он красный, а мы белые, забористый ерш получается, - зубоскалят спутники.
По городу двигалась военная техника: одно время мы ехали параллельно колонне спецназовцев, весело махавших нам руками с брони БТРов.
-- Армия с народом! - уверяли мы друг друга.
На подъезде к Останкино наша уверенность стала улетучиваться: неподалеку от телецентра в зеленке притаилась пара бронетранспортеров, а вдоль здания стояла цепь солдат дивизии Дзержинского. Морды у военных казались суконными, вступать в беседы с нами никто из них не желал.
Народ у телецентра уже собирался: человек триста - четыреста демонстрантов столпилось напротив одного из подъездов. Входная стеклянная дверь оказалась запертой. За стеклом маячили военные в касках и бронежилетах. Постучал, помахал депутатским удостоверением:
-- Приехал переговорить с руководством телевидения.
Входная дверь открылась, меня пропустили в тамбур. Проход преградили двое спецназовцев в масках с автоматами в руках.
-- Что нужно?
-- Мне нужно переговорить с директором «Останкино» Брагиным Вячеславом Ивановичем, вот мои документы.
Один из них взглянул на мое удостоверение и пошел звонить по телефону. Вскоре вернулся:
-- Брагин не будет с Вами разговаривать, он занят.
-- Ну, кто-нибудь из замов, у меня поручение Верховного Совета.
Спецназовец щелкнул предохранителем автомата и упер мне в грудь вороненый ствол,
-- Покиньте помещение. У Вас тридцать секунд. Потом буду стрелять.
Оснований сомневаться в серьезности намерений человека в маске я не имел и вынужден был ретироваться. К этому времени к телецентру подтянулась колонна Макашова - пара сотен демонстрантов и десятка полтора вооруженных бойцов. Вооружены они были автоматами, и лишь у одного парня имелся в распоряжении противотанковый гранатомет.
-- Трофейный, - с гордостью говорил он.
Впрочем, обращаться со своим трофеем боец явно не умел: он растерянно вертел это серьезное оружие в руках, пытаясь приладить к нему гранату, но никак не мог справиться с этой задачей, и граната периодически выскальзывала у него из рук, грохаясь с металлическим лязгом на асфальт.
-- Друг, ты так нас поубиваешь, - с опаской обратился к нему немолодой отставник, - отдал бы ты кому-нибудь эту игрушку.
-- Это мой трофей, я его добыл, - оскорбился боец.
-- Ну, давай, я тебя хотя бы научу с ним обращаться, - предложил ветеран.
Дальнейшие события показали, что полученный урок впрок бойцу не пошел. В это время на улице шел митинг, в котором принимало участие все больше людей. Демонстранты подходили целыми колоннами и отдельными группами; в конце концов, у телецентра собралось не менее десяти тысяч человек. Содержание выступлений не отличалось разнообразием: ораторы напоминали телевизионщикам, что телецентр построен на народные деньги и, следовательно, служить должен народу, а не банде узурпатора Ельцина. Затем, как обычно, следовали речевки. Самая популярная: «Ельцин - на нары, Руцкой - президент»!
Тем временем Макашов тоже сходил на переговоры с руководством телевидения, которые окончились точно так же безрезультатно. Из Белого дома по рации передавались победные реляции и обещания скорого прибытия войск, «верных Конституции и присяге», но время шло, а войска, если и прибывали, то исключительно к противной стороне. Уже смеркалось, а никакого приемлемого для сторонников Верховного Совета разрешения ситуации не просматривалось.Тут кто-то подсказал Макашову, что митинговать у этого здания телецентра (АСК 1) нет смысла, поскольку прямой эфир транслируется из здания напротив (АСК 3) и что туда и надо стучаться. Стали перебираться на другую сторону улицы Академика Королева, по обеим сторонам которой и расположен телецентр. Снова переговоры с какими-то мелкими милицейскими начальниками, опять безрезультатные. В дверях и окнах здания мелькают многочисленные спецназовцы, вооруженные и оснащенные с ног до головы.
Такое впечатление, что их с каждым часом становится все больше.
Макашов начинает нервничать.
-- Всем вооруженным, построиться у входа в телецентр, - командует он, остальным отойти в сторону!
