Про маму.
Моя мама была хорошим человеком, очень хорошим. Хорошая дочь, хорошая жена, хорошая мать, хороший друг, хороший сотрудник.
Вообще, весь смысл жизни для неё состоял в том, чтобы быть хорошей. Со всех сторон. Не лучшей, а именно хорошей.
Она и меня регулярно воспитывала педагогическим голосом: "Умной, красивой, способной быть не важно, это всё глупости. Не дано тебе, и не надо. Важно быть скромной, не зазнаваться. А главное, чтоб тебя все любили. Чтоб все говорили о тебе только хорошее!"
Мамочке моей это удивительным образом удавалось. Её любили родственники, подруги, мужчины, сотрудники и соседи.
А вот с дочерью маме не повезло. Мало того, что девочка родилась на свет вопреки её желанию и титаническим усилиям. Детка оказалась к тому же какой-то совсем не такой, какой полагалось быть хорошей доченьке.
Нет, ребёнок получился очень послушный, она всеми силами старалась порадовать мамочку. Эта девочка была любимицей воспитателей, врачей и учителей. Маме почти никогда не было за неё стыдно перед людьми.
Беда в другом: девочка оказалась слишком умной и способной. Читать научилась сама в три года. В садике её демонстрировали всем, как вундеркинда. Декламировать стихи противным "детским" голосом, лепить из пластилина, клеить аппликации, петь, танцевать (и что там ещё полагается развитому ребёнку) - всё это мамина девочка делала лучше других детей. Не напрягаясь и не требуя от мамы каких-то усилий. Само всё получалось.
И всеми ожидалось, что мама своей доченькой будет гордиться. А гордиться маме нельзя, нехорошо это. Хорошие люди - прежде всего, скромные! И незаметные. А этого ребёнка, увы, не заметить невозможно. И одно это было уже очень, очень плохо.
Да и вообще, было совсем непонятно, что с этой девочкой теперь делать и чего от неё ожидать. Однажды, наслаждаясь в сотый раз фильмом "Девчата" по телевизору, мама с тоской вздохнула: "Вот если бы ты у меня была такая, как эта Тоська - простая, добрая, смешная и понятная..."
Сама девочка, впрочем, тоже никак не могла понять, что же от неё требуется, ведь все говорят, что надо стараться быть лучше всех, а мама от этого только огорчается. И когда ведёшь себя плохо (физически не можешь спать днём, например, или не ешь гороховый суп, от него тошнит) - тоже огорчается, ещё больше. А огорчать мамочку нельзя, это её убьёт!
Фишка: уже к пяти годам я хорошо знала, что моя мама - "сердечница". Это она сама мне объяснила: сердечники - такие люди, что могут упасть и умереть в любой момент, особенно если их сильно расстроить. У них от расстройства сердце разрывается.
Чтобы мама не умерла от расстройства, дочка должна была следовать очень простым правилам.
1. Полностью доверять маме, никогда ничего от неё не скрывать и, упаси боже, не врать. Мама должна знать о девочке всё-всё-всё, никаких тайн. Любая ложь всё равно раскроется, и мама умрёт от горя.
2. Всегда и везде вести себя так, чтобы все были девочкой довольны. Иначе мама очень огорчится, а у неё сердце.
Вот, собственно, и все ограничения, в остальном - полная свобода, мама мне полностью доверяет, я же умница.
Ну, ещё хорошо бы быть быть во всём лучшей, и при этом не выделяться - но это уже мелочи.
Эти простые правила мне орально озвучивались раза два-три в год, не чаще. Всё остальное время была практика: поджатые губы и тяжкие вздохи по мелочи. Полный игнор, "мамино лицо", хватание за сердце и корвалол в особо тяжёлых случаях (типа четвёрки за диктант). Мама умирает у меня на глазах, и только я буду в этом виновата.
Отсюда сейчас смотришь - жесть и лютый хардкор. А там, внутри, всё это было нормально и даже прекрасно! На меня никто никогда не поднимал руку, даже голос не повышали практически. Никто не загонял в музыкалку, не порол скакалками, не требовал быть на глазах ежеминутно. Мне доверяли! Отпускали играть в соседний двор, а в деревне у бабушки разрешали даже бегать с братом на станцию (там была газировка и поезда) и на дальние каналы ловить карасиков- мне доверяли! И чудесные дни рождения с пловом, тортами и кучей одноклассников, и одёжки, шитые портнихой, чтоб было красиво и стильно, и джинсы, купленные у спекулянтов (сумасшедшие деньги, полторы месячных зарплаты!) - чудесное детство!
