Известия о челдонах (чалдонах)
Представьте себе мир, в котором сохранилась память о Великой Тартарии, а также блог омского тартароведа-любителя.
Русское проникновение в Сибирь имело много форм и разнообразных обстоятельств, которые не сводятся к одному патриотичному мифу о Ермаке. Большая часть этой истории неизвестна по многим причинам, и таковой останется навсегда.
Тем ценнее крупицы информации, которые можно извлечь из пост-тартарийской традиции о нашей общей истории.
В Тартарии к челдонам относили переселенцев из Евроссии за Урал-Камень до экспансии ермаков.
Последними называли военные отряды речных пиратов от разгромленного Хлынова и казаков с южных окраин, которые отступали под давлением Московского царства на восток. Их ватаги объединялись вокруг котлов-ермаков, которые приобретали сакральное значение воинского братства. Продолжительная и запутанная история этих набегов на Сибирь потом была сведена в православно-патриотический миф о Ермаке и о его походе в 1580-х годах. Поэтому вторая половина шестнадцатого века считается верхней хронологической границей перемещения челдонов - в дальнейшем мигранты примыкали к воинственным ватагам ермаков или к старожилам в рамках государственного московского заселения.
А до этого самые разнообразные группы населения условных русских шли небольшими "покрутами" по северным и сибирским рекам, после оседали в "залежках" в приглянувшихся укромных уголках.
Разумеется, в те времена под словом русский подразумевали людей, говорящих на каком-то восточно-славянском диалекте, скорее всего - православного вероисповедания и признающего на месте жительства власть русского князя или, что позднее, московского, царя. Но этнографическая и политическая картина тогдашней Евроссии была настолько разнообразной, что теми же путями передвигались остатки древних угро-финнов, булгар, степняков, пермяков и иже с ними, которых невозможно перечислить ввиду исчезновения этнонимов. А русские были также крайне разнообразны, и на путях в Сибирь можно было встретить политических оппонентов Москвы, монахов-нестяжателей, спасающихся от победителей-иосифлян, уцелевших родноверов, смирных крестьян в поисках спокойной жизни в сибирском безлюдье, и просто бандитов-татей.
В отличие от воинственных ермаков, эти мигранты предпочитали не отвоевывать себе место под солнцем, а затаиваться где-то в глуши; в отличие от государственной московской экспансии семнадцатого века - никем не были организованы.
Взаимоотношения их с аборигенами также не сводимы к какому-то стандарту, потому что они оказывались на территориях ханств сибирских татар, вогульских и остяцких "княжеств", самоедских "орд", и, что чаще всего - просто ввиду какой-то общины, которая самостоятельно решала, как поступать с пришельцами.
С ними могли воевать, и тогда победитель получал всё, их могли пропускать дальше, потому что делить было особо нечего, а могли и сливаться в новую общность.
Пришельцы по определению не претендовали на пастбища степняков, на звероловные участки и запруды лесовиков, а предпочитали занимать какие-то другие места в жизни, чтобы не возбуждать конкуренцию, весьма опасную в их положении пришельцев.
Русские владели навыками ловли рыбы на больших реках и озерах, могли заниматься скромным земледелием и огородничеством, добывать болотное железо, чтобы делать из него примитивные изделия или заниматься мелочной торговлей. Сибирь не была так уж перенаселена, чтобы приток в несколько сотен человек в год не мог найти себе место от Тобола до Лены.
В основном они селились по берегам больших рек, в укромных поймах, где могли заниматься рыболовством, вести меновую торговлю и прятаться от доминирующих степняков. Также их поселения отмечены по берегам и островам больших западно-сибирских озёр.
Беглецы из Евроссии не имели особого желания участвовать в каких-то мероприятиях и в местном государственном строительстве, они искали мирной спокойной, хотя и скудной жизни вдали от волнений - и, в целом, получали её. Там, на задворках истории, они проживали свою историю в несколько поколений, и там они встретили новый поток сибирских старожилов семнадцатого века. Часть челдонов слилась со старожилами, а часть начала уходить всё дальше на восток перед фронтом русской экспансии, попадая в невероятные места и ситуации, вплоть до будущей Русской Америки, Алтая, Маньчжурии и устьев сибирских рек.
Воеводы не жаловали челдонов, справедливо подозревая потомков беглецов в тяге к свободолюбию, чрезмерном даже по сибирским меркам. Поэтому челдоны в русском окружении предпочитали не афишировать своё происхождение и не демонстрировать свои традиции. Мало-помалу, в своей массе они растворились в старожилах, и уже вместе с ними негодовали против очередного потока "расейских" в свою Сибирь.
Окончательно челдонский вопрос закрыли репрессии против раскольников. Хотя челдоны были более чем равнодушны к религии, и раскол для них был непонятен, но поисковым командам было недосуг разбираться, по какой причине в глухомани прячутся какие-то люди и уточнять мотивацию их тайного образа жизни: из тайги выгоняли всех подозрительных.
