Сказка для Тани
Нет, он не оживает ночью и не сходит с полотна, чтобы прогуляться, как делают остальные обитатели музея. Они делятся воспоминаниями, ощущают себя людьми, прикасаясь к окружающим предметам, трогая и рассматривая мир, обсуждают дневные наблюдения, сплетничая о смотрителях и посетителях, рассказывают друг-другу истории своих картин и художников, строят предположения о жизни, иногда сбегают из музея чтобы побродить по ночным безлюдным улицам... Он так не делает, и его считают замкнутым, странным и неприветливым. Впрочем, странностей у всех оживших музейных экспонатов хватает, поэтому на него просто не обращают внимания.
[Spoiler (click to open)]Также он не любит пугать посетителей, например, подмигивая с портрета или улыбаясь кончиком рта, а потом, когда человек недоуменно и испуганно встряхивает головой и пристально всматривается в картину, делать вид что ничего не было.
Обычно он просто смотрит немного насмешливым взглядом на пробегающих мимо, отмечая какие-то интересные события, странности и неожиданности.
Он спокоен, его мысли текут неторопливо и только в самой глубине спрятана надежда - а вдруг?
Летом она приходила кормить голубей и воробьев крошками хлеба. Садилась на бортик здания прямо рядом с ним, опиралась спиной о нагретую солнцем стену здания и тихо-тихо, так, что слышала только она сама, говорила. Рассказывала, иногда жаловалась, рассуждала, составляла планы и сюжеты ненаписанных книг, делилась впечатлениями от просмотренных фильмов, мечтала...
Смотрела на окружающих, делилась впечатлениями о проходящих мимо и крошила, крошила булку под ноги.
Птицы слетались, она бормотала прозвища, которыми наделяла тут-же и которые забывала уже на следующий день.
И говорила, говорила, тихо-тихо, почти незаметно для окружающих.
Мало ли что шепчет человек птицам, которых кормит с ладоней.
Осенью, в непогоду, она пробегала мимо в резиновых сапожках и с зонтом. Останавливалась на минутку, смотрела пристально, качала головой-нет, не сегодня.
В ясные дни, когда мороз постепенно начинал устанавливать свои права, снег кружился медленно или слепило солнце, она приходила с кормушками для синиц и развешивала на соседнем дереве, а потом снова ненадолго присаживалась на бортик здания и тихо-тихо продолжала говорить. Зимой было про снег, холод, про солнце, про красоту снежинок, про терпкость глинтвейна, про колючие свитера, и сможет ли кто-то согреть мир так, как ее согревает свитер, сможет ли кто-то обнять его так, как ее обнимает тепло дома, когда заходишь с мороза, сможет ли кто-то спрятать от бед мир вокруг и этих маленьких птиц так, как ее прячут уют и привычки...
Почему она приходила на центральную улицу города, почему она выбрала именно это место, почему именно это дерево, это здание, этот бортик... Сколько это длилось? Года, два, целую жизнь...? Кто знает.
Весной она говорила про цветение, про раскрывающиеся сердца, в которых вызревает чувство. Какое? Зависит от дерева-человека. Она рассказывала о нитях, которые натянуты между каждым из существ и солнцем, между каждой почкой и листком и каждым проходящим мимо человеком, между каждым орущим под окнами котом и птицей, спящей в уютной щели старого чердака.
Она говорила про стаканы кофе, которые выпивают на ходу бегущие утром люди и про детские взгляды провожающие воздушный шарик, внезапно устремившийся вверх, обретший свободу...
А он слушал. Сначала от скуки, потом с нетерпением, потом начал понимать и проникаться ее мыслями...
Вскоре он даже стал наблюдать за птицами, припоминая прозвища, которые она так щедро рассыпала вокруг, словно крошки. Как-будто бы он мог рассказать ей, что они делают, когда ее нет рядом.
Он стал замечать многие вещи из того, что она рассказывала, про себя отвечать на ее вопросы в пустоту, продолжал обдумывать ее мысли, когда она, вспорхнув с бортика, исчезала за поворотом.
Потом она, конечно, исчезла не только за поворотом. Она не приходила долго - год, два, целую жизнь. А он думал, рассуждал, повторял и дополнял каждое ее слово, каждую ее мысль. Он не тосковал, не ждал, не вспоминал ее трепетный облик, просто думал. Просто ему стало о чем думать. Он строил философские и социальные системы, он находил подтверждения и опровержения вокруг, он выстраивал массу гипотез и теорий, и тут же, опровергая сам себя, спорил и доказывал противоположную точку зрения...
Она приходила еще несколько раз через долгое время.
Рассказывала что-то столь же тихо. И он слушал и думал. Ловил каждое слово, чтобы потом выстраивать на их основе величественные сооружения смыслов.
Потом исчезла.
Она так и не узнала, что ее слушали. Внимательно, соглашаясь или споря, слушали так, как редко кто может, слушали так, будто кроме ее слов ничего не существует.
Она не узнала этого, но она чувствовала.
Ведь иначе почему именно эта улица, это дерево, это здание, этот бортик...
А он с тех пор смотрит на птиц и людей, думает и продолжает ее мысли и видит вокруг подтверждения или опровержения, нити и слова, лица и чувства...
Он видит смыслы и то, как они пронизывают все вокруг как солнечные лучи.
Он смотрит и знает.
И в самой глубине глаз таит надежду... а вдруг?