О недостатке информации, языковом барьере, кроссе по пересечённой местности и быдлопогранцах.
Преданье, между тем, старины глубокой и древней, как гавно мамонта. Но вот жеж, вспомнилось, и теперь стучится в башку изнутри, просит выложиться.
А может быть я его уже где-то и выкладывала, сейчас уже не упомню, стара стала.
В общем, было мне шышнадцать лет в ту пору.
Лето, жара, поезд /фирменный, между прочим, международный/, ж/д переход Наушки-Сухбатар.
В нашем вагоне русских - четверо: мама, я и две проводницы. Прочий контингент - фрицы, бусурмане и прочие варвары.
Я на ту славную пору если и говорила что по английски, то исключительно ночью и под подушкой - не дай боже, кто услышит. Мама говорила в тех же объёмах, но при этом хотя бы не стеснялась, ибо свой языковой барьер уже давно перевалила. Проводница - та, чьей была смена - говорила только одну гордую фразу: "Стэйшен Наушки!" Это на международном поезде, да. То есть, её диалог с иностранцами по прибытии на эту самую "стэйшен" звучал примерно так:
- Стэйшен Наушки! - громогласно объявила она по вагону.
- Сколько стоим? Когда будет контроль? Когда отправляемся? Можно выйти из поезда? - оживились фрицы и басурмане, заслышав знакомую речь.
- Стэйшен Наушки, - недоумённо повторила проводница и, кажется, обиделась, - стэйшен Наушки же, ну что, они не понимают, что ли?
Маме, моей дорогой маме, которая ходила уже через эту границу уже раз пять, пришлось взять на себя почётную роль переводчика /ибо я трясла головой и зарывалась глубже во влажную постель от одной только мысли, что сейчас придётся говорить на английском/.
- Мы будем стоять здесь пять часов. В пять придёт контроль, поэтому к этому времени все должны быть в вагоне. Пока можно погулять, - вы думаете, на мамином английском это звучало так же гладко? Авотхрен.
- Five hours stay here. Five o'clock - come back, passport control. Now you can walk.
Бусурмане были рады и этому, они бодро закивали, засенькали, и побежали за животными сумками.
Мы с мамой тоже вывалились из душного вагона на не менее душную Наушкинскую платформу и отправились осматривать достопримечательности. Из оных в Наушках только рынок китайского ширпотреба в непосредственной близости от вокзала, посему через час-полтора мы забрались обратно в вагон.
Наши иностранцы прогуливались по платформе, солнце припекало, я жевала свежекупленное что-то, ничто не предвещало...
В три часа дня наш поезд, бодро набирая темп, покатил по горячим рельсам в сторону Монголии.
- Манёвры, - лениво пояснила мама, читая газету на нижней полке. Оттуда не было видно того, что я видела с верхней: офигевшие бусурмане, придерживая животные сумки, бодро набирая темп, понеслись по асфальту, бетонке, а потом и вовсе по буйным степным травам вслед за поездом. Когда я чуть не свалилась от хохота на маму, мама всё так же лениво приподняла голову: "Ну что там?" Увиденное в окне её поразило. Поезд шёл достаточно медленно, чтобы буржуи не отстали, но достаточно быстро, чтобы они не могли его догнать. Лица у них были крайне потешные, и я, хоть и осознаю, что ситуация с их точки зрения была совсем не смешная, не могла сдержать рыданий. Мама же крайне обеспокоилась. Ну ещё бы - во флагманской группе бодрее всех летела седенькая тётушка маминого возраста. В маме проснулась солидарность: "Крикни им, что это только манёвры!" "Сама крикни, - огрызнулась я, даже в такой ситуации не могя помыслить о чём-то осмысленном на английском. Страшное слово "манёвры" я тем более не знала. Оно всплыло в моей башке, казалось бы ниоткуда, много-много позже, когда я рассказывала эту историю моим американским друзьям.
Поезд дёрнулся и встал напротив какого-то засранного огорода.
