***
Человек-хозяин Николай работает, я не должен ему мешать. Это правило. Поэтому я лежу под его креслом и грызу тапочек, я уже почти совсем его изгрыз, а первый тапочек я изгрыз ещё вчера, пока человек-хозяин не видел. Я не очень голодный, просто кусать тапочки приятно, и я точно знаю, что человек-хозяин Николай не станет ругаться, потому что про тапочки никаких правил нет. Тапочки кусать можно, ковёр - тоже можно, и ножки кресла, и вообще всё, что есть в доме, только я почти всё здесь уже обкусал и изгрыз.
В дверь стучат, я прячусь под стол. Это тоже правило. Человек-хозяин Николай встаёт и открывает, заходят двое людей-гостей. Они о чём-то разговаривают, я не очень хорошо понимаю, слишком много длинных, трудных слов, к тому же они говорят ужасно быстро, но я слышу слово телефон, я знаю, что такое телефон, я запомнил.
Будет работать, говорит мастер, только сразу предупреждаю, всё, что на нём есть - скорее всего, пропадёт, вы согласны? Конечно, согласен, кивает Ржавый, только почините. Тоха смотрит вокруг, вроде как, он чисто за компанию с другом пришёл, вроде как, просто разглядывает всё, потому что ему скучно. По стенам - полки, а на полках - телефоны, часы, планшеты, целая куча.
Поначалу он не хотел слушать Ржавого: что за дурь, чистить ремонтную мастерскую? Зачем им хлам и старьё? Дурак ты, Тоха, говорил ему Ржавый, я это место давно присмотрел, там такой выбор, ну и что, что не новое, а чиненное, оно того стоит!
Сейчас Тоха видит своими глазами, что Ржавый был прав, местечко отличное, два рюкзака они тут влёгкую нагребут.
О, у вас собачка, говорит Тоха, наклоняется и гладит рыжего щенка. Ну, надо же, хмыкает про себя, шерсть у щенка цветом почти в точности, как волосы Ржавого. Вслух он ничего такого говорить, само собой, не собирается, старичок не должен их запомнить, клиенты и клиенты, у него таких, наверное, по пятьдесят в день.
Они мне совсем не нравятся, такие гости, но людей кусать нельзя, это самое главное правило, если я его нарушу, человек-хозяин Николай будет очень-очень сердиться, и может быть даже прогонит на улицу, туда, где я жил до того, как он меня нашёл и взял к себе. Поэтому я тихо лежу и дожидаюсь, пока они уйдут, ужасно неприятные люди, мне очень, очень хочется их как следует изгрызть, я весь дрожу, как сильно мне этого хочется. Обещаю себе, что позже, когда они уйдут, я смогу изгрызть их телефон.
Щенок глядит на Тоху и виляет хвостом, значит, ночью проблем с ним быть не должно, никакой это не сторож, так, просто глупый кусок шерсти. Три дня, говорит старик Ржавому, и ваш телефон будет готов, договорились? Телефон суёт на полку - ага, тут у него лежат сломанные, а вон там чиненные, запоминает Тоха - а деньги кладёт просто в стол, да неужели у него даже сейфа нет, с ума сойти, не работа, а просто праздник.
Они уходят. Тогда я выползаю из-под стола, подбираюсь к человеку-хозяину и тихо сворачиваюсь клубком рядом с его креслом. Ладно-ладно, говорит человек-хозяин, берёт с полки телефон, ещё один телефон и ещё - часы, кладёт их на пол рядом со мной. Я набрасываюсь на них и начинаю грызть, оказывается, я уже голодный, хорошо, что сегодня много еды.
Человек Николай наклоняется, достаёт из-под стола тапочки, надевает их, говорит мне: ну спасибо, приятель. Так и знал, что он не рассердится. Часы очень, очень вкусные, один телефон тоже очень вкусный, а второй - так себе, кусаю его пару раз и оставляю в покое, лучше я как следует изгрызу часы.
Готово, говорит шёпотом Тоха Ржавому, и открывает дверь. Они заходят внутрь, сначала Ржавый, следом Тоха, лампочка на лестнице выкручена, в мастерской темно. Щенка не видно и не слышно, но он точно здесь, старик всегда его оставляет, когда вечером уходит домой. Спит, наверное, где-нибудь, лишь бы не разлаялся с перепугу, Тохе не очень хочется избавляться от мелкого рыжего придурка, жалко, но придётся, если тот поднимет шум.
Так не должно быть. Люди не могут сюда приходить, когда тут нет человека-хозяина Николая. Люди не приходят ночью. Я выбираюсь из кресла, в котором спал, мне можно так делать, когда в кресле не сидит человек-хозяин, подползаю к столу. В темноте меня никто не видит. Жду.