По этой причине, если челдоны кое-где уцелели физически, то предпочли выдавать себя за старожилов, перенимая их нравы, а свои - предавая забвению. Этнография девятнадцатого века даже отказала им в праве на существование как обособленной отрасли русского народа, как по политическим причинам (начало русской Сибири положил богобоязненный и патриотичный книжный Ермак), так и потому, что описывать было уже нечего.
Тем ценнее отрывочные свидетельства пост-тартарийских чтебников, в которых потомки Сибирского царства копировали древние родовые хроники и переводили на современный им литературный русский язык.
Челдонские кресты.
Они в изобилии выставлялись по руслам рек, Правда. есть большие сомнения, что это именно кресты в христианском смысле, как, например, не менее многочисленные кресты наших северных морей, установленных поморами в местах стоянок кочей и могил. Нелишне повторить, что религиозность никогда не была характерной чертой челдонов.
Челдонский крест практически всегда имел ромбические накладки-распорки из положенных по диагонали элементов, и в таком виде выглядел как упрощённый аналог из подручных материалов кельтских крестов в круге-нимбе. Не исключено, что первоначально это был солярный знак, своего рода символ движения на восток, "встречь солнцу". Также не исключено, что такая форма "креста" появилась до самих челдонов и была присуща культуре многочисленных бродяг по рекам Восточной Европы вроде русов, ушкуйников и обитателей Хлыновской пиратской республики на Вятке. Промышлявшие в тех же условиях казаки (вспомним того же книжного Ермака, а с ним и Стеньку Разина) всё-таки были православными, и стёрли из народной памяти древнейшую форму речного креста челдонов.
Крестами отмечали места поселений - в таком виде они служили межевыми знаками, обозначали могилы, указатели направлений и многое другое.
Сохранились зарисовки в чтебниках, посвящённые взаимоотношениям с челдонами, и по ним можно судить, что такой крест играл роль тамги ( то есть символа группы челдонов) или даже примитивной пиктограммы. Вырезанные или нарисованные знаки назывались "резами" или "прорезами", с ними соседствовало рисуночное письмо и числительные чёрточки.
Для немудрённого хозяйства и натурального оборота товаров челдонов такого способа передачи информации было вполне достаточно.
Иногда кресты приобретали монументальные черты.
Происходило это в тех случаях, когда на месте "залежек" на одну-две семьи в укромном месте воздвигались постоянные поселения "волицы", то есть настоящие сёла, или даже деревни с часовнями.
В таких случаях кресты носили определённо православный характер. О православии челдоны имели самые смутные представления, даже на фоне равнодушной к этим вопросам Сибири. Например, своим покровителем они считали Николу, в котором фантастическим образом соединялись черты святого Николая Мирликийского с хозяином леса Велесом; или, например, под Святой Троицей самые продвинутые челдоны подразумевали Исуса, Божью Матерь и своего Миколу, или считали, что Микола будет наследником Исуса на небесном троне.
Когда обстоятельства заставляли их как-то определяться с конфессиональной принадлежности, то они указывали на изображения Николая Можайского, с мечом и городом в руках - вот, мол, мы под ним ходим. С тем от них и отставали...
Один из таких крестов в районе нынешнего Большекулачья Омского района Омской области, который сохранился до конца восемнадцатого века, имел примитивный резной образ Николы Можайского, и с надписью "Се крест на окрест". Возможно, старожилы при заселении окрестностей Омска, застали в этих местах первопоселенцев-челдонов, и восприняли от них какие-то элементы их культуры, не смущаясь неканоничностью форм.
Другой значимый и весьма почитаемый крест(?) описывается как находящийся на месте современного Омска, на левобережной стрелке впадения Оми в Иртыш. В тартарийскую эпоху на месте современного Омска располагались несколько поселений, объединенных общим названием ЯрОм - в европейской картографии Ером или Тером. В числе этих поселений с шестнадцатого века, ещё до эпохи ермаков, обосновались выходцы с Руси, более известные как ертизские казаки. Слабеющая тартарийская власть ИрийВесия использовала их как полицейские и пограничные формирования - вот подле их станицы на берегу Ертиза-Иртыша-Ирия стоял выдающийся челдонский крест. В последнем своём виде он представлял из себя нечто вроде часовни.
Вокруг Ертизского креста крутилась жизнь западно-сибирских челдонов, видимо, достигнув в таком виде своей высшей формы организации. Ертизский крест считался центром и святыней для людей, которые в принципе не признавали любой власти и навязанных авторитетов.
Под Крестом проводились собрания, общения с администрацией, переговоры с другими общинами.
На Кресте вырезались пиктограммы и буквы договоров.
Тут же совершались разнообразные сделки, и если они сопровождались берестяными расписками и расколотыми бирками, то они передавались своего рода нотариусу челдонов - хранителю Креста.
Под Крестом оставляли продовольствие и инструменты для следующих партий челдонов, проводились сборы для бедствующих, забирали с проходящих покрутов покойных и больных.
Только в воспоминаниях о Ертизском кресте появляется упоминание о единственной иерархии в среде челдонов: на "раньших" и "следовавших", и сохранение памяти о "единопутниках". Более значимыми, знатными, считались раньшие, то есть те, кто первыми пролагали путь, разведывали маршрут, договаривались с аборигенами. Единопутники, следовавшие теми же маршрутами, но в более позднее время. воспринимались как стоявшие ниже, как следовавшие. Любопытно, что смутные воспоминания об "однопутниках" сохранились у старожилов, которые так хранили память о порядке заселения своих сёл.