Бусурманский вздох облегчения заглушил паровозный гудок.
Седенькая тётушка перешла на быстрый шаг. Седенький дядюшка поправил животную сумку.
Поезд ещё раз взревел гудком и, моментально набрав скорость, рванул в обратную сторону.
Я описалась на верхней полке.
На обратном пути нам попадались остальные группы бусурман из нашего вагона, а так же всяких прочих. Они обречённо бежали в сторону Монгольской границы, но, завидев поезд, приближающийся обратно, взбодрялись духом, разворачивались, и продолжали свой кросс по пересечённой местности.
Разумеется, с другой стороны вокзала, у не менее засранного огорода, поезд остановился, ещё раз взвизгнул, и погнал в сторону Монголии опять.
Этот цикл повторился раза четыре: поезд гоняли по всем путям, которые были на этой станции, тормозили у разных засранных огородов, и с каждым разом его гудок приобретал всё более издевательскую тональность.
Бусурманы, фрицы и варвары протоптали дорогу вдоль перрона, а так же вдоль путей там, где перрона уже не было.
Мне было уже не до смеха - болели все мышцы, которыми я смеялась, а так же те, которыми я удерживала себя на верхней полке. Кроме того, мама развела меня-таки на "крикнуть про манёвры", но мои отчаянные вопли из окна "It's not going, it's only moving, wait, wait, waaaaaait!!!", видимо, не были услышаны, а скорее того, просто не были поняты.
Одна из взмыленных бусурманских групп догнала поезд на очередном витке безумия. Две здоровые шведки заползли в купе: "Что это было???!!!" - спрашивали их глаза, руки, ноги и даже животные сумки. С грехом пополам, языком тела и жестов, удалось им объяснить природу явления, после чего они утёрли мокрые лица и выглянули в окно. Их взгляду предстала та же феерическая картина, над которой я только что умирала, и в которой они сами приняли живейшее участие. От шведского хохота со столика попадала посуда. "Скажите им, чтобы они не бегали!" - попросила мама. Шведки высунулись в окно, и стали орать и размахивать руками. Их голосам мало кто внял, но бегунов на трассе поубавилось.
Чуть позже в вагон ввалился благообразный /и почти не запыхавшийся!/ японский дедок - он подкараулил поезд во время очередной стоянки. Осознав ситуацию, смеялся он не менее громко, чем шведки.
В общей сложности, поезд носился вдоль наушкинского вокзала почти два часа. За это время в вагоне собрались почти все бусурмане - их прогулка явно не удалась, ибо носила темп далёкий от прогулочного. Они обмахивались газетами, ржали над собой и друг-другом, пили тёплую воду, и наотрез отказывались выходить на перрон за холодной. Её /пять или шесть бутылок/ принесла я и две шведки - мы выскочили на перроне, когда поезд проходил мимо, и заскочили обратно, когда он на пару минут притормозил перед станцией.
Дальше всё было гораздо прозаичнее.
Около половины пятого предательский поезд встал вдоль перрона, в него вошли русские, монголы и остальные иностранцы, которым перевели всё как надо, проводница прошла по вагону и объявила выход паспортного и таможенного контроля. На русском. Мама тотчас же объяснила шведкам, что эта базарная баба на этот раз не предлагала чай, те высунулись из купе и объявили погранцов уже на английском.
Стандартная процедура "зайдите все по купе, выйдите из купе, зайдите обратно" проводилась плотным, коренастым чином с абсолютно быдляцким рылом. Ну и, конечно же, ни слова по-английски, это же ниже его статуса, с басурманами на английском разговаривать, пусть они великий и могучий зубрят, чё!
Мы мирно сидели в своём купе, попивая водичку, с грехом пополам беседовали со шведками, как вдруг, наше внимание привлёк шум в коридоре - мужские грубые голоса, матом, тихонькое попискивание английской речи. Мама выглянула в коридор.