Жиденькая цепочка бойцов Макашова производила жалкое впечатление. Особенно нелепо выглядел гранатометчик, с колена прицелившийся в сторону спецназовцев из подразделения «Витязь». Как на грех, он опять потерял гранату, и лихорадочно старался пристроить ее на место. Тут появился грузовик, попытавшийся протаранить вход в телецентр, но так и не справившийся со своей задачей - из-за высокой кабины он застрял в дверях.
-- Безоружным и журналистам отойти в сторону! - повторил приказ Макашов.
Внутри вдруг образовалась какая-то холодная пустота: не знаю, каким местом, но я почувствовал, что сейчас, сию минуту - начнется! И сделал шаг в сторону, вжавшись спиной в узкий бетонный проем между двумя окнами. И тут же все загрохотало: в вестибюле здания раздался громкий хлопок, и из всех окон телецентра, тысячи трассирующих пуль понеслись в густую толпу, разрывая плоть безоружных людей. Многие падают, корчатся на земле, кричат, зовут на помощь. Но огонь, с каждой секундой становится лишь сильнее и беспощаднее. Снайперы стреляют с крыши соседнего здания. Прицельно бьют по журналистам, по добровольцам, пытающимся вытаскивать раненых, расстреливают подъехавших врачей скорой помощи.
И справа, и слева от моего ненадежного убежища из окон вырываются снопы трассирующих пуль; я медленно, спиной, опускаюсь на землю и, прижимаясь к цоколю здания, ползу в сторону. Вот какое-то невысокое ограждение, переваливаюсь через него, снова ползком, низко над головой поют трассеры, в метре от меня, пули выбивают искры из каменного бордюра. Еще несколько метров ползком, а дальше короткими перебежками. Наконец, добираюсь до небольшой рощицы из сотни деревьев, там полно людей, прячущихся от огня. Пытаюсь укрыться за не слишком массивным деревом, где уже нашел убежище один человек.
-- Потеснись, друг, - прошу его.
Он освобождает для меня добрую половину ствола. Теперь можно и перекурить.
-- Привет, Илья, дай затянуться.
В неверном огоньке потухающей спички узнаю Эдуарда Лимонова - писателя и активиста оппозиции.
Отдышавшись, осматриваюсь: площадка перед зданием телецентра завалена телами убитых и раненых. Никаких попыток штурма, разумеется, никто не предпринимает. Какой «штурм», когда соотношение сил примерно один к пятидесяти в их пользу? Более того, никто и не думает открыть ответный огонь - бессмысленно: противник в укрытие, перестрелка только умножит жертвы. Удивительно, но демонстранты не разбежались по домам: большинство отступило на несколько сот метро, остановилось и ждет.
Чего ждет? Наверное, обещанной помощи войск, «верных Конституции».
А эти мясники из «Витязя» бьют направо и налево, перенося огонь все дальше от телецентра. Число убитых и раненых растет, много случайных жертв. Вижу фантасмагорическую картину: сильно подвыпивший мужчина, с баяном в руках и в сопровождение двух тоже не очень трезвых дам, неспешно идет посреди улицы, распевая во все горло: «Славное море - священный Байкал». Ему кричат: «Куда, стой, туда нельзя, там стреляют»!
-- А мне по… - отмахивается тот и продолжает движение.
-- Стой. Стой. Убьют!
Спутницы певца, наконец, понимают, куда они попали и бросаются врассыпную. Но мужчина бесстрашно продолжает движение: «Эй, баргузин, пошевеливай вал»! Длинная пулеметная очередь наискось прошивает его тело вместе с баяном, он судорожно дергается, падает и навеки замолкает. Низко пригибаясь, перебежками, отправляюсь на поиски Макашова. Нахожу его в той же рощице - это единственное укрытие вокруг. Он мрачен и подавлен.
-- Альберт! Что делать будем?
-- Уводить людей.
-- А что там с обещанными войсками?
-- Не будет никаких войск, уводите людей!
Перебегаю от дерева к дереву. Пытаюсь объяснить людям ситуацию:
-- Уходите.
-- Куда?
-- Куда угодно. Домой.
-- А как же телевидение?
-- Черт с ним, с телевидением.
И в этот момент раздается нестройное, но громкое «Ура»! Из-за дальнего от нас угла телецентра появляется бронетранспортер, с развивающимся на башне красным флагом - тем самым - серпастым и молотастым.
-- Наши пришли! - в восторге кричат люди.
И, действительно, поравнявшись со зданием телецентра, БТР открывает огонь по первому этажу, где медленно разгорается пламя пожара.
-- Так их - палачей, садистов, - радуется народ.