Тоха сгребает с полки телефоны, наощупь отбрасывая те, которые попроще, телефоны с глухим стуком падают на ковёр.
Ты заметил, спрашивает Ржавый, трудясь над соседней полкой, как у него тут чисто, всё новенькое, и ковёр, и даже тапки эти меховые, ну точно только вчера из магазина.
Угу, шепчет Тоха. Ржавый не умеет работать молча, всегда что-то болтает, Тоха привык.
Опаньки, говорит Ржавый, Тоха поворачивается и видит щенка. Щенок стоит, прижав уши, и вид у него недобрый.
Хорошая собачка, говорит Тоха, а кто у нас хорошая собачка, ну, иди сюда.
Сейчас залает, говорит Ржавый, и лезет в рюкзак за ножом. Жалко, но делать нечего.
В человеке, который стоит ближе ко мне, поднимается и клубится тёмное. Я не должен кусать людей, но, когда в человеке столько тёмного, это уже не совсем человек. И ещё, если я сейчас ничего не сделаю, это тёмное набросится на собаку. Собака стоит в дверях и не знает, что делать, она тоже чувствует тёмное, но не так хорошо, как я, и она слишком маленькая, и она не умеет правильно кусать.
Давай, не тяни уже, говорит Тоха Ржавому, тот делает шаг вперёд, и тут происходит что-то, чего Тоха не понимает, просто кусок темноты начинает двигаться, это похоже на дым или тень, это ни на что не похоже. Оно поднимается и обволакивает Ржавого целиком, Тоха слышит хрип, а может быть всхлипывание, и Ржавый роняет нож. Тоха пятится от чёрного облака, он не пытается ничего сделать, просто пятится, глядя на то место, где только что стоял Ржавый, а теперь клубится темнота, пятится, пока не упирается спиной в дверь, вздрагивает, изо всех сил толкает дверь, вываливается наружу, захлопывает за собой и бежит, бежит, снова слышит хрипы и всхлипывания, это не Ржавый всхлипывает, это он сам.
Я грызу и кусаю добычу, которая сначала не-человек, потом почти человек, а потом становится совсем человек, потому что я обкусал, выгрыз всё лишнее, лишнего было очень-очень много, но я справился, я всегда справляюсь. Когда я заканчиваю, то, что осталось от добычи, лежит на ковре и дрожит. Собака подходит, чтобы его обнюхать, и скулит.
Николай появляется утром, заходит в открытую дверь - к счастью, ещё слишком рано и никто из соседей не успел спохватиться. Видит на полу перед столом щенка, а на диванчике - пацана с торчащими лохмами того же цвета, что щенячья шкурка. Вокруг на полу разбросаны телефоны.
Вот это дела, произносит растерянно Николай. Тьма подползает к его ногам и радостно клубится.
Ну, ты даёшь, приятель, говорит Николай. Он не имеет ни малейшего понятия, что ему теперь делать, за двадцать лет такое в первый раз, ёлки-палки.
Мы же договаривались, сердится человек-хозяин, ты же знаешь правила.
Я знаю правила. Неживое - можно, и даже нужно, если, например, это неживое - телефон.
Живое - только если оно болеет и умирает, как та старая собака, которая теперь, после того, как я её хорошо погрыз, стала щенок.
Как объяснить хозяину, что это почти то же самое, что тот, на кого я сегодня набросился, даже хуже, чем болел или умирал?
Тоха нажимает на кнопку, двери трамвая открываются. Не очень сложно, он быстро научился, а что ему ещё оставалось, работать по квартирам он больше не мог, вообще ничего не мог после того, что произошло, и не расскажешь ведь такое никому. Тоха смотрит на только что вошедших пассажиров, быстро отворачивается. Потом снова смотрит, очень внимательно. Мальчик чувствует его взгляд, вопросительно глядит в ответ, и Тоха отворачивается окончательно. Всё в порядке, думает он, мрачно рассматривая рельсы перед собой. Показалось, думает он. Мало ли таких, рыжих. Просто похож. Или, например, младший брат, может же такое быть?
Я тихо сижу в сумке, которую несёт человек-хозяин Николай. Там, куда мы едем, меня выпустят и дадут погрызть что-нибудь вкусное, я запомнил, что это называется вызов мастера на дом. Человек-мальчик Сашка глядит в окно и говорит, я не очень понимаю, что он говорит, слишком быстро и много трудных слов, он почти всегда что-нибудь говорит, я привык.