В соседнем купе - пара пожилых немцев, на них наседает русский погранец: "Выходите с поезда, я вам сказал, выходите с поезда!" Немцы - ни слов ни выносу на великом и могучем - поняли, что их ссаживают, но не понимают за что, пытаются что-то сказать на английском, в ответ несётся: "Да хули ты мне тут пиздишь, я ни слова не понимаю, выметайтесь нахуй со своими еврами!" Мама - защитница угнетённых и обездоленных, бросается в бой: "Вы что, по-английски говорить не умеете? Позор! Что вам нужно, скажите, я переведу!"
История банальна. Немцы, въезжая в Россию с Неметчины, провезли с собой 500 евров. Понятное дело, там они шли по зелёнке, посему никакой декларации на эти евры у них не было. Тут же, как законопослушные граждане, они эти 500 несчастных евро задекларировали. Я в упор не помню, почему из России в Монголию нельзя вывозить евро, но погранец настаивал на следующем развитии событий: немцы выходят, меняют евро на рубли /театр абсурда, ёптыть, нахера немцам в Монголии, и дальше в Китае абсолютно неконвертируемая валюта?/, и спокойно уезжают. Надо сказать, что на дворе - почти шесть вечера пятницы, а гостиниц в Наушках нет, а следующий поезд - чуть ли не через неделю. Если бы тот погранец предложил такой расклад русским, они бы, скорее всего, предпочли отдать эту пятихатку таможеннику - чтоб не бухтел, на это, судя по всему, и был расчёт, но ведь служитель закона не учёл, что он общается с немцами, у которых такой расклад в голове не уложится, пока им прямо об этом не сказать, ещё и недоумевать будут. Ведь правильно - с чего они должны отдавать свои деньги незнакомому постороннему погранцу, ась? И может быть, быдлопогранец бы дожал их, но, к его несчастью, в дело вмешался переводчик. Маманя. Она, стыдя служаку за незнание английского, выдавила из него лишнюю декларацию. Закрывшись с немецкой парочкой в купе я, под маманины вопли снаружи /"Да вы на границе работаете, или в общественном туалете?! Лицо России, ёб вашу мать-перемать!"/, делать уже было нечего, беднягам немцам оставалось до удара всего чуть-чуть, объясняла им: "Вы должны заполнить эту форму ещё раз. Без евро". Тупые законопослушные бараны пучили глаза: "Как без евро, вот же евро" - и совали их мне "поглядеть". Как вы понимаете, язык у меня только-только вылез из жопы, которая до этого его съела, поэтому объяснить им всё популярно я не могла, а только могла твердить как попугай: "No euro, no euro here, please, don't write euro!" В итоге мне на ум пришла гениальная фраза, ей-то я и добила неподготовленные к российской реальности умы: "Euro - here, you not going!" И сделала жест - рукой по горлу. Выражение лица, надо думать, у меня было самое свирепое, так что немцы быстренько схватили ручки и зачиркали ими в пустых бланках.
Когда дело было кончено, я выхватила у них бумажки и с победоносным видом вышла к погранцу, который в тот момент конкретно окосел от маминой проповеди - это она у меня умеет! Не удивлюсь, если он, выйдя из нашего вагона, тут же рванул в ближайший ларёк за каким-нибудь Хэппи-Инглишем. Немцы, было, попытались протянуть старые декларации, лопоча об "ошибке" и "тут всё правильно", но я выдернула злополучные бумажки у них свободной рукой, смяла и сунула в карман, отчего пожилая парочка окончательно утратила иллюзии и поспешно отпрыгнула в глубь купе.
Погранец обречённо повертел декларации, вздохнул, откозырял и тихо выполз из вагона.
Позже, когда мы уже сидели в купе, ожидая монгольских погранцов в Сухбатаре, наша попутчица-монголка рассказала, как один чех-геолог жил в Наушках месяц /!/ оттого, что его образцы камней не выпускали наши погранцы - не иначе, залежи плутония в них усмотрели. Одичал, говорят, бедный.
