Ищите Бога в себе
«Ищите Бога в себе, - писал гностик Моноймус. - Познайте того, кто внутри вас». «Ты увидел Дух - ты стал Духом. Ты увидел Христа - ты стал Христом». Тот, кто получил имя Отца, и Сына, и Святого Духа, «стал не христианином, а Христом», заявляет «Евангелие от Филиппа».
«То, что в наиглубочайшем - и есть Плерома, и глубже ничего нет. И это то, что и называют наивышним», - продолжает оно. В «Тайной книге Иакова» Иисус требует превзойти его: «Сделайтесь лучше меня: станьте как сыны Духа Святаго».
Вместо того, чтобы говорить о грехе и раскаянии, Иисус гностицизма говорит об иллюзорности вещного мира и просветлении. По удачному выражению Барта Эрмана, он приходит не для того, чтобы спасти этот мир, а для того, чтобы спасти человечество от этого мира.
Воскресение для гностиков - это не одноразовый процесс, пережитый Иисусом Христом. Это ежесекундный опыт, необходимый избранному для освобождения от этого тленного мира. Царство Небесное - это не событие будущего. «Это реальность, частью которой каждый может стать здесь и сейчас».
«Те, кто говорит, что умрут сначала и воскреснут, - заблуждаются. Если не получают воскресения, будучи еще живыми, то когда умрут, не получают ничего».
Обладатели лжеименного гнозиса не только не умеют воскрешать мертвых, - ябедничал на них Ириней Лионский (на что, по его мнению, была способна возглавляемая им община, и тому было множество доказательств), - «но и совершенно не веруют в возможность этого, почитая воскресением из мертвых познание возвещаемой ими истины».
Гностицизм предполагал живой мистический контакт с Богом, и каждое откровение, полученное в результате этого контакта, значило ничуть не меньше, если не больше, чем прижизненные поучения Иисуса. Каждый гностик был сам себе апостол и сам себе Евангелие.
Как следствие, точно пересказать гностическое учение невозможно, потому что одного гностического учения не было в принципе. Гностицизм не существовал per se. Существовали гностицизмы: кому чего бог открыл, тот то и цитировал. Одни гностики отождествляли Сатану и Яхве, другие, наоборот, противопоставляли их.
Одни гностики считали, что Иисус был реальный человек, плоть которого надел на себя надмирный дух, а другие - что Иисус был лишь иллюзорная видимость. Одним гностикам бог открыл, что небес - семь, и они это доподлинно знали из собственного мистического опыта, а другие так же доподлинно знали, что небес - восемь, девять или даже десять.
Кроме этого гностики полагали, что знание, как спастись от этого мира, доступно не всем. Люди для гностиков делились на три сорта - язычники, хоики, которые были совсем уже безнадежны; обычные христиане, которых они называли людьми «душевными» (психиками); и, наконец, избранные, люди «духовные» (пневматики). Спасение было доступно и для психиков, но вот познание - только для пневматиков.
Некоторые разновидности гностицизма считали пневматиков потомками Сифа - третьего, после Каина и Авеля, сына Адама, родившегося взамен убитого Авеля (Быт. 4:25).
Для них Сиф был единственным человеком, которому передалась искра божественного огня. А все остальные люди, темные и непросвещенные души, были потомками нехорошего Каина, которому искра не передалась. Эта деталь интересная и нетривиальная, и мы еще к ней вернемся. Ведь, согласно книге Бытия, единственным человеком, выжившим после Всемирного Потопа, был Ной. При этом Ной был потомком Сифа (Быт. 5:29).
Так или иначе, собственно гностические тексты были нередко написаны заумным языком, рассчитанным на избранных.
К тому же многие гностики проповедовали разные системы для разных уровней посвящения. Для пневматиков - одну систему, а для добрых, но ограниченных психиков - другую, попроще, адаптированную к их скромным возможностям. Эта система позволяла соглашаться с упрощенной версией бога, только что и доступной ограниченным психикам, и требовать от психиков вместо совершенного гнозиса всего лишь добрых дел.
Итак, зрелый грекоговорящий гностицизм, который единственный и был долго известен в пересказах отцов церкви, слагался из трех составляющих:
- Из убеждения, что материальный мир находится во власти Сатаны.
- Из убеждения, что настоящий, надмирный Бог послал в него Спасителя, Христа, чтобы дать людям знание.
- Из уверенности в том, что, кто познает эту истину, сам станет Христом.
Плоть человека принадлежит к этому вещному миру, но дух его несет в себе частицу божественного огня. Иисус Христос явился в мир, чтобы освободить божественный огонь, заключенный в людях. Тот, кто познает его учение, сам станет Иисусом, и Иисус станет им. Они станут духовными близнецами.
Текст, который мы сейчас называем «Евангелие от Фомы», правильнее было бы называть «Евангелие от Близнеца», потому что «фома» на арамейском - на языке, на котором разговаривал Иисус, - и значит «близнец». По-гречески «близнец» - «дидим». Евангелие от дидима Иуды Фомы - это Евангелие от близнеца Иуды Близнеца, полной духовной копии и нового воплощения Иисуса.