А БТР движется дальше и вдруг, развернув башню, переносит огонь на рощицу, служащую укрытием демонстрантам. Первая очередь крупнокалиберного пулемета рубит ветки у нас над головой. Вторая - точнее; и вот уже падают люди, только что радостно кричавшие «Ура»! Наконец, народ неохотно начинает расходиться. Но стрельба не прекращается, озверевшие вояки расходуют немереный боезапас, поливая огнем все, что подает признаки жизни километра на полтора вокруг. К раненым не подойти, бьют прицельно.
Выручают герои-одиночки: парень лет двадцати пяти, вскочил за руль брошенной поливальной машины, и резко сдав задним ходом, подкатил к раненому. По водовозу стреляют: из пробитого бака хлещет вода, но водитель, выскочив из машины, подхватывает искалеченное тело и относит его в кабину. Минута - и раненый в руках медиков. Тут же эта операция повторяется вновь, и так до тех пор, пока не глохнет пробитый двигатель машины.
-- Спасибо, герой! - обнимаю я парня.
-- Да, какой я герой, - отмахивается он, - Проезжал на тачке мимо, вижу - людей мочат по беспределу. Надо помогать.
Совсем низко над нашими головами проходит пулеметная очередь.
-- Уходим. Уходим! - обнимаю я спасителя за плечи.
-- У меня тачка рядом, - улыбается он, - Давай подвезу. Куда тебе?
-- Белый дом знаешь?
-- Как не знать. Поехали.
По дороге разговариваем:
-- Так ты и в самом деле случайно здесь оказался?
-- В натуре! Я за политикой не слежу. У нас свои дела.
-- У кого, у вас?
Он весело лыбится:
-- У правильных пацанов. С зоны я, недавно откинулся.
-- Ну и что там, на зоне, думают обо всех этих переменах?
-- А, что думать? Думай - не думай, а пайка стала меньше. А телевизором сыт не будешь. Да и вообще наш брат начальство не любит, ни мусорское, ни кремлевское.
-- А депутатов?
-- Один черт: власть, она и есть власть, как клопы на народе.
Вот и Белый дом. Вокруг него непривычно пустынно: милицейское оцепление разбежалось; защитники на баррикадах есть, но их не слишком много - видно, весть об Останкинском побоище донеслась и сюда. Кое-кто предпочел отсидеться дома.
Не отвечая ни на какие расспросы, я бегу прямо в приемную Руцкого.
Там пусто, лишь дремлют в углу два охранника. Александр Владимирович один - сидит за своим столом, что-то пишет при свете работавшего от аккумулятора ночника.
-- Беда, Саша! - выпалил я с порога.
-- Знаю, - тихо ответил Руцкой, - садись, - глаза у него запавшие и больные.
-- В Останкино - бойня: завалили до сотни человек. Расстреливают все, что движется, не щадят ни журналистов, ни врачей.
-- Я в курсе.
-- Утром они будут здесь.
Руцкой неопределенно пожал плечами:
-- Посмотрим.
-- Что смотреть? Это очевидно. Подтянут войска, окружат и расстреляют. А наш Белый дом, как мышеловка - все на виду. Конечно, я человек не военный, но даже мне понятно, что оборонять это здание невозможно.
-- Не паникуй! - распушил усы Руцкой, - Войска уже идут нам на помощь. Я только что связывался с командирами - танковая дивизия в трех часах хода от Москвы. Утром поднимаем вертолетный полк. Если эти мерзавцы начнут обстрел Верховного Совета, вертолетчики их сметут ракетами! - кажется, он сам верил своим словам.
-- Вертолетчики вертолетчиками. Но в любом случае, завтра здесь будет бой. Безоружных людей из Белого дома нужно выводить. А бойцы должны немедленно занять высотные здания по периметру обороны, иначе там сядут их снайперы. Отдай команду.
-- Ни в коем случае! - вскинулся Руцкой, - Выводить людей из Белого дома нельзя - это наша крепость. Наоборот, всех нужно стягивать сюда. Как ты не понимаешь: Дом Советов - это символ законной власти. Они не решатся на глазах у всего мира расстрелять парламент. А всех, кто выйдет отсюда, перебьют, как куропаток.
-- Они решатся расстрелять парламент. Теперь точно решатся. И произойдет это уже через несколько часов. Но последнее слово за тобой - ты - президент. Решай. Я все сказал.