А немцам мы потом в спокойной обстановке всё объяснили.
А может быть я его уже где-то и выкладывала, сейчас уже не упомню, стара стала.
В общем, было мне шышнадцать лет в ту пору.
Лето, жара, поезд /фирменный, между прочим, международный/, ж/д переход Наушки-Сухбатар.
В нашем вагоне русских - четверо: мама, я и две проводницы. Прочий контингент - фрицы, бусурмане и прочие варвары.
Я на ту славную пору если и говорила что по английски, то исключительно ночью и под подушкой - не дай боже, кто услышит. Мама говорила в тех же объёмах, но при этом хотя бы не стеснялась, ибо свой языковой барьер уже давно перевалила. Проводница - та, чьей была смена - говорила только одну гордую фразу: "Стэйшен Наушки!" Это на международном поезде, да. То есть, её диалог с иностранцами по прибытии на эту самую "стэйшен" звучал примерно так:
- Стэйшен Наушки! - громогласно объявила она по вагону.
- Сколько стоим? Когда будет контроль? Когда отправляемся? Можно выйти из поезда? - оживились фрицы и басурмане, заслышав знакомую речь.
- Стэйшен Наушки, - недоумённо повторила проводница и, кажется, обиделась, - стэйшен Наушки же, ну что, они не понимают, что ли?
Маме, моей дорогой маме, которая ходила уже через эту границу уже раз пять, пришлось взять на себя почётную роль переводчика /ибо я трясла головой и зарывалась глубже во влажную постель от одной только мысли, что сейчас придётся говорить на английском/.
- Мы будем стоять здесь пять часов. В пять придёт контроль, поэтому к этому времени все должны быть в вагоне. Пока можно погулять, - вы думаете, на мамином английском это звучало так же гладко? Авотхрен.
- Five hours stay here. Five o'clock - come back, passport control. Now you can walk.
Бусурмане были рады и этому, они бодро закивали, засенькали, и побежали за животными сумками.
Мы с мамой тоже вывалились из душного вагона на не менее душную Наушкинскую платформу и отправились осматривать достопримечательности. Из оных в Наушках только рынок китайского ширпотреба в непосредственной близости от вокзала, посему через час-полтора мы забрались обратно в вагон.
Наши иностранцы прогуливались по платформе, солнце припекало, я жевала свежекупленное что-то, ничто не предвещало...
В три часа дня наш поезд, бодро набирая темп, покатил по горячим рельсам в сторону Монголии.
- Манёвры, - лениво пояснила мама, читая газету на нижней полке. Оттуда не было видно того, что я видела с верхней: офигевшие бусурмане, придерживая животные сумки, бодро набирая темп, понеслись по асфальту, бетонке, а потом и вовсе по буйным степным травам вслед за поездом. Когда я чуть не свалилась от хохота на маму, мама всё так же лениво приподняла голову: "Ну что там?" Увиденное в окне её поразило. Поезд шёл достаточно медленно, чтобы буржуи не отстали, но достаточно быстро, чтобы они не могли его догнать. Лица у них были крайне потешные, и я, хоть и осознаю, что ситуация с их точки зрения была совсем не смешная, не могла сдержать рыданий. Мама же крайне обеспокоилась. Ну ещё бы - во флагманской группе бодрее всех летела седенькая тётушка маминого возраста. В маме проснулась солидарность: "Крикни им, что это только манёвры!" "Сама крикни, - огрызнулась я, даже в такой ситуации не могя помыслить о чём-то осмысленном на английском. Страшное слово "манёвры" я тем более не знала. Оно всплыло в моей башке, казалось бы ниоткуда, много-много позже, когда я рассказывала эту историю моим американским друзьям.
Поезд дёрнулся и встал напротив какого-то засранного огорода.
Бусурманский вздох облегчения заглушил паровозный гудок.