<...>
Уже из одного того факта, что Иаков претендовал на статус первосвященника, видно, что он строжайше соблюдал иудейский закон. Более того, его прозвище, Праведник, было абсолютно знаковым. Цадоком, то есть Праведником, звали, согласно Иосифу Флавию, основателя страшной «четвертой секты» зилотов и сикариев, виновников Иудейской войны
[Напомним, что в иврите, как и во всех семитских языках, носителем смысла является трехбуквенный корень, состоящий из одних согласных. Гласные подставляются в этот корень по мере грамматической надобности. Корень ЦДК имеет значение «справедливости», «праведности», «правосудия». «Цедака» - это справедливость или правосудие, а также милостыня. Праведник - это, строго говоря, «цадик». А «Цадок» - это имя первосвященника царя Соломона, потомки которого до времени Маккавеев одни и имели право становиться первосвященниками. Дело также осложняется тем, что прозвище основателя «четвертой секты» Цадока дошло к нам только через греческий, где буквы «ц» нет, и поэтому в греческом тексте Флавия оно имеет вид «Садок». Таким образом, прозвище основателя «четвертой секты» Цадок было бы логично перевести на русский каким-нибудь чуть косо звучащим словечком, например «Справедливец» или «Праведнец».].
А самое слово праведники (цадиким) являлось одним из самоназваний как членов кумранской общины, так и ранних христиан. Еще одно их важнейшее общее самоназвание было святые.
Об Иакове Праведнике знает и Иосиф Флавий. В «Иудейских древностях» он сообщает, что Иакова Праведника, «брата Иисуса, называемого Христом», казнили по настоянию первосвященника Анании около 62 г. н. э. - то есть через тридцать с лишним лет после казни Иисуса и за 4 года до начала Иудейской войны.
Иосиф Флавий сообщает, что этот поступок Анании так напугал «лучших и усерднейших бывших в городе законоведов», что они поспешили откреститься от него. Сразу за казнью Иакова началась новая вспышка террора со стороны сикариев, первой жертвой которой стал сын первосвященника Анании - сикарии его украли.
Сведения, сообщаемые Иосифом об Иакове Праведнике, чрезвычайно плохо согласуются с изобретенной во времена Просвещения теорией «маленького ручейка».
Из них следует, что Иаков Праведник был важнейшей частью теологически-политического ланшафта в Иерусалиме. Его казнь вызвала панику элиты и оживление сикариев. Они также показывают, что Иаков Праведник соблюдал иудейский Закон и был не в курсе, что его брат приходил его отменить.
Читатель, конечно, может усомниться: может, эти сведения не принадлежали Флавию? Может быть, христиане кое-что вписали в этот рассказ? Ответ такой: что они кое-что из него вычеркнули. Они вычеркнули фразу, которую неосторожно цитируют сразу несколько ортодоксов, включая Оригена и Евсевия Кесарийского. Эта фраза утверждала, что Иудейская война случилась в возмездие за смерть Иакова Праведника.
Как известно, Иудейскую войну начали зилоты. И единственный, за смерть кого они могли мстить - был их вождь. Фраза, связывающая Иакова Праведника и Иудейскую войну, совершенно несовместима с историей о никому не известном проповеднике любви и мира по имени Иисус, смерть которого прошла незамеченной современниками.
Еще одна причина, по которой человек, в течение тридцати лет возглавлявший последователей Иисуса, был вычеркнут из Нового Завета, заключается в его острейшем конфликте с другим известным раннехристианским персонажем, который, в отличие от Иакова Праведника, наверняка хорошо знаком читателю. Этот человек в истории остался, да еще как! Просвещенная библеистика XIX в. называла его «вторым основателем христианства». Это не кто иной, как апостол Павел.
По иронии судьбы именно Павел, чьи подлинные письма являются самой ранней по времени частью Нового Завета, является сейчас единственным человеком, который упоминает в Новом Завете Иакова, брата Иисуса, по имени. Он делает это в «Послании к Галатам».
В этом тексте, написанном, заметим, еще при жизни Иакова, Павел сообщает, что, когда он был в Иерусалиме, он виделся там только с двумя людьми: с апостолом Петром и с «Иаковом, братом Господним» (Гал. 1.19).
Встреча эта вряд ли была приятной. Дело в том, что немного позже в том же послании апостол Павел сообщает, что между ним и Петром в Антиохии случилась размолвка по вопросу о необходимости соблюдения иудейского закона - то есть необходимости субботы, обрезания и кашрута, - и главным двигателем этой размолвки был именно Иаков.
«Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостоял ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками. А когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных» (Гал. 2: 11-12).
Картина, которая предстает перед нами, вполне наглядна. Иаков, брат Господень, бессменный руководитель общины на протяжении тридцати лет, и апостол Петр, прижизненный ученик Иисуса, который, худо-бедно, слышал взгляды Иисуса из его собственных уст, считали, что праведники и святые обязаны соблюдать иудейский закон. А апостол Павел - то есть человек, который Иисуса никогда живьем не видел и, более того, состоял, согласно «Деяниям апостолов», в числе его преследователей - утверждал, что Иисус пришел закон отменить. В качестве пруф-текста он ссылался на свое собственное собеседование с Иисусом на третьем небе.
Это все равно, как если бы среди последователей Карла Маркса образовался человек, который учил любви к капиталистам, а в качестве обоснования ссылался бы не на «Капитал» Маркса, а на свои посмертные с ним встречи в видениях.