Дядь Коль, говорит Сашка, прилипнув носом к стеклу трамвая, смотри, дядь Коль, какая собака побежала, красивая, но наша лучше, правда?
Угу, говорит Николай, прижимая к боку сумку, которая самую малость, совсем незаметно, пошевеливается под его рукой, наша-то, всяко-разно, лучше.
В дверь стучат, я прячусь под стол. Это тоже правило. Человек-хозяин Николай встаёт и открывает, заходят двое людей-гостей. Они о чём-то разговаривают, я не очень хорошо понимаю, слишком много длинных, трудных слов, к тому же они говорят ужасно быстро, но я слышу слово телефон, я знаю, что такое телефон, я запомнил.
Будет работать, говорит мастер, только сразу предупреждаю, всё, что на нём есть - скорее всего, пропадёт, вы согласны? Конечно, согласен, кивает Ржавый, только почините. Тоха смотрит вокруг, вроде как, он чисто за компанию с другом пришёл, вроде как, просто разглядывает всё, потому что ему скучно. По стенам - полки, а на полках - телефоны, часы, планшеты, целая куча.
Поначалу он не хотел слушать Ржавого: что за дурь, чистить ремонтную мастерскую? Зачем им хлам и старьё? Дурак ты, Тоха, говорил ему Ржавый, я это место давно присмотрел, там такой выбор, ну и что, что не новое, а чиненное, оно того стоит!
Сейчас Тоха видит своими глазами, что Ржавый был прав, местечко отличное, два рюкзака они тут влёгкую нагребут.
О, у вас собачка, говорит Тоха, наклоняется и гладит рыжего щенка. Ну, надо же, хмыкает про себя, шерсть у щенка цветом почти в точности, как волосы Ржавого. Вслух он ничего такого говорить, само собой, не собирается, старичок не должен их запомнить, клиенты и клиенты, у него таких, наверное, по пятьдесят в день.
Они мне совсем не нравятся, такие гости, но людей кусать нельзя, это самое главное правило, если я его нарушу, человек-хозяин Николай будет очень-очень сердиться, и может быть даже прогонит на улицу, туда, где я жил до того, как он меня нашёл и взял к себе. Поэтому я тихо лежу и дожидаюсь, пока они уйдут, ужасно неприятные люди, мне очень, очень хочется их как следует изгрызть, я весь дрожу, как сильно мне этого хочется. Обещаю себе, что позже, когда они уйдут, я смогу изгрызть их телефон.
Щенок глядит на Тоху и виляет хвостом, значит, ночью проблем с ним быть не должно, никакой это не сторож, так, просто глупый кусок шерсти. Три дня, говорит старик Ржавому, и ваш телефон будет готов, договорились? Телефон суёт на полку - ага, тут у него лежат сломанные, а вон там чиненные, запоминает Тоха - а деньги кладёт просто в стол, да неужели у него даже сейфа нет, с ума сойти, не работа, а просто праздник.
Они уходят. Тогда я выползаю из-под стола, подбираюсь к человеку-хозяину и тихо сворачиваюсь клубком рядом с его креслом. Ладно-ладно, говорит человек-хозяин, берёт с полки телефон, ещё один телефон и ещё - часы, кладёт их на пол рядом со мной. Я набрасываюсь на них и начинаю грызть, оказывается, я уже голодный, хорошо, что сегодня много еды.
Человек Николай наклоняется, достаёт из-под стола тапочки, надевает их, говорит мне: ну спасибо, приятель. Так и знал, что он не рассердится. Часы очень, очень вкусные, один телефон тоже очень вкусный, а второй - так себе, кусаю его пару раз и оставляю в покое, лучше я как следует изгрызу часы.
Готово, говорит шёпотом Тоха Ржавому, и открывает дверь. Они заходят внутрь, сначала Ржавый, следом Тоха, лампочка на лестнице выкручена, в мастерской темно. Щенка не видно и не слышно, но он точно здесь, старик всегда его оставляет, когда вечером уходит домой. Спит, наверное, где-нибудь, лишь бы не разлаялся с перепугу, Тохе не очень хочется избавляться от мелкого рыжего придурка, жалко, но придётся, если тот поднимет шум.
Так не должно быть. Люди не могут сюда приходить, когда тут нет человека-хозяина Николая. Люди не приходят ночью. Я выбираюсь из кресла, в котором спал, мне можно так делать, когда в кресле не сидит человек-хозяин, подползаю к столу. В темноте меня никто не видит. Жду.
Тоха сгребает с полки телефоны, наощупь отбрасывая те, которые попроще, телефоны с глухим стуком падают на ковёр.