Седенькая тётушка перешла на быстрый шаг. Седенький дядюшка поправил животную сумку.
Поезд ещё раз взревел гудком и, моментально набрав скорость, рванул в обратную сторону.
Я описалась на верхней полке.
На обратном пути нам попадались остальные группы бусурман из нашего вагона, а так же всяких прочих. Они обречённо бежали в сторону Монгольской границы, но, завидев поезд, приближающийся обратно, взбодрялись духом, разворачивались, и продолжали свой кросс по пересечённой местности.
Разумеется, с другой стороны вокзала, у не менее засранного огорода, поезд остановился, ещё раз взвизгнул, и погнал в сторону Монголии опять.
Этот цикл повторился раза четыре: поезд гоняли по всем путям, которые были на этой станции, тормозили у разных засранных огородов, и с каждым разом его гудок приобретал всё более издевательскую тональность.
Бусурманы, фрицы и варвары протоптали дорогу вдоль перрона, а так же вдоль путей там, где перрона уже не было.
Мне было уже не до смеха - болели все мышцы, которыми я смеялась, а так же те, которыми я удерживала себя на верхней полке. Кроме того, мама развела меня-таки на "крикнуть про манёвры", но мои отчаянные вопли из окна "It's not going, it's only moving, wait, wait, waaaaaait!!!", видимо, не были услышаны, а скорее того, просто не были поняты.
Одна из взмыленных бусурманских групп догнала поезд на очередном витке безумия. Две здоровые шведки заползли в купе: "Что это было???!!!" - спрашивали их глаза, руки, ноги и даже животные сумки. С грехом пополам, языком тела и жестов, удалось им объяснить природу явления, после чего они утёрли мокрые лица и выглянули в окно. Их взгляду предстала та же феерическая картина, над которой я только что умирала, и в которой они сами приняли живейшее участие. От шведского хохота со столика попадала посуда. "Скажите им, чтобы они не бегали!" - попросила мама. Шведки высунулись в окно, и стали орать и размахивать руками. Их голосам мало кто внял, но бегунов на трассе поубавилось.
Чуть позже в вагон ввалился благообразный /и почти не запыхавшийся!/ японский дедок - он подкараулил поезд во время очередной стоянки. Осознав ситуацию, смеялся он не менее громко, чем шведки.
В общей сложности, поезд носился вдоль наушкинского вокзала почти два часа. За это время в вагоне собрались почти все бусурмане - их прогулка явно не удалась, ибо носила темп далёкий от прогулочного. Они обмахивались газетами, ржали над собой и друг-другом, пили тёплую воду, и наотрез отказывались выходить на перрон за холодной. Её /пять или шесть бутылок/ принесла я и две шведки - мы выскочили на перроне, когда поезд проходил мимо, и заскочили обратно, когда он на пару минут притормозил перед станцией.
Дальше всё было гораздо прозаичнее.
Около половины пятого предательский поезд встал вдоль перрона, в него вошли русские, монголы и остальные иностранцы, которым перевели всё как надо, проводница прошла по вагону и объявила выход паспортного и таможенного контроля. На русском. Мама тотчас же объяснила шведкам, что эта базарная баба на этот раз не предлагала чай, те высунулись из купе и объявили погранцов уже на английском.
Стандартная процедура "зайдите все по купе, выйдите из купе, зайдите обратно" проводилась плотным, коренастым чином с абсолютно быдляцким рылом. Ну и, конечно же, ни слова по-английски, это же ниже его статуса, с басурманами на английском разговаривать, пусть они великий и могучий зубрят, чё!
Мы мирно сидели в своём купе, попивая водичку, с грехом пополам беседовали со шведками, как вдруг, наше внимание привлёк шум в коридоре - мужские грубые голоса, матом, тихонькое попискивание английской речи. Мама выглянула в коридор.