<...>
Место написания: Эдесса
Где же было написано такое удивительное Евангелие, самый ранний слой которого сочетает явный иудаизм с явным же гностицизмом?
Скорее всего, оно было написано в городе Эдессе, и это обстоятельство является еще более удивительным, нежели его арамейский язык [По поводу вопроса о том, на каком языке изначально были написаны «Деяния Фомы» и «Евангелие от Фомы», существует огромная литература].
Дело в том, что мы привыкли думать о христианстве как о религии, которая распространялась в первую очередь внутри Римской империи. А Эдесса до III в. н. э. находилась за границей этой империи.
Она была столицей маленького Осроенского царства - буферного государства между Римом и Парфией. Крошечная, но стратегически важная Осроена представляла из себя, по сути дела, просто большой оазис в верховьях между Евфратом и Тигром.
Эдесса, основанная Селевкидами, находилась всего в 300 км от столицы римской Сирии - Антиохии. Однако после краха Селевкидов Эдесса быстро обарамеилась, стала тяготеть к Парфии и управлялась местной арабской династией. Члены династии чеканили монеты с изображениями то римских императоров, то парфянских царей и все более и более втягивались в орбиту римской политики, пока наконец не были поглощены - в 216 г. по существу и в 242 г. окончательно - Римом.
В результате последователи Иисуса существовали в Эдессе в совершенно других условиях, нежели в преследовавшей их Римской империи.
В Риме христиане прятались по частным домам, собираясь на богослужение, как на подпольную явку. Никаких христианских храмов в I-II вв. в Риме быть не могло. Напротив, в Эдессе здание церкви, где собирались для богослужения верующие, существовало уже к концу II в. н. э. Мы это знаем из «Эдесской хроники», сообщающей, что в ноябре 201 г. это здание вместе с большой частью города было уничтожено наводнением.
Одним из виднейших эдесских христиан II в. н. э. был человек по имени Бардесан. Этот человек имел в Эдессе совсем другой социальный статус, нежели вольноотпущенники и рабы, которые, вместе с богатыми женщинами, обыкновенно являлись главным объектом христианской вербовки в Риме.
Бардесан был видный парфянский аристократ, великолепный стрелок из лука (умение это считалось необходимым именно среди парфянской знати), товарищ детских игр, а потом ближайший приближенный царя Эдессы Абгара VIII.
В Эдессе никогда не издавались эдикты против христиан. Никакие доносчики в ней не сговаривались «уничтожить святых», не ждали нужного часа, не входили «в Дом Господень тогда, когда все молятся и восхваляют Господа», и не схватывали их, как жаловался в начале III в. Ипполит Римский. В ней не было Нерона, который зашивал христиан в шкуры быков на потеху толпе, Веспасиана, который после разгрома Иудейского восстания приказал предать смерти всех потомком дома Давидова, и Марка Аврелия, по чьим эдиктам «по всей Асии» преследовали и гнали «людей благочестивых».
Более того, среди эдесских христиан царила упорная легенда, что предок Абгара VIII, Абгар V принял христианство еще в I в. н. э. сразу после смерти Христа!
И даже если не разделять точку зрения автора данной книги о том, что закон, приписывавший предавать христиан смерти, был принят Сенатом еще в 36 г. н. э., под давлением императора Тиберия, то видно, что в Эдессе на эволюцию учения святых действовали совсем другие факторы, чем на римское христианство.
<...>
Что еще мы знаем об апостоле Близнеце?
Не так уж и мало.
Дело в том, что у нас есть целая его биография - «Деяния Фомы». Правда, эта биография написана не раньше начала III в. н. э. - и это плохо. Зато она написана на том же арамейском языке, что и «Евангелие от Фомы», и, более того, она написана в той же самой Эдессе.
<...>
«Деяния Фомы» придерживаются стиля символического реализма, и мы можем не сомневаться, что апостол Фома много раз убивал Сатану и воскрешал мертвых для жизни вечной. Это было его профессиональное занятие. Каждый раз, когда он кого-нибудь запечатывал, он убивал Сатану и воскрешал человека.
Наконец в своих странствиях апостол Фома приходит в земли, которыми правит царь Миздай. Изгнав бесов из жены и дочери царского военачальника, он становится влиятельным человеком в городе. Слава его тем громче, что бесов изгоняет не сам Фома: он поручает это сделать дикому говорящему ослу, который и выполняет с блеском ответственное поручение.
Эта-то слава и становится причиной его неприятностей: среди его учениц появляется некая Мигдония, жена царского родственника Кариша.
Совершенно очарованная проповедуемым Фомой небесным Христом, она просит у Фомы позволить ей «принять печать, чтобы я стала Святым Храмом, в котором он обитает».
Уверовав, Мигдония отказывает мужу в телесной близости. Когда он пытается овладеть женою, она объясняет ему, что в ней отныне поселился Христос. «Ибо мой Господь Иисус больше тебя, и он со мной и во мне»
Понятное дело, что Христос, находящийся внутри Мигдонии, никак не может заниматься сексом с Каришем. Когда ее муж пытается сунуть в новый христов сосуд свою потную лапу, Мигдония связывает ему руки простыней, удирает, нагая, от мужа и ночует в комнате со служанкой.
