церковь-западня
Прогулка по зимнему городу приносила удовольствие. Улица обледенела. Сугробы снега, аккуратно, как в голливудских фильмах, лежали вдоль тротуаров. 3-х, 4-х этажные старые дома дремали, укутанные сизым тусклым светом далекого солнца. Тротуар блестел гололедицей и эти сонные дома с винтажной лепниной, крылечки отражались под ногами таких же дремлющих пешеходов. Проезжая часть была свободной. Ближе к перекрестку "дымили" канализационные люки. И все в этом городе казалось таким милым, предрождественным, уютным. Меня переполняли светлые, "комфортные" эмоции от таких вот удачных, по-домашнему располагающих декораций съемной площадки моего сна. Но эти "комфортные" эмоции были как будто не моими, словно снотворное, лишали бдительности, сковывали по рукам и ногам.
Было конечно и острое желание разбудить всю улицу и людей, чтобы лица прохожих оживились, а дома заиграли яркими цветами. Думала я так, как всех, к едрене фене, разбужу истошным воплем "Эй, очнитесь!", шагала неспешно, пока не заметила слежку. Двое совершенно выбивающихся из картинки мужчин с внешностью советских киношных КГБистов шли нога в ногу, сокращая дистанцию, их лица выражали их хщническую натуру.
Когда преследователи поняли, что их раскрыли и перешли, видать, к плану "Б" - активным действиям (изловить и обезвредить), я судорожно начала искать глазами "людного" укрытия.
Естественным образом этим укрытием стала церковь, где как раз многолюдный приход слушал Рождественские проповеди. Приход состоял исключительно из угрюмых горбатых старых людей, у которых, очевидно, настолько плохо с пищеварением, что цвет их кожи иначе как "серобуропацарапаный" не определить.
Приход не оценил толи цвет моего лица, толи прямую осанку, а может я просто прервала таинство зомбирования. Часть людей, которая стояла ближе к дверям, повернулось в мою сторону. Глаза прихожан горели как у роты Кощеев Бессмертных, свято верующих в силу вуду. Их взгляд леденил, отталкивал. Пошли рвотные позывы. Не хотелось оцепенеть, отвела глаза в сторону.
Стала пятиться назад в правый угол зала. Там находилась некая обрядная территория, огражденная резными филёнками. Внутри горели свечи, и в этой мерцающей "кладовке" стоял крест, "распятие". А под крестом стоял гроб, накрытый белым покрывалом с малиновым орнаментом и вышитыми крестами. "Кладовщиком" оказался священник помоложе. Он, как и тот, что толкал речь, имел гипнотизирующий хищный взгляд. Все его существо было наполнено страстью "пополнять закрома" - увеличивать число прихожан. Мне показалось, что это чистый дьявол во плоти, которому только и подавай, что "светлую" энергию для своих грязных целей. Конкретной его целью было наполнить крест.
Совсем ведь о распятье не сказала. Это было не просто варварское изображение распятого человека, а крест-комод, крест-шкаф. Метра 2,5 в высоту, глубина сантиметров 50. Крест состоял из выдвижных ящичков и шкафчиков 50х50х50 см, у каждого своя дверка: резная, стеклянная, сплошная. А внутри были "сокровища", те самые, которые охранял Кладовщик-хищник: мироточивые главы, мумифицированные кисти рук, волосы, масла, ножи для таинства жертвоприношения.
Так вот, гроб еще выполнял функцию алтаря для этих самых жертвоприношений, а покрывало было символической сценой, на которую укладывают "жертву" с подходящей энергетикой и потом уже частями вкладывают в крест-шкаф. В великий Крест-Эгрегор, которому весь это приход служит.
Священник "почувствовал" мое присутствие и обернулся, оборвав процесс любования содержимым Креста и трепетного ухода за ним. Он стал сковывать своим взглядом мое внимание, тихонько взял с покрывала нож.
Выкрикнув что-то нецензурное, желая передать, насколько сложно ему будет изловить меня, сама я уже искала выход из церкви. "Дернуло же меня сюда зайти! Или преследователи сразу сюда "вели" мое пребывающее в "комфорте" существо?!" Армия Кощеев и пастор повернулись к нам: Служителю Креста и упрямой девочке. Горбатые старушки стали окружать меня плотным кольцом, шипя что-то невнятное, типа "не сопротивляйся, кресту отдайся, будь с нами, будь нами...". Мое тело стало наполняться агрессией, силой. Я метнулась к маленькой приоткрытой дверце, из-за которой в церковный полумрак вливался свет солнца. Забежав за дверь, крепко заперла ее с обратной стороны. Огляделась. Это была пристройка к церкви, комната-спальня. Очевидно, тут спали монахи. Огромные окна, много света, легкие занавеси, вряд стоящие кровати, белые накрахмаленные постели, свежий воздух. Но выхода на улицу не было. Обратная дорога только через церковь.
Дверь начала скрипеть под давлением освирепевших, "проголодавшихся", зомбированных прихожан.
Я направилась к койке у одного из окон и присела на корточки в ожидании момента, когда все ворвутся и дверь будет свободной. Но, неожиданно, чья-то рука коснулась моего плеча. "Ё!".
Слева от меня сидел молодой парень в монашеской рясе. На нем не было креста, четок. Он был таким высоким, что сидя на корточках, казался лихо собранным трансформером. Его лицо светилось. Кожа была чистой, здоровой, взгляд - влюбленным в жизнь, незамутненным. Он казался неуклюжим ребенком, который весь соткан из любви и света. Молодой человек напомнил мне буддийского мальчишку, который в свое время отправил меня в дивное путешествие. "Ты им нужна: твое внимание, энергия. Они запрут ее в этот крест".
Дверь распахнулась, в комнату влетели голодные, обозленные священники, бабки заходили неспешно и осторожно. Этим существам толи яркое освещение покоя не давало, толи само место.
Парень пнул меня в бедро, указывая на проход между койками слева от нас, и мы поползли. Периодически он останавливал меня, и нам приходилось лечь ниц и ждать. Так мы добрались до крайней постели слева от двери. Приготовились. "На старт, внимание, марш!". Церковный сумрак, еще рывок - свежесть улицы. Я не хотела останавливаться и собралась бежать от церкви прочь, но монах остановил меня: "Не бойся, никто из них уже не может покинуть церковь и выйти сюда. Посмотри".
На улице тем временем наступила весна. Дома играли яркими красками. Вместо сугробов, вдоль тротуаров, цвели дивные "хлопковые" кусты, сияло солнце, люди были полны радости и света. Прохожие пели, шутили, целовались.
"Ах, как целуются!" - подумала я.
"О чем ты думаешь?" - спросил монах, улыбаясь бесполой, бесхитростной, лишенной всего мужского и сексуального улыбкой маленького ребенка. Уже через мгновение он целовал меня в губы. Этот поцелуй не будил никакие телесные или умственные переживания. С таким настроением я целовала свою новорожденную дочь. Этот поцелуй был как короткое прикосновение к Абсолюту Любви. Я хотела было подумать, что если это неорганик, то так мы обмениваемся энергетикой, что это может быть ловушкой внимания, и прервать поцелуй. Но ответила ему тем же, как выражение благодарность за миг прикосновения Любви.
"Вот бы с Русланом так научиться целоваться!" - недодумала до конца, пытаясь уловить это ощущение от поцелуя, запомнить его и привнести его в повседневность, рассмеялась и проснулась.
Хоть сон, который приснился неделю назад, стал осознанным только в конце, он был очень символичным.