От Руцкого я вышел с чувством приближающейся неминуемой катастрофы. Ни в каких танкистов и вертолетчиков я уже не верил, как не верил и в способность наших лидеров принимать в критической ситуации адекватные решения. В голове гвоздем сидела жуткая мысль: «Завтра нас будут убивать». Помешать этому я не мог, уклоняться от своей участи не хотел. Оставалось постараться с достоинством принять неизбежное.
Единственная роскошь, которую я мог себе позволить, это прощание с семьей. До утра было еще несколько часов.
Через два часа я снова был в Белом доме. В кабинет тьма, хоть глаз коли, помощники прикорнули на полу. Есть время и возможность подумать. Что это было - весь этот день 3 октября 1993 года: вспышка народного гнева, стихия или хорошо подготовленная провокация?
К вопросу о провокациях и провокаторах я мысленно возвращался не один раз. По зрелому размышлению - весь конец сентября (и раньше) и вплоть до расстрела - это одна огромная и множество больших и малых провокаций.
ivkonstant в Октябрь 1993 (продолжение)
Руцкого я встретил, бегущим по коридору Дома Советов. Вид у него был боевой: глаза горели, усы воинственно топорщились.
-- Александр Владимирович, какие указания будут?
Руцкой на мгновение задумался.
-- Вот что: собирай людей и поезжай в Останкино. Только будьте аккуратнее! Задача - добиться для меня прямого эфира. Сегодня же, чем быстрее, тем лучше. Нужно объявить народу о низложении Ельцина.
-- Брагин не даст нам эфира, я его знаю.
-- Даст, если мы поднажмем. Нужно, чтобы людей собралось побольше. Давай, двигай!
Выбежав на улицу, ищу водителей для поездки в Останкино. Добровольцы сразу же нашлись. Нашлись и исправные грузовики, в которые моментально набилась сотня активистов. Остальные должны были подтянуться пешим ходом.
-- Поехали штурмовать Империю лжи, - веселилась молодежь, составлявшая большинство в нашей команде.
В любой стране телевидение, так или иначе, контролируется государством (даже если ТВ считается независимым или общественным). В любой стране телевидение работает на политическую элиту (даже критикуя ее) и дискредитирует оппонентов власти. Но далеко не везде и не всегда средства массовой информации позволяют себе объявить оппозиции настоящую информационную войну. Но в России начала 90-ых годов почти все СМИ и особенно телевидение устроили самую настоящую травлю всех оппонентов Ельцина. Высмеивание, глумление, сфабрикованные обвинения, чудовищные сравнения и прямая ложь - в ходе подготовки государственного переворота все использовалось самым беззастенчивым образом. Такой изощренности массового промывания мозгов советское время не знало. Это стало ноу-хау новой «демократической» журналистики. И ничего удивительного в том, что к телевидению приклеился ярлык «Империя лжи», в такой ситуации не было. Кстати, многие герои той информационной войны и сегодня активно светятся на голубых экранах, с тем же пафосом обрушиваясь - но теперь уже на своих бывших кумиров.
С песнями и свистом выехали на Калининский, свернули на Садовое кольцо, и лоб в лоб столкнулись с колонной Анпилова, который двигался со своими людьми в сторону Белого дома.
-- Витя! Мы в Останкино! Давай с нами! - кричат ему из машин.
Виктор Иванович не заставил себя долго уговаривать и, перемахнув через борт грузовика, приземлился у меня на коленях.
-- Это хорошо, что с нами Анпилов. Он красный, а мы белые, забористый ерш получается, - зубоскалят спутники.
По городу двигалась военная техника: одно время мы ехали параллельно колонне спецназовцев, весело махавших нам руками с брони БТРов.
-- Армия с народом! - уверяли мы друг друга.
На подъезде к Останкино наша уверенность стала улетучиваться: неподалеку от телецентра в зеленке притаилась пара бронетранспортеров, а вдоль здания стояла цепь солдат дивизии Дзержинского. Морды у военных казались суконными, вступать в беседы с нами никто из них не желал.
Народ у телецентра уже собирался: человек триста - четыреста демонстрантов столпилось напротив одного из подъездов. Входная стеклянная дверь оказалась запертой. За стеклом маячили военные в касках и бронежилетах. Постучал, помахал депутатским удостоверением:
-- Приехал переговорить с руководством телевидения.
Входная дверь открылась, меня пропустили в тамбур. Проход преградили двое спецназовцев в масках с автоматами в руках.