Происшествие это приводит Кариша в понятное раздражение, и этот альфа-самец, ослепленный страстью и получивший удар в самую чувствительную часть своего животного эго, тут же обращается к царю с жалобой на залетного «колдуна и обманщика», учит, что никто не может жить, пока не откажется от всего вещного, включая имущество, утверждает, что муж не должен возлежать со своею женой, и которого народ почитает как Бога.
Может быть, история с Мигдонией еще и сошла бы Иуде Фоме с рук. Но черт дернул царя Миздая рассказать ее собственной жене - в качестве занятного примера безумия, в которое заезжий колдун ввергает знатных женщин. Надо ли говорить, что жена царя немедленно сама отправилась к Иуде Близнецу и после этого, возродившись для жизни вечной, немедленно отказала в доступе в свой Господний Храм царю?
Этот эпизод окончательно переполнил чашу терпения и без того уже кипевшего гневом царя. Он лично отправился в дом своего военачальника Сифора, где обнаружил значительную долю своей знати у ног проповедующего Фомы.
Все, кто сидели у ног Фомы, приветствуя царя, поднялись, но сам Фома остался сидеть. Ярости Миздая не было предела. Он схватил подвернувшуюся табуреточку, перевернул ее и крепко и страшно огрел этой табуреточкой заезжего колдуна.
«И он взял сиденье и перевернул его, и схватил сиденье обеими руками и ударил его по голове, так, что ранил, и передал его солдатам, приказав: уведите его».
После этого начинаются суд и пытки. Взбешенный царь приказал раскалить железные пластины и поставить на них проклятого колдуна. Однако не успели стопы Иуды коснуться пластин, как из-под них забили ключи холодной воды. Ногам Иуды ничего не сделалось, стражники в ужасе отпрыгнули в сторону, а царь Миздай, оказавшись перед серьезной перспективой утонуть, взмолился к пытуемому, чтобы тот остановил потоп.
Иуда Фома, которому Господь велел воздавать добром за зло, тут же отдал небесным стихиям соответсвующие приказания, и вода унялась. «И когда Миздай увидел это, он велел отвести его в темницу: до того, пока я не решу, что с ним делать».
История про Иуду Фому, который остудил водой раскаленные пластины, имеет долгую предысторию на Востоке. В Эдессе, где, напомню, и были написаны «Деяния Фомы», такую же историю до сих пор рассказывают про праотца Авраама, которого хотел уничтожить жестокий царь Нимрод. Нимрод бросил Авраама в печь: тот упал в печи на колени, и там, где он упал, забили два ключа холодной воды, потушившие пламя.
«Пруд Авраама», натекший из одного из этих ключей, существует до сих пор. В древности этот пруд, видимо, был священным прудом богини Атаргатис, кишащим священными неприкосновенными карпами [Историю про Авраама, Нимрода и огненную печь рассказывают не только в Эдессе. Это очень популярная история, варианты которой (с печкой, но без воды) встречаются у Псевдо-Филона и в «Генезис Рабба», 38:11. Средневековые персидские источники рассказывают такую же легенду о Зороастре].
Мы могли бы ожидать, что такой великий колдун, как Иуда Фома, которого не берет даже раскаленное железо, попросту распахнет двери темницы и будет таков.
Но не тут-то было.
Дело в том, что апостол Фома очень хотел умереть.
Для него жизнь была тюрьма, в которой все грешники спят, и только те, кто верят в Господа, бодрствуют, а смерть была пробуждением для вечной жизни. Умереть было его затаенное желание. «Ибо то, что называют смертью, есть не смерть, а освобождение от тела, и я принимаю его с радостью».
Иначе говоря, Фома очень хотел стать шахидом, причем в буквальном смысле слова.
Дело в том, что арабское слово «шахид» использует общесемитский корень «ШХД» (свидетельствовать) в значении «стать мучеником». Точно такое же значение имеет греческое слово «мартус» («свидетель» в значении «мученик»), которое, в свою очередь, было калькой с арамейского «сахде» (тоже «свидетель» в значении «мученик»). Тех, кого по-гречески называли мартусами, в Эдессе называли «сахде», и, так как апостол Фома проповедовал на арамейском, он хотел быть именно сахде, а не мартусом.
Понятно, что Фома не мог пройти мимо такой роскошной оказии исполнить свою заветную мечту.
Он, правда, перед казнью распахнул двери темницы и погрузил ее стражников в глубокий сон, - но только для того, чтобы крестить жену царя и царского сына и прочесть им напоследок несколько важных наставлений.
Прочтя эти наставления, Фома остался в темнице, устроился поудобней и принялся ожидать долгожданного освобождения.
На следующий день четыре солдата вывели Фому за город и пронзили его четырьмя копьями. Знатные последователи Фомы, включая сына царя, Иузана, и его военачальника Сифора, обернули его в роскошные одежды и положили в царскую гробницу и сидели у этой гробницы день и ночь, пока апостол Фома не появился возле них и не сказал: «Зачем сидите вы здесь и сторожите меня? Я не здесь, ибо я вознесся и получил все, чтобы было обещано».
Когда гробницу отворили, она оказалась пуста. Но даже пыли, касавшейся некоторое время покоившегося там тела апостола, оказалось достаточно, чтобы творить чудеса. Когда у царя Миздая заболел сын, царь велел открыть гробницу и взять там чуточку пыли, и от этой пыли мальчик выздоровел.
