(no subject)
Два месяца какой-то жуткой прострации. Тупление в Интернет, весёлые деньки в художке. Прочитанных книг - ноль. Фильмов - кусочно-отрывочно не знаю сколько. Как результат - куча четвёрок в этой четверти. В том числе по иностранному. И тут я скажу слова, за которые презирала своих одноклассников, а теперь немного и себя: бывают плохие учителя. Бывают жутко дерьмовые учителя. Бывают учителя, которые не учат, но требуют, чтобы ты всё знал. И ЕВ из последних.
Про книжки немного всё-таки нашла. Купила сборник Шмитта с "Оскаром и Розовой дамой". Забавно, но особого восторга нет. Приобрела "Мулей" в печатном виде, но в мягкой обложке. "Королеву Камиллу" Таусенд никак не могу начать читать. Скорее отсутствие желания, чем времени. Купила РОСМЭНовскую энциклопедию (размеры которой с трудом позволяют её так назвать) про рыцарей, записала в свой долгий книжный ящик Кретьена де Труа. Внезапно - Бродский. В школьной библиотеке взяла "Часть речи". Спустя неделю купила толстенький сборник "Холмы", в котором не только холмы. Что забавно и, думаю, свойственно многим: стихи поэтов, которые мне нравятся, я без всякого умысла запоминаю за короткое время и в достаточно большом объёме. Так почему же я вторую неделю мучаюсь с НашимВсем? Краткое лирическое отступление. Поняла, чем мне не нравятся уроки литературы. Не не интересными конкретно кое-кому писателями, а постоянным навязыванием обожания и любви к оным. И это раздражаетраздражаетраздрррррррр... Возвращаемся к книгам. Нашла магазин "Букинист Суздальский". Находится на весьма видном месте в центре, и только Алина дурак может о нём не знать. Вся его прелесть в том, что там есть весьма новые издания, которых нет нигде(!), там есть старые весьма забавные книги (пускаю слюни на "Хроники Харона" сейчас), там есть то же, что и в Читай-городе и Том-книге, но дешевле , что мне как нищей школоте очень и очень нравится. Ещё постоянно вспоминаю историю про вдову Чинга. Почему-то читая Борхеса, начинаю испытывать лёгкое чувство эйфории. Странно, но мне очень сложно говорить о хороших книгах. Любовь, и всё.
О Хэппи Нью Эйре. Если коротко, то осталось совсем ничего, а я маленькая нищая школота, которая ааааааааааааааааааачто_им_всем_даритьааааааааааааааааааааааа.
О каникулах. Едем с классом куда-то на север Европы, говорят, что в Финляндию, но, думаю, за этот последний месяц (5 докладных, фиг ли) Марина Ивановна просто скинет нас с поезда где-нибудь в лесах. Хорошо, что едет всего шесть человек. Меньше группа, проще выживать. Отец, обещавший заплатить свою половину за поездку, находится где-то в тайге без сотовой связи. Типично. Запасусь книгами и данетками. Нужно же что-то в этом поезде делать?
Раньше я не замечала "классовости" в делении на классы. До первых совместных элективов. Мы - на голову выше. На две, на много. Странно и приятно чувствовать себя эдакой "илиткой".
Картинка дней моих суровых:
[Бродский, ] Из пасти льва
струя не журчит и не слышно рыка.
Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика.
Никаких голосов. Неподвижна листва.
И чужда обстановка сия для столь грозного лика,
и нова.
Пересохли уста,
и гортань проржавела: металл не вечен.
Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,
хоронящийся в кущах, в конце хвоста,
и крапива опутала вентиль. Спускается вечер;
из куста
сонм теней
выбегает к фонтану, как львы из чащи.
Окружают сородича, спящего в центре чаши,
перепрыгнув барьер, начинают носиться в ней,
лижут лапы и морду вождя своего. И чем чаще,
тем темней
грозный облик. И вот
наконец он сливается с ними и резко
оживает и прыгает вниз. И все общество резво
убегает во тьму. Небосвод
прячет звезды за тучу, и мыслящий трезво
назовет
похищенье вождя
- так как первые капли блестят на скамейке -
назовет похищенье вождя приближеньем дождя.
Дождь спускает на землю косые линейки,
строя в воздухе сеть или клетку для львиной семейки
без узла и гвоздя.
Теплый
дождь
моросит.
Как и льву, им гортань не остудишь.
Ты не будешь любим и забыт не будешь.
И тебя в поздний час из земли воскресит,
если чудищем был ты, компания чудищ.
Разгласит
твой побег
дождь и снег.
И, не склонный к простуде,
все равно ты вернешься в сей мир на ночлег.
Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.
Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие люди,
и голубки - в ковчег.