А то, что я лет с семи привыкла каждую ночь вскакивать два-три раза и красться в мамину спальню, чтоб убедиться, что она дышит - это такие мелочи... Это нормально. Это просто привычка, какие ещё неврозы?
И невыполнимая задачка решилась очень просто. Соответствовать во всём и нравиться всем - нереально, слишком противоречивы требования. Выбор: врать и скрывать, но делать это виртуозно.
По ходу дела выяснилось, что мама и сама не слишком-то хочет знать какую-то там правду. "Я сам обманываться рад", только бы не расстраиваться.
И всё пошло как по маслу: уже годам к десяти мною был выстроен парадный фасад для мамочки. На фасаде изображена румяная пионерка, отличница и умница с примерным поведением. Разве что, не такая тупая, как эталонная Тоська - этот аспект ну никак не удавался, и мама вздыхала. Но в целом любила эту девочку. Эту картонную Тоську. Жаль, что не меня, но в целом такое положение всех устраивало.
А за фасадом жила живая я. Личной тайной жизнью, как Штирлиц. Без маминой любви, зато относительно свободно.
Сначала удавалось просунуть в щёлочку какие-то свои вопросы и радости (трудности нельзя, умрёт!). Потом, лет в десять, услышала "Какие ещё мальчики! Ни видеть, не слышать ничего такого не хочу, и не смей их ни на шаг к себе подпускать, пока институт не закончишь!" - и дверь с лязгом захлопнулась.
В итоге у меня получилось целых два вполне счастливых детства - моё и Тоськино. И там, и там радостей и удовольствий хватало, просто немножко не таких, как принято.
Закончив школу и торжественно вручив мамочке золотую медаль, я бодро слиняла в Универ аж за 4,5 тыщи километров от родного дома, и жить стало ещё проще. Тоська изображалась пару раз в месяц по телефону и недельку на каникулах. Всё остальное время я старательно выдавливала из себя этого раба, но это к маме уже никак не относится.
Правда, понадобилось очень много лет основательной работы над собой, но это любому полезно.
На днях мама умерла. Умирала тяжело и довольно долго, не приходя в сознание. Ей было 76.
Мгновенно уйти, как она мечтала, не получилось: сердце до последнего молотило, как молодое.
Вообще, весь смысл жизни для неё состоял в том, чтобы быть хорошей. Со всех сторон. Не лучшей, а именно хорошей.
Она и меня регулярно воспитывала педагогическим голосом: "Умной, красивой, способной быть не важно, это всё глупости. Не дано тебе, и не надо. Важно быть скромной, не зазнаваться. А главное, чтоб тебя все любили. Чтоб все говорили о тебе только хорошее!"
Мамочке моей это удивительным образом удавалось. Её любили родственники, подруги, мужчины, сотрудники и соседи.
А вот с дочерью маме не повезло. Мало того, что девочка родилась на свет вопреки её желанию и титаническим усилиям. Детка оказалась к тому же какой-то совсем не такой, какой полагалось быть хорошей доченьке.
Нет, ребёнок получился очень послушный, она всеми силами старалась порадовать мамочку. Эта девочка была любимицей воспитателей, врачей и учителей. Маме почти никогда не было за неё стыдно перед людьми.
Беда в другом: девочка оказалась слишком умной и способной. Читать научилась сама в три года. В садике её демонстрировали всем, как вундеркинда. Декламировать стихи противным "детским" голосом, лепить из пластилина, клеить аппликации, петь, танцевать (и что там ещё полагается развитому ребёнку) - всё это мамина девочка делала лучше других детей. Не напрягаясь и не требуя от мамы каких-то усилий. Само всё получалось.
И всеми ожидалось, что мама своей доченькой будет гордиться. А гордиться маме нельзя, нехорошо это. Хорошие люди - прежде всего, скромные! И незаметные. А этого ребёнка, увы, не заметить невозможно. И одно это было уже очень, очень плохо.
Да и вообще, было совсем непонятно, что с этой девочкой теперь делать и чего от неё ожидать. Однажды, наслаждаясь в сотый раз фильмом "Девчата" по телевизору, мама с тоской вздохнула: "Вот если бы ты у меня была такая, как эта Тоська - простая, добрая, смешная и понятная..."