После этого даже жестокий царь Миздай уверовал во Христа.
Юлия Латынина «Христос с тысячью лиц»
«То, что в наиглубочайшем - и есть Плерома, и глубже ничего нет. И это то, что и называют наивышним», - продолжает оно. В «Тайной книге Иакова» Иисус требует превзойти его: «Сделайтесь лучше меня: станьте как сыны Духа Святаго».
Вместо того, чтобы говорить о грехе и раскаянии, Иисус гностицизма говорит об иллюзорности вещного мира и просветлении. По удачному выражению Барта Эрмана, он приходит не для того, чтобы спасти этот мир, а для того, чтобы спасти человечество от этого мира.
Воскресение для гностиков - это не одноразовый процесс, пережитый Иисусом Христом. Это ежесекундный опыт, необходимый избранному для освобождения от этого тленного мира. Царство Небесное - это не событие будущего. «Это реальность, частью которой каждый может стать здесь и сейчас».
«Те, кто говорит, что умрут сначала и воскреснут, - заблуждаются. Если не получают воскресения, будучи еще живыми, то когда умрут, не получают ничего».
Обладатели лжеименного гнозиса не только не умеют воскрешать мертвых, - ябедничал на них Ириней Лионский (на что, по его мнению, была способна возглавляемая им община, и тому было множество доказательств), - «но и совершенно не веруют в возможность этого, почитая воскресением из мертвых познание возвещаемой ими истины».
Гностицизм предполагал живой мистический контакт с Богом, и каждое откровение, полученное в результате этого контакта, значило ничуть не меньше, если не больше, чем прижизненные поучения Иисуса. Каждый гностик был сам себе апостол и сам себе Евангелие.
Как следствие, точно пересказать гностическое учение невозможно, потому что одного гностического учения не было в принципе. Гностицизм не существовал per se. Существовали гностицизмы: кому чего бог открыл, тот то и цитировал. Одни гностики отождествляли Сатану и Яхве, другие, наоборот, противопоставляли их.
Одни гностики считали, что Иисус был реальный человек, плоть которого надел на себя надмирный дух, а другие - что Иисус был лишь иллюзорная видимость. Одним гностикам бог открыл, что небес - семь, и они это доподлинно знали из собственного мистического опыта, а другие так же доподлинно знали, что небес - восемь, девять или даже десять.
Кроме этого гностики полагали, что знание, как спастись от этого мира, доступно не всем. Люди для гностиков делились на три сорта - язычники, хоики, которые были совсем уже безнадежны; обычные христиане, которых они называли людьми «душевными» (психиками); и, наконец, избранные, люди «духовные» (пневматики). Спасение было доступно и для психиков, но вот познание - только для пневматиков.
Некоторые разновидности гностицизма считали пневматиков потомками Сифа - третьего, после Каина и Авеля, сына Адама, родившегося взамен убитого Авеля (Быт. 4:25).
Для них Сиф был единственным человеком, которому передалась искра божественного огня. А все остальные люди, темные и непросвещенные души, были потомками нехорошего Каина, которому искра не передалась. Эта деталь интересная и нетривиальная, и мы еще к ней вернемся. Ведь, согласно книге Бытия, единственным человеком, выжившим после Всемирного Потопа, был Ной. При этом Ной был потомком Сифа (Быт. 5:29).
Так или иначе, собственно гностические тексты были нередко написаны заумным языком, рассчитанным на избранных.
К тому же многие гностики проповедовали разные системы для разных уровней посвящения. Для пневматиков - одну систему, а для добрых, но ограниченных психиков - другую, попроще, адаптированную к их скромным возможностям. Эта система позволяла соглашаться с упрощенной версией бога, только что и доступной ограниченным психикам, и требовать от психиков вместо совершенного гнозиса всего лишь добрых дел.
Итак, зрелый грекоговорящий гностицизм, который единственный и был долго известен в пересказах отцов церкви, слагался из трех составляющих:
- Из убеждения, что материальный мир находится во власти Сатаны.
- Из убеждения, что настоящий, надмирный Бог послал в него Спасителя, Христа, чтобы дать людям знание.
- Из уверенности в том, что, кто познает эту истину, сам станет Христом.
Плоть человека принадлежит к этому вещному миру, но дух его несет в себе частицу божественного огня. Иисус Христос явился в мир, чтобы освободить божественный огонь, заключенный в людях. Тот, кто познает его учение, сам станет Иисусом, и Иисус станет им. Они станут духовными близнецами.
Текст, который мы сейчас называем «Евангелие от Фомы», правильнее было бы называть «Евангелие от Близнеца», потому что «фома» на арамейском - на языке, на котором разговаривал Иисус, - и значит «близнец». По-гречески «близнец» - «дидим». Евангелие от дидима Иуды Фомы - это Евангелие от близнеца Иуды Близнеца, полной духовной копии и нового воплощения Иисуса.
