Ещё погрызём
Диккенс пугающе достоверен - и абсолютно сказочен; символическое прорастает из реальности с абсолютной естественностью. Иное дело, что считывать эту символику почти никто не рвется: скажем, собор на болоте - символ прочности, красоты, моральной твердыни, подмываемый болотными водами, - ведь это стоит пушкинской системы символов в «Медном всаднике», где гранит постоянно угнетает болото - и раз в столетие бывает сметен бурей, причем расплачивается за это маленький человек! Гранит на болоте - мощное олицетворение империи, российской или британской (но не американской, где взаимодействие гранита и болота гораздо лучше организовано); и в этой атмосфере деградирующего, гаснущего величия особенно легко поверить во все диккенсовские сны, реже смешные и светлые, чаще мрачные и потусторонние. Нам ли не понять?
О старом великолепном строении со множеством флигельков, неожиданных переходов, пышных залов, мрачных закутков и весёленьких кухонь, которое воздвиг Диккенс, читано-перечитано уже столько, что обычные схематичные чертежи этого невероятного здания, впопыхах перерисованные из учебников и википедий, давно вызывают только глухое раздражение. А непахнущие цветы, которыми обычно увивают парадный вход и пару самых ярких окон на первом этаже, кажутся надёрганными из кладбищенских венков - и не особо много труда обычно прикладывается, чтобы этот факт замаскировать. И вот если вдруг в каком-нибудь дальнем уголке, не особенно популярном и не так уж известном, встречаешь принесённый странным человеком живой цветок, то неважно, закружится или нет от его запаха голова, главное, что он здесь - для жизни, а не от похоронной конторы.
Поэтому не буду говорить, морщила ли я, например, нос от намёка на агонизирующее имперское сознание, или с тайным порочным удовольствием прочла, что в России только и могут понять Диккенса, как никто другой; скажу только, что статье Быкова в "Снобе" я была очень рада - гранит прекрасного замка ещё рано пускать на надгробие.
О старом великолепном строении со множеством флигельков, неожиданных переходов, пышных залов, мрачных закутков и весёленьких кухонь, которое воздвиг Диккенс, читано-перечитано уже столько, что обычные схематичные чертежи этого невероятного здания, впопыхах перерисованные из учебников и википедий, давно вызывают только глухое раздражение. А непахнущие цветы, которыми обычно увивают парадный вход и пару самых ярких окон на первом этаже, кажутся надёрганными из кладбищенских венков - и не особо много труда обычно прикладывается, чтобы этот факт замаскировать. И вот если вдруг в каком-нибудь дальнем уголке, не особенно популярном и не так уж известном, встречаешь принесённый странным человеком живой цветок, то неважно, закружится или нет от его запаха голова, главное, что он здесь - для жизни, а не от похоронной конторы.
Поэтому не буду говорить, морщила ли я, например, нос от намёка на агонизирующее имперское сознание, или с тайным порочным удовольствием прочла, что в России только и могут понять Диккенса, как никто другой; скажу только, что статье Быкова в "Снобе" я была очень рада - гранит прекрасного замка ещё рано пускать на надгробие.