Сама девочка, впрочем, тоже никак не могла понять, что же от неё требуется, ведь все говорят, что надо стараться быть лучше всех, а мама от этого только огорчается. И когда ведёшь себя плохо (физически не можешь спать днём, например, или не ешь гороховый суп, от него тошнит) - тоже огорчается, ещё больше. А огорчать мамочку нельзя, это её убьёт!
Фишка: уже к пяти годам я хорошо знала, что моя мама - "сердечница". Это она сама мне объяснила: сердечники - такие люди, что могут упасть и умереть в любой момент, особенно если их сильно расстроить. У них от расстройства сердце разрывается.
Чтобы мама не умерла от расстройства, дочка должна была следовать очень простым правилам.
1. Полностью доверять маме, никогда ничего от неё не скрывать и, упаси боже, не врать. Мама должна знать о девочке всё-всё-всё, никаких тайн. Любая ложь всё равно раскроется, и мама умрёт от горя.
2. Всегда и везде вести себя так, чтобы все были девочкой довольны. Иначе мама очень огорчится, а у неё сердце.
Вот, собственно, и все ограничения, в остальном - полная свобода, мама мне полностью доверяет, я же умница.
Ну, ещё хорошо бы быть быть во всём лучшей, и при этом не выделяться - но это уже мелочи.
Эти простые правила мне орально озвучивались раза два-три в год, не чаще. Всё остальное время была практика: поджатые губы и тяжкие вздохи по мелочи. Полный игнор, "мамино лицо", хватание за сердце и корвалол в особо тяжёлых случаях (типа четвёрки за диктант). Мама умирает у меня на глазах, и только я буду в этом виновата.
Отсюда сейчас смотришь - жесть и лютый хардкор. А там, внутри, всё это было нормально и даже прекрасно! На меня никто никогда не поднимал руку, даже голос не повышали практически. Никто не загонял в музыкалку, не порол скакалками, не требовал быть на глазах ежеминутно. Мне доверяли! Отпускали играть в соседний двор, а в деревне у бабушки разрешали даже бегать с братом на станцию (там была газировка и поезда) и на дальние каналы ловить карасиков- мне доверяли! И чудесные дни рождения с пловом, тортами и кучей одноклассников, и одёжки, шитые портнихой, чтоб было красиво и стильно, и джинсы, купленные у спекулянтов (сумасшедшие деньги, полторы месячных зарплаты!) - чудесное детство!
А то, что я лет с семи привыкла каждую ночь вскакивать два-три раза и красться в мамину спальню, чтоб убедиться, что она дышит - это такие мелочи... Это нормально. Это просто привычка, какие ещё неврозы?
И невыполнимая задачка решилась очень просто. Соответствовать во всём и нравиться всем - нереально, слишком противоречивы требования. Выбор: врать и скрывать, но делать это виртуозно.
По ходу дела выяснилось, что мама и сама не слишком-то хочет знать какую-то там правду. "Я сам обманываться рад", только бы не расстраиваться.
И всё пошло как по маслу: уже годам к десяти мною был выстроен парадный фасад для мамочки. На фасаде изображена румяная пионерка, отличница и умница с примерным поведением. Разве что, не такая тупая, как эталонная Тоська - этот аспект ну никак не удавался, и мама вздыхала. Но в целом любила эту девочку. Эту картонную Тоську. Жаль, что не меня, но в целом такое положение всех устраивало.
А за фасадом жила живая я. Личной тайной жизнью, как Штирлиц. Без маминой любви, зато относительно свободно.
Сначала удавалось просунуть в щёлочку какие-то свои вопросы и радости (трудности нельзя, умрёт!). Потом, лет в десять, услышала "Какие ещё мальчики! Ни видеть, не слышать ничего такого не хочу, и не смей их ни на шаг к себе подпускать, пока институт не закончишь!" - и дверь с лязгом захлопнулась.
В итоге у меня получилось целых два вполне счастливых детства - моё и Тоськино. И там, и там радостей и удовольствий хватало, просто немножко не таких, как принято.
Закончив школу и торжественно вручив мамочке золотую медаль, я бодро слиняла в Универ аж за 4,5 тыщи километров от родного дома, и жить стало ещё проще. Тоська изображалась пару раз в месяц по телефону и недельку на каникулах. Всё остальное время я старательно выдавливала из себя этого раба, но это к маме уже никак не относится.
Правда, понадобилось очень много лет основательной работы над собой, но это любому полезно.
На днях мама умерла. Умирала тяжело и довольно долго, не приходя в сознание. Ей было 76.
Мгновенно уйти, как она мечтала, не получилось: сердце до последнего молотило, как молодое.