<...>
Уже из одного того факта, что Иаков претендовал на статус первосвященника, видно, что он строжайше соблюдал иудейский закон. Более того, его прозвище, Праведник, было абсолютно знаковым. Цадоком, то есть Праведником, звали, согласно Иосифу Флавию, основателя страшной «четвертой секты» зилотов и сикариев, виновников Иудейской войны
[Напомним, что в иврите, как и во всех семитских языках, носителем смысла является трехбуквенный корень, состоящий из одних согласных. Гласные подставляются в этот корень по мере грамматической надобности. Корень ЦДК имеет значение «справедливости», «праведности», «правосудия». «Цедака» - это справедливость или правосудие, а также милостыня. Праведник - это, строго говоря, «цадик». А «Цадок» - это имя первосвященника царя Соломона, потомки которого до времени Маккавеев одни и имели право становиться первосвященниками. Дело также осложняется тем, что прозвище основателя «четвертой секты» Цадока дошло к нам только через греческий, где буквы «ц» нет, и поэтому в греческом тексте Флавия оно имеет вид «Садок». Таким образом, прозвище основателя «четвертой секты» Цадок было бы логично перевести на русский каким-нибудь чуть косо звучащим словечком, например «Справедливец» или «Праведнец».].
А самое слово праведники (цадиким) являлось одним из самоназваний как членов кумранской общины, так и ранних христиан. Еще одно их важнейшее общее самоназвание было святые.
Об Иакове Праведнике знает и Иосиф Флавий. В «Иудейских древностях» он сообщает, что Иакова Праведника, «брата Иисуса, называемого Христом», казнили по настоянию первосвященника Анании около 62 г. н. э. - то есть через тридцать с лишним лет после казни Иисуса и за 4 года до начала Иудейской войны.
Иосиф Флавий сообщает, что этот поступок Анании так напугал «лучших и усерднейших бывших в городе законоведов», что они поспешили откреститься от него. Сразу за казнью Иакова началась новая вспышка террора со стороны сикариев, первой жертвой которой стал сын первосвященника Анании - сикарии его украли.
Сведения, сообщаемые Иосифом об Иакове Праведнике, чрезвычайно плохо согласуются с изобретенной во времена Просвещения теорией «маленького ручейка».
Из них следует, что Иаков Праведник был важнейшей частью теологически-политического ланшафта в Иерусалиме. Его казнь вызвала панику элиты и оживление сикариев. Они также показывают, что Иаков Праведник соблюдал иудейский Закон и был не в курсе, что его брат приходил его отменить.
Читатель, конечно, может усомниться: может, эти сведения не принадлежали Флавию? Может быть, христиане кое-что вписали в этот рассказ? Ответ такой: что они кое-что из него вычеркнули. Они вычеркнули фразу, которую неосторожно цитируют сразу несколько ортодоксов, включая Оригена и Евсевия Кесарийского. Эта фраза утверждала, что Иудейская война случилась в возмездие за смерть Иакова Праведника.
Как известно, Иудейскую войну начали зилоты. И единственный, за смерть кого они могли мстить - был их вождь. Фраза, связывающая Иакова Праведника и Иудейскую войну, совершенно несовместима с историей о никому не известном проповеднике любви и мира по имени Иисус, смерть которого прошла незамеченной современниками.
Еще одна причина, по которой человек, в течение тридцати лет возглавлявший последователей Иисуса, был вычеркнут из Нового Завета, заключается в его острейшем конфликте с другим известным раннехристианским персонажем, который, в отличие от Иакова Праведника, наверняка хорошо знаком читателю. Этот человек в истории остался, да еще как! Просвещенная библеистика XIX в. называла его «вторым основателем христианства». Это не кто иной, как апостол Павел.
По иронии судьбы именно Павел, чьи подлинные письма являются самой ранней по времени частью Нового Завета, является сейчас единственным человеком, который упоминает в Новом Завете Иакова, брата Иисуса, по имени. Он делает это в «Послании к Галатам».
В этом тексте, написанном, заметим, еще при жизни Иакова, Павел сообщает, что, когда он был в Иерусалиме, он виделся там только с двумя людьми: с апостолом Петром и с «Иаковом, братом Господним» (Гал. 1.19).
Встреча эта вряд ли была приятной. Дело в том, что немного позже в том же послании апостол Павел сообщает, что между ним и Петром в Антиохии случилась размолвка по вопросу о необходимости соблюдения иудейского закона - то есть необходимости субботы, обрезания и кашрута, - и главным двигателем этой размолвки был именно Иаков.
«Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостоял ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками. А когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных» (Гал. 2: 11-12).
Картина, которая предстает перед нами, вполне наглядна. Иаков, брат Господень, бессменный руководитель общины на протяжении тридцати лет, и апостол Петр, прижизненный ученик Иисуса, который, худо-бедно, слышал взгляды Иисуса из его собственных уст, считали, что праведники и святые обязаны соблюдать иудейский закон. А апостол Павел - то есть человек, который Иисуса никогда живьем не видел и, более того, состоял, согласно «Деяниям апостолов», в числе его преследователей - утверждал, что Иисус пришел закон отменить. В качестве пруф-текста он ссылался на свое собственное собеседование с Иисусом на третьем небе.
Это все равно, как если бы среди последователей Карла Маркса образовался человек, который учил любви к капиталистам, а в качестве обоснования ссылался бы не на «Капитал» Маркса, а на свои посмертные с ним встречи в видениях.
<...>
Место написания: Эдесса
Где же было написано такое удивительное Евангелие, самый ранний слой которого сочетает явный иудаизм с явным же гностицизмом?