Ты заметил, спрашивает Ржавый, трудясь над соседней полкой, как у него тут чисто, всё новенькое, и ковёр, и даже тапки эти меховые, ну точно только вчера из магазина.
Угу, шепчет Тоха. Ржавый не умеет работать молча, всегда что-то болтает, Тоха привык.
Опаньки, говорит Ржавый, Тоха поворачивается и видит щенка. Щенок стоит, прижав уши, и вид у него недобрый.
Хорошая собачка, говорит Тоха, а кто у нас хорошая собачка, ну, иди сюда.
Сейчас залает, говорит Ржавый, и лезет в рюкзак за ножом. Жалко, но делать нечего.
В человеке, который стоит ближе ко мне, поднимается и клубится тёмное. Я не должен кусать людей, но, когда в человеке столько тёмного, это уже не совсем человек. И ещё, если я сейчас ничего не сделаю, это тёмное набросится на собаку. Собака стоит в дверях и не знает, что делать, она тоже чувствует тёмное, но не так хорошо, как я, и она слишком маленькая, и она не умеет правильно кусать.
Давай, не тяни уже, говорит Тоха Ржавому, тот делает шаг вперёд, и тут происходит что-то, чего Тоха не понимает, просто кусок темноты начинает двигаться, это похоже на дым или тень, это ни на что не похоже. Оно поднимается и обволакивает Ржавого целиком, Тоха слышит хрип, а может быть всхлипывание, и Ржавый роняет нож. Тоха пятится от чёрного облака, он не пытается ничего сделать, просто пятится, глядя на то место, где только что стоял Ржавый, а теперь клубится темнота, пятится, пока не упирается спиной в дверь, вздрагивает, изо всех сил толкает дверь, вываливается наружу, захлопывает за собой и бежит, бежит, снова слышит хрипы и всхлипывания, это не Ржавый всхлипывает, это он сам.
Я грызу и кусаю добычу, которая сначала не-человек, потом почти человек, а потом становится совсем человек, потому что я обкусал, выгрыз всё лишнее, лишнего было очень-очень много, но я справился, я всегда справляюсь. Когда я заканчиваю, то, что осталось от добычи, лежит на ковре и дрожит. Собака подходит, чтобы его обнюхать, и скулит.
Николай появляется утром, заходит в открытую дверь - к счастью, ещё слишком рано и никто из соседей не успел спохватиться. Видит на полу перед столом щенка, а на диванчике - пацана с торчащими лохмами того же цвета, что щенячья шкурка. Вокруг на полу разбросаны телефоны.
Вот это дела, произносит растерянно Николай. Тьма подползает к его ногам и радостно клубится.
Ну, ты даёшь, приятель, говорит Николай. Он не имеет ни малейшего понятия, что ему теперь делать, за двадцать лет такое в первый раз, ёлки-палки.
Мы же договаривались, сердится человек-хозяин, ты же знаешь правила.
Я знаю правила. Неживое - можно, и даже нужно, если, например, это неживое - телефон.
Живое - только если оно болеет и умирает, как та старая собака, которая теперь, после того, как я её хорошо погрыз, стала щенок.
Как объяснить хозяину, что это почти то же самое, что тот, на кого я сегодня набросился, даже хуже, чем болел или умирал?
Тоха нажимает на кнопку, двери трамвая открываются. Не очень сложно, он быстро научился, а что ему ещё оставалось, работать по квартирам он больше не мог, вообще ничего не мог после того, что произошло, и не расскажешь ведь такое никому. Тоха смотрит на только что вошедших пассажиров, быстро отворачивается. Потом снова смотрит, очень внимательно. Мальчик чувствует его взгляд, вопросительно глядит в ответ, и Тоха отворачивается окончательно. Всё в порядке, думает он, мрачно рассматривая рельсы перед собой. Показалось, думает он. Мало ли таких, рыжих. Просто похож. Или, например, младший брат, может же такое быть?
Я тихо сижу в сумке, которую несёт человек-хозяин Николай. Там, куда мы едем, меня выпустят и дадут погрызть что-нибудь вкусное, я запомнил, что это называется вызов мастера на дом. Человек-мальчик Сашка глядит в окно и говорит, я не очень понимаю, что он говорит, слишком быстро и много трудных слов, он почти всегда что-нибудь говорит, я привык.
Дядь Коль, говорит Сашка, прилипнув носом к стеклу трамвая, смотри, дядь Коль, какая собака побежала, красивая, но наша лучше, правда?
Угу, говорит Николай, прижимая к боку сумку, которая самую малость, совсем незаметно, пошевеливается под его рукой, наша-то, всяко-разно, лучше.