В соседнем купе - пара пожилых немцев, на них наседает русский погранец: "Выходите с поезда, я вам сказал, выходите с поезда!" Немцы - ни слов ни выносу на великом и могучем - поняли, что их ссаживают, но не понимают за что, пытаются что-то сказать на английском, в ответ несётся: "Да хули ты мне тут пиздишь, я ни слова не понимаю, выметайтесь нахуй со своими еврами!" Мама - защитница угнетённых и обездоленных, бросается в бой: "Вы что, по-английски говорить не умеете? Позор! Что вам нужно, скажите, я переведу!"
История банальна. Немцы, въезжая в Россию с Неметчины, провезли с собой 500 евров. Понятное дело, там они шли по зелёнке, посему никакой декларации на эти евры у них не было. Тут же, как законопослушные граждане, они эти 500 несчастных евро задекларировали. Я в упор не помню, почему из России в Монголию нельзя вывозить евро, но погранец настаивал на следующем развитии событий: немцы выходят, меняют евро на рубли /театр абсурда, ёптыть, нахера немцам в Монголии, и дальше в Китае абсолютно неконвертируемая валюта?/, и спокойно уезжают. Надо сказать, что на дворе - почти шесть вечера пятницы, а гостиниц в Наушках нет, а следующий поезд - чуть ли не через неделю. Если бы тот погранец предложил такой расклад русским, они бы, скорее всего, предпочли отдать эту пятихатку таможеннику - чтоб не бухтел, на это, судя по всему, и был расчёт, но ведь служитель закона не учёл, что он общается с немцами, у которых такой расклад в голове не уложится, пока им прямо об этом не сказать, ещё и недоумевать будут. Ведь правильно - с чего они должны отдавать свои деньги незнакомому постороннему погранцу, ась? И может быть, быдлопогранец бы дожал их, но, к его несчастью, в дело вмешался переводчик. Маманя. Она, стыдя служаку за незнание английского, выдавила из него лишнюю декларацию. Закрывшись с немецкой парочкой в купе я, под маманины вопли снаружи /"Да вы на границе работаете, или в общественном туалете?! Лицо России, ёб вашу мать-перемать!"/, делать уже было нечего, беднягам немцам оставалось до удара всего чуть-чуть, объясняла им: "Вы должны заполнить эту форму ещё раз. Без евро". Тупые законопослушные бараны пучили глаза: "Как без евро, вот же евро" - и совали их мне "поглядеть". Как вы понимаете, язык у меня только-только вылез из жопы, которая до этого его съела, поэтому объяснить им всё популярно я не могла, а только могла твердить как попугай: "No euro, no euro here, please, don't write euro!" В итоге мне на ум пришла гениальная фраза, ей-то я и добила неподготовленные к российской реальности умы: "Euro - here, you not going!" И сделала жест - рукой по горлу. Выражение лица, надо думать, у меня было самое свирепое, так что немцы быстренько схватили ручки и зачиркали ими в пустых бланках.
Когда дело было кончено, я выхватила у них бумажки и с победоносным видом вышла к погранцу, который в тот момент конкретно окосел от маминой проповеди - это она у меня умеет! Не удивлюсь, если он, выйдя из нашего вагона, тут же рванул в ближайший ларёк за каким-нибудь Хэппи-Инглишем. Немцы, было, попытались протянуть старые декларации, лопоча об "ошибке" и "тут всё правильно", но я выдернула злополучные бумажки у них свободной рукой, смяла и сунула в карман, отчего пожилая парочка окончательно утратила иллюзии и поспешно отпрыгнула в глубь купе.
Погранец обречённо повертел декларации, вздохнул, откозырял и тихо выполз из вагона.
Позже, когда мы уже сидели в купе, ожидая монгольских погранцов в Сухбатаре, наша попутчица-монголка рассказала, как один чех-геолог жил в Наушках месяц /!/ оттого, что его образцы камней не выпускали наши погранцы - не иначе, залежи плутония в них усмотрели. Одичал, говорят, бедный.
А немцам мы потом в спокойной обстановке всё объяснили.