Скорее всего, оно было написано в городе Эдессе, и это обстоятельство является еще более удивительным, нежели его арамейский язык [По поводу вопроса о том, на каком языке изначально были написаны «Деяния Фомы» и «Евангелие от Фомы», существует огромная литература].
Дело в том, что мы привыкли думать о христианстве как о религии, которая распространялась в первую очередь внутри Римской империи. А Эдесса до III в. н. э. находилась за границей этой империи.
Она была столицей маленького Осроенского царства - буферного государства между Римом и Парфией. Крошечная, но стратегически важная Осроена представляла из себя, по сути дела, просто большой оазис в верховьях между Евфратом и Тигром.
Эдесса, основанная Селевкидами, находилась всего в 300 км от столицы римской Сирии - Антиохии. Однако после краха Селевкидов Эдесса быстро обарамеилась, стала тяготеть к Парфии и управлялась местной арабской династией. Члены династии чеканили монеты с изображениями то римских императоров, то парфянских царей и все более и более втягивались в орбиту римской политики, пока наконец не были поглощены - в 216 г. по существу и в 242 г. окончательно - Римом.
В результате последователи Иисуса существовали в Эдессе в совершенно других условиях, нежели в преследовавшей их Римской империи.
В Риме христиане прятались по частным домам, собираясь на богослужение, как на подпольную явку. Никаких христианских храмов в I-II вв. в Риме быть не могло. Напротив, в Эдессе здание церкви, где собирались для богослужения верующие, существовало уже к концу II в. н. э. Мы это знаем из «Эдесской хроники», сообщающей, что в ноябре 201 г. это здание вместе с большой частью города было уничтожено наводнением.
Одним из виднейших эдесских христиан II в. н. э. был человек по имени Бардесан. Этот человек имел в Эдессе совсем другой социальный статус, нежели вольноотпущенники и рабы, которые, вместе с богатыми женщинами, обыкновенно являлись главным объектом христианской вербовки в Риме.
Бардесан был видный парфянский аристократ, великолепный стрелок из лука (умение это считалось необходимым именно среди парфянской знати), товарищ детских игр, а потом ближайший приближенный царя Эдессы Абгара VIII.
В Эдессе никогда не издавались эдикты против христиан. Никакие доносчики в ней не сговаривались «уничтожить святых», не ждали нужного часа, не входили «в Дом Господень тогда, когда все молятся и восхваляют Господа», и не схватывали их, как жаловался в начале III в. Ипполит Римский. В ней не было Нерона, который зашивал христиан в шкуры быков на потеху толпе, Веспасиана, который после разгрома Иудейского восстания приказал предать смерти всех потомком дома Давидова, и Марка Аврелия, по чьим эдиктам «по всей Асии» преследовали и гнали «людей благочестивых».
Более того, среди эдесских христиан царила упорная легенда, что предок Абгара VIII, Абгар V принял христианство еще в I в. н. э. сразу после смерти Христа!
И даже если не разделять точку зрения автора данной книги о том, что закон, приписывавший предавать христиан смерти, был принят Сенатом еще в 36 г. н. э., под давлением императора Тиберия, то видно, что в Эдессе на эволюцию учения святых действовали совсем другие факторы, чем на римское христианство.
<...>
Что еще мы знаем об апостоле Близнеце?
Не так уж и мало.
Дело в том, что у нас есть целая его биография - «Деяния Фомы». Правда, эта биография написана не раньше начала III в. н. э. - и это плохо. Зато она написана на том же арамейском языке, что и «Евангелие от Фомы», и, более того, она написана в той же самой Эдессе.
<...>
«Деяния Фомы» придерживаются стиля символического реализма, и мы можем не сомневаться, что апостол Фома много раз убивал Сатану и воскрешал мертвых для жизни вечной. Это было его профессиональное занятие. Каждый раз, когда он кого-нибудь запечатывал, он убивал Сатану и воскрешал человека.
Наконец в своих странствиях апостол Фома приходит в земли, которыми правит царь Миздай. Изгнав бесов из жены и дочери царского военачальника, он становится влиятельным человеком в городе. Слава его тем громче, что бесов изгоняет не сам Фома: он поручает это сделать дикому говорящему ослу, который и выполняет с блеском ответственное поручение.
Эта-то слава и становится причиной его неприятностей: среди его учениц появляется некая Мигдония, жена царского родственника Кариша.
Совершенно очарованная проповедуемым Фомой небесным Христом, она просит у Фомы позволить ей «принять печать, чтобы я стала Святым Храмом, в котором он обитает».
Уверовав, Мигдония отказывает мужу в телесной близости. Когда он пытается овладеть женою, она объясняет ему, что в ней отныне поселился Христос. «Ибо мой Господь Иисус больше тебя, и он со мной и во мне»
Понятное дело, что Христос, находящийся внутри Мигдонии, никак не может заниматься сексом с Каришем. Когда ее муж пытается сунуть в новый христов сосуд свою потную лапу, Мигдония связывает ему руки простыней, удирает, нагая, от мужа и ночует в комнате со служанкой.
Происшествие это приводит Кариша в понятное раздражение, и этот альфа-самец, ослепленный страстью и получивший удар в самую чувствительную часть своего животного эго, тут же обращается к царю с жалобой на залетного «колдуна и обманщика», учит, что никто не может жить, пока не откажется от всего вещного, включая имущество, утверждает, что муж не должен возлежать со своею женой, и которого народ почитает как Бога.