-- Что нужно?
-- Мне нужно переговорить с директором «Останкино» Брагиным Вячеславом Ивановичем, вот мои документы.
Один из них взглянул на мое удостоверение и пошел звонить по телефону. Вскоре вернулся:
-- Брагин не будет с Вами разговаривать, он занят.
-- Ну, кто-нибудь из замов, у меня поручение Верховного Совета.
Спецназовец щелкнул предохранителем автомата и упер мне в грудь вороненый ствол,
-- Покиньте помещение. У Вас тридцать секунд. Потом буду стрелять.
Оснований сомневаться в серьезности намерений человека в маске я не имел и вынужден был ретироваться. К этому времени к телецентру подтянулась колонна Макашова - пара сотен демонстрантов и десятка полтора вооруженных бойцов. Вооружены они были автоматами, и лишь у одного парня имелся в распоряжении противотанковый гранатомет.
-- Трофейный, - с гордостью говорил он.
Впрочем, обращаться со своим трофеем боец явно не умел: он растерянно вертел это серьезное оружие в руках, пытаясь приладить к нему гранату, но никак не мог справиться с этой задачей, и граната периодически выскальзывала у него из рук, грохаясь с металлическим лязгом на асфальт.
-- Друг, ты так нас поубиваешь, - с опаской обратился к нему немолодой отставник, - отдал бы ты кому-нибудь эту игрушку.
-- Это мой трофей, я его добыл, - оскорбился боец.
-- Ну, давай, я тебя хотя бы научу с ним обращаться, - предложил ветеран.
Дальнейшие события показали, что полученный урок впрок бойцу не пошел. В это время на улице шел митинг, в котором принимало участие все больше людей. Демонстранты подходили целыми колоннами и отдельными группами; в конце концов, у телецентра собралось не менее десяти тысяч человек. Содержание выступлений не отличалось разнообразием: ораторы напоминали телевизионщикам, что телецентр построен на народные деньги и, следовательно, служить должен народу, а не банде узурпатора Ельцина. Затем, как обычно, следовали речевки. Самая популярная: «Ельцин - на нары, Руцкой - президент»!
Тем временем Макашов тоже сходил на переговоры с руководством телевидения, которые окончились точно так же безрезультатно. Из Белого дома по рации передавались победные реляции и обещания скорого прибытия войск, «верных Конституции и присяге», но время шло, а войска, если и прибывали, то исключительно к противной стороне. Уже смеркалось, а никакого приемлемого для сторонников Верховного Совета разрешения ситуации не просматривалось.Тут кто-то подсказал Макашову, что митинговать у этого здания телецентра (АСК 1) нет смысла, поскольку прямой эфир транслируется из здания напротив (АСК 3) и что туда и надо стучаться. Стали перебираться на другую сторону улицы Академика Королева, по обеим сторонам которой и расположен телецентр. Снова переговоры с какими-то мелкими милицейскими начальниками, опять безрезультатные. В дверях и окнах здания мелькают многочисленные спецназовцы, вооруженные и оснащенные с ног до головы.
Такое впечатление, что их с каждым часом становится все больше.
Макашов начинает нервничать.
-- Всем вооруженным, построиться у входа в телецентр, - командует он, остальным отойти в сторону!
Жиденькая цепочка бойцов Макашова производила жалкое впечатление. Особенно нелепо выглядел гранатометчик, с колена прицелившийся в сторону спецназовцев из подразделения «Витязь». Как на грех, он опять потерял гранату, и лихорадочно старался пристроить ее на место. Тут появился грузовик, попытавшийся протаранить вход в телецентр, но так и не справившийся со своей задачей - из-за высокой кабины он застрял в дверях.
-- Безоружным и журналистам отойти в сторону! - повторил приказ Макашов.
Внутри вдруг образовалась какая-то холодная пустота: не знаю, каким местом, но я почувствовал, что сейчас, сию минуту - начнется! И сделал шаг в сторону, вжавшись спиной в узкий бетонный проем между двумя окнами. И тут же все загрохотало: в вестибюле здания раздался громкий хлопок, и из всех окон телецентра, тысячи трассирующих пуль понеслись в густую толпу, разрывая плоть безоружных людей. Многие падают, корчатся на земле, кричат, зовут на помощь. Но огонь, с каждой секундой становится лишь сильнее и беспощаднее. Снайперы стреляют с крыши соседнего здания. Прицельно бьют по журналистам, по добровольцам, пытающимся вытаскивать раненых, расстреливают подъехавших врачей скорой помощи.
И справа, и слева от моего ненадежного убежища из окон вырываются снопы трассирующих пуль; я медленно, спиной, опускаюсь на землю и, прижимаясь к цоколю здания, ползу в сторону. Вот какое-то невысокое ограждение, переваливаюсь через него, снова ползком, низко над головой поют трассеры, в метре от меня, пули выбивают искры из каменного бордюра. Еще несколько метров ползком, а дальше короткими перебежками. Наконец, добираюсь до небольшой рощицы из сотни деревьев, там полно людей, прячущихся от огня. Пытаюсь укрыться за не слишком массивным деревом, где уже нашел убежище один человек.
-- Потеснись, друг, - прошу его.
Он освобождает для меня добрую половину ствола. Теперь можно и перекурить.
-- Привет, Илья, дай затянуться.
В неверном огоньке потухающей спички узнаю Эдуарда Лимонова - писателя и активиста оппозиции.
Отдышавшись, осматриваюсь: площадка перед зданием телецентра завалена телами убитых и раненых. Никаких попыток штурма, разумеется, никто не предпринимает. Какой «штурм», когда соотношение сил примерно один к пятидесяти в их пользу? Более того, никто и не думает открыть ответный огонь - бессмысленно: противник в укрытие, перестрелка только умножит жертвы. Удивительно, но демонстранты не разбежались по домам: большинство отступило на несколько сот метро, остановилось и ждет.
Чего ждет? Наверное, обещанной помощи войск, «верных Конституции».
А эти мясники из «Витязя» бьют направо и налево, перенося огонь все дальше от телецентра. Число убитых и раненых растет, много случайных жертв. Вижу фантасмагорическую картину: сильно подвыпивший мужчина, с баяном в руках и в сопровождение двух тоже не очень трезвых дам, неспешно идет посреди улицы, распевая во все горло: «Славное море - священный Байкал». Ему кричат: «Куда, стой, туда нельзя, там стреляют»!
-- А мне по… - отмахивается тот и продолжает движение.
-- Стой. Стой. Убьют!
Спутницы певца, наконец, понимают, куда они попали и бросаются врассыпную. Но мужчина бесстрашно продолжает движение: «Эй, баргузин, пошевеливай вал»! Длинная пулеметная очередь наискось прошивает его тело вместе с баяном, он судорожно дергается, падает и навеки замолкает. Низко пригибаясь, перебежками, отправляюсь на поиски Макашова. Нахожу его в той же рощице - это единственное укрытие вокруг. Он мрачен и подавлен.
-- Альберт! Что делать будем?
-- Уводить людей.
-- А что там с обещанными войсками?
-- Не будет никаких войск, уводите людей!
Перебегаю от дерева к дереву. Пытаюсь объяснить людям ситуацию:
-- Уходите.
-- Куда?
-- Куда угодно. Домой.
-- А как же телевидение?
-- Черт с ним, с телевидением.
И в этот момент раздается нестройное, но громкое «Ура»! Из-за дальнего от нас угла телецентра появляется бронетранспортер, с развивающимся на башне красным флагом - тем самым - серпастым и молотастым.
-- Наши пришли! - в восторге кричат люди.
И, действительно, поравнявшись со зданием телецентра, БТР открывает огонь по первому этажу, где медленно разгорается пламя пожара.
-- Так их - палачей, садистов, - радуется народ.
А БТР движется дальше и вдруг, развернув башню, переносит огонь на рощицу, служащую укрытием демонстрантам. Первая очередь крупнокалиберного пулемета рубит ветки у нас над головой. Вторая - точнее; и вот уже падают люди, только что радостно кричавшие «Ура»! Наконец, народ неохотно начинает расходиться. Но стрельба не прекращается, озверевшие вояки расходуют немереный боезапас, поливая огнем все, что подает признаки жизни километра на полтора вокруг. К раненым не подойти, бьют прицельно.
Выручают герои-одиночки: парень лет двадцати пяти, вскочил за руль брошенной поливальной машины, и резко сдав задним ходом, подкатил к раненому. По водовозу стреляют: из пробитого бака хлещет вода, но водитель, выскочив из машины, подхватывает искалеченное тело и относит его в кабину. Минута - и раненый в руках медиков. Тут же эта операция повторяется вновь, и так до тех пор, пока не глохнет пробитый двигатель машины.