Может быть, история с Мигдонией еще и сошла бы Иуде Фоме с рук. Но черт дернул царя Миздая рассказать ее собственной жене - в качестве занятного примера безумия, в которое заезжий колдун ввергает знатных женщин. Надо ли говорить, что жена царя немедленно сама отправилась к Иуде Близнецу и после этого, возродившись для жизни вечной, немедленно отказала в доступе в свой Господний Храм царю?
Этот эпизод окончательно переполнил чашу терпения и без того уже кипевшего гневом царя. Он лично отправился в дом своего военачальника Сифора, где обнаружил значительную долю своей знати у ног проповедующего Фомы.
Все, кто сидели у ног Фомы, приветствуя царя, поднялись, но сам Фома остался сидеть. Ярости Миздая не было предела. Он схватил подвернувшуюся табуреточку, перевернул ее и крепко и страшно огрел этой табуреточкой заезжего колдуна.
«И он взял сиденье и перевернул его, и схватил сиденье обеими руками и ударил его по голове, так, что ранил, и передал его солдатам, приказав: уведите его».
После этого начинаются суд и пытки. Взбешенный царь приказал раскалить железные пластины и поставить на них проклятого колдуна. Однако не успели стопы Иуды коснуться пластин, как из-под них забили ключи холодной воды. Ногам Иуды ничего не сделалось, стражники в ужасе отпрыгнули в сторону, а царь Миздай, оказавшись перед серьезной перспективой утонуть, взмолился к пытуемому, чтобы тот остановил потоп.
Иуда Фома, которому Господь велел воздавать добром за зло, тут же отдал небесным стихиям соответсвующие приказания, и вода унялась. «И когда Миздай увидел это, он велел отвести его в темницу: до того, пока я не решу, что с ним делать».
История про Иуду Фому, который остудил водой раскаленные пластины, имеет долгую предысторию на Востоке. В Эдессе, где, напомню, и были написаны «Деяния Фомы», такую же историю до сих пор рассказывают про праотца Авраама, которого хотел уничтожить жестокий царь Нимрод. Нимрод бросил Авраама в печь: тот упал в печи на колени, и там, где он упал, забили два ключа холодной воды, потушившие пламя.
«Пруд Авраама», натекший из одного из этих ключей, существует до сих пор. В древности этот пруд, видимо, был священным прудом богини Атаргатис, кишащим священными неприкосновенными карпами [Историю про Авраама, Нимрода и огненную печь рассказывают не только в Эдессе. Это очень популярная история, варианты которой (с печкой, но без воды) встречаются у Псевдо-Филона и в «Генезис Рабба», 38:11. Средневековые персидские источники рассказывают такую же легенду о Зороастре].
Мы могли бы ожидать, что такой великий колдун, как Иуда Фома, которого не берет даже раскаленное железо, попросту распахнет двери темницы и будет таков.
Но не тут-то было.
Дело в том, что апостол Фома очень хотел умереть.
Для него жизнь была тюрьма, в которой все грешники спят, и только те, кто верят в Господа, бодрствуют, а смерть была пробуждением для вечной жизни. Умереть было его затаенное желание. «Ибо то, что называют смертью, есть не смерть, а освобождение от тела, и я принимаю его с радостью».
Иначе говоря, Фома очень хотел стать шахидом, причем в буквальном смысле слова.
Дело в том, что арабское слово «шахид» использует общесемитский корень «ШХД» (свидетельствовать) в значении «стать мучеником». Точно такое же значение имеет греческое слово «мартус» («свидетель» в значении «мученик»), которое, в свою очередь, было калькой с арамейского «сахде» (тоже «свидетель» в значении «мученик»). Тех, кого по-гречески называли мартусами, в Эдессе называли «сахде», и, так как апостол Фома проповедовал на арамейском, он хотел быть именно сахде, а не мартусом.
Понятно, что Фома не мог пройти мимо такой роскошной оказии исполнить свою заветную мечту.
Он, правда, перед казнью распахнул двери темницы и погрузил ее стражников в глубокий сон, - но только для того, чтобы крестить жену царя и царского сына и прочесть им напоследок несколько важных наставлений.
Прочтя эти наставления, Фома остался в темнице, устроился поудобней и принялся ожидать долгожданного освобождения.
На следующий день четыре солдата вывели Фому за город и пронзили его четырьмя копьями. Знатные последователи Фомы, включая сына царя, Иузана, и его военачальника Сифора, обернули его в роскошные одежды и положили в царскую гробницу и сидели у этой гробницы день и ночь, пока апостол Фома не появился возле них и не сказал: «Зачем сидите вы здесь и сторожите меня? Я не здесь, ибо я вознесся и получил все, чтобы было обещано».
Когда гробницу отворили, она оказалась пуста. Но даже пыли, касавшейся некоторое время покоившегося там тела апостола, оказалось достаточно, чтобы творить чудеса. Когда у царя Миздая заболел сын, царь велел открыть гробницу и взять там чуточку пыли, и от этой пыли мальчик выздоровел.
После этого даже жестокий царь Миздай уверовал во Христа.
Юлия Латынина «Христос с тысячью лиц»