-- Спасибо, герой! - обнимаю я парня.
-- Да, какой я герой, - отмахивается он, - Проезжал на тачке мимо, вижу - людей мочат по беспределу. Надо помогать.
Совсем низко над нашими головами проходит пулеметная очередь.
-- Уходим. Уходим! - обнимаю я спасителя за плечи.
-- У меня тачка рядом, - улыбается он, - Давай подвезу. Куда тебе?
-- Белый дом знаешь?
-- Как не знать. Поехали.
По дороге разговариваем:
-- Так ты и в самом деле случайно здесь оказался?
-- В натуре! Я за политикой не слежу. У нас свои дела.
-- У кого, у вас?
Он весело лыбится:
-- У правильных пацанов. С зоны я, недавно откинулся.
-- Ну и что там, на зоне, думают обо всех этих переменах?
-- А, что думать? Думай - не думай, а пайка стала меньше. А телевизором сыт не будешь. Да и вообще наш брат начальство не любит, ни мусорское, ни кремлевское.
-- А депутатов?
-- Один черт: власть, она и есть власть, как клопы на народе.
Вот и Белый дом. Вокруг него непривычно пустынно: милицейское оцепление разбежалось; защитники на баррикадах есть, но их не слишком много - видно, весть об Останкинском побоище донеслась и сюда. Кое-кто предпочел отсидеться дома.
Не отвечая ни на какие расспросы, я бегу прямо в приемную Руцкого.
Там пусто, лишь дремлют в углу два охранника. Александр Владимирович один - сидит за своим столом, что-то пишет при свете работавшего от аккумулятора ночника.
-- Беда, Саша! - выпалил я с порога.
-- Знаю, - тихо ответил Руцкой, - садись, - глаза у него запавшие и больные.
-- В Останкино - бойня: завалили до сотни человек. Расстреливают все, что движется, не щадят ни журналистов, ни врачей.
-- Я в курсе.
-- Утром они будут здесь.
Руцкой неопределенно пожал плечами:
-- Посмотрим.
-- Что смотреть? Это очевидно. Подтянут войска, окружат и расстреляют. А наш Белый дом, как мышеловка - все на виду. Конечно, я человек не военный, но даже мне понятно, что оборонять это здание невозможно.
-- Не паникуй! - распушил усы Руцкой, - Войска уже идут нам на помощь. Я только что связывался с командирами - танковая дивизия в трех часах хода от Москвы. Утром поднимаем вертолетный полк. Если эти мерзавцы начнут обстрел Верховного Совета, вертолетчики их сметут ракетами! - кажется, он сам верил своим словам.
-- Вертолетчики вертолетчиками. Но в любом случае, завтра здесь будет бой. Безоружных людей из Белого дома нужно выводить. А бойцы должны немедленно занять высотные здания по периметру обороны, иначе там сядут их снайперы. Отдай команду.
-- Ни в коем случае! - вскинулся Руцкой, - Выводить людей из Белого дома нельзя - это наша крепость. Наоборот, всех нужно стягивать сюда. Как ты не понимаешь: Дом Советов - это символ законной власти. Они не решатся на глазах у всего мира расстрелять парламент. А всех, кто выйдет отсюда, перебьют, как куропаток.
-- Они решатся расстрелять парламент. Теперь точно решатся. И произойдет это уже через несколько часов. Но последнее слово за тобой - ты - президент. Решай. Я все сказал.
От Руцкого я вышел с чувством приближающейся неминуемой катастрофы. Ни в каких танкистов и вертолетчиков я уже не верил, как не верил и в способность наших лидеров принимать в критической ситуации адекватные решения. В голове гвоздем сидела жуткая мысль: «Завтра нас будут убивать». Помешать этому я не мог, уклоняться от своей участи не хотел. Оставалось постараться с достоинством принять неизбежное.
Единственная роскошь, которую я мог себе позволить, это прощание с семьей. До утра было еще несколько часов.
Через два часа я снова был в Белом доме. В кабинет тьма, хоть глаз коли, помощники прикорнули на полу. Есть время и возможность подумать. Что это было - весь этот день 3 октября 1993 года: вспышка народного гнева, стихия или хорошо подготовленная провокация?
К вопросу о провокациях и провокаторах я мысленно возвращался не один раз. По зрелому размышлению - весь конец сентября (и раньше) и вплоть до расстрела - это одна огромная и множество больших и малых провокаций.