О подобных центрах челдонов в других регионах сведений не сохранилось, что может быть связано утерей пост-тартарийских источников из тех мест.
Челдонская свить
Оригинальная "узелковая" система фиксации и передачи информации, относительно которой снова можно высказать предположение - она могла быть известна на реках Восточной Европы задолго до описываемых событий.
Простейшая свить состояла из веревки (шнура), на которой узелками отмечались дни пути по большой реке, привязанными веревочками или лоскутками - очередность малых рек, привешанными мелкими предметами - поселения. города, характеристики жителей или других условий.
Интуитивно принцип построения свити понятен, но конкретный свиток мог расшифровать полностью только человек, имеющий ключ к дополнительным обозначениям.
Нечто подобное использовалось в Тауантинсуйю как кипу, но инки создали гораздо более проработанную систему своей квази-письменности, а чедлдонский вариант по сложности не шёл с ним ни в какое сравнение.
Если рассматривать свить как вариант карты, то ее можно сопоставить с римскими итинерариями - схемах римских дорог с указанием городов, постоялых дворов, расстояний - но при этом не имеющими привязки к местностям. по которым они проходили. Одна дорога с описанием - и всё.
Полноценной привычной нам карты с направлением по сторонам света и размещением объектов относительно друг друга, челдоны не знали, и, скорее всего, не видели в ней необходимости.
Они всё равно были привязаны к руслам рек, делающими замысловатые зигзаги в любом направлении, их окоём ограничивался прибрежным лесом или увалом, происходящее в глубине степи или леса мало влияло на их жизнь. Свить содержала достаточно информации о перемещении по реке - и в первом приближении этого было достаточно.
В пост-тартарийских чтебниках есть эпизоды, в которых тартары-иривесийцы описывают дальнейший путь, и, по мере их рассказа, на свити перевязывались узлы, вплетались какие-то ленточки и предметы.
Любопытно, что русские землепроходцы семнадцатого века, составляя свои "скаски", копировали строй свити в письменном виде: ..." а плыл я, окаянный Ивашка, по той реке семь дён, а по правую руку, от восходу, пала малая река, такая-то, а на ней град стоит, а в нём люди боевиты, ясак тебе, великой государь, давать не хотели, так мы, рабы твои, тот град пожгли и аманатов поимали...и плыли далее пять дён, и доплыли до реки такой-то..." и так далее, на нескольких страницах.
Челдонка и залежка.
Реконструкции средств перемещений и строений челдонов.
Вначале они были крайне разнообразны, но опытным путём челдоны приходили к неким оптимальным формам, которые и предоставляются вашему вниманию.
Лодка для речных странников была не только средством перемещения, как более известный сибирский струг, но и временным домом, на пути, который мог занимать весь период плавания по сибирским рекам - с мая по сентябрь. Поэтому челдонка всегда обустраивалась навесом, где жили женщины. дети, даже содержался мелкий скот, где можно было готовить на ходу пищу.
Практически челдонски были одноразовыми, кое-как сбитыми, потому что им предстояло плавать месяц-другой, или больше, чтобы их можно было изготовить из подручного материала примитивными инструментами, и при необходимости - бросить без сожаления.
Примерно так же можно описать залежки, то есть первичные поселения челдонов.
На обустройство на новом месте покруту челдонов, из нескольких полноценных мужчин и десятка-другого женщин и детей, отводилось не более месяца, и построить за это время можно было только землянку.
Это уже потом, если выяснялось, что выбор места удачен и тут можно остановиться надолго, то в течение нескольких лет появлялись более капитальные строения из срубов. Напомню, что для качественного срубного строения необходимо в один сезон, преимущественно зимний, заготовить лес, подготовить бревна, выложить из них предварительно сруб для сушки, и только спустя год, можно разобрать первый сруб, и из него заново, уже более качественно и с конопаткой щелей мхом, выложить новый дом. Все русские поселения в Сибири, за исключением острогов, проходили этот цикл, и челдоны не были исключением.
Землянки устраивались больших размеров, скорее всего, не на одну семью, а на покрут, команду переселенцев. Поэтому наиболее вероятная конструкция ее - двускатная кровля на опорных столбах с прогоном-матицей, которая позволяла перекрывать пролёт в несколько метров и выдерживать нагрузку от снега.
Залежки описываются как состоящие из нескольких частей, крайние из которых служили сараями или навесами, а центральная считалась жилой. В жилой части были земляные топчаны и открытые очаги, или глиняные чувалы с трубами.
Обнаружить следы таких залежек практически невозможно,
Главное же наследие челдонов всё же заключается не в подобных воспоминаниях, а в формировании первого пласта представлений о Сибири как о "подрайской землице", которую стоит только пройти - и ты окажешься в сказочной земле без насилия и угнетения, богатой для пришельца, населённой добрыми людьми.
Челдоны осмеливались пускаться за тысячи вёрст в поисках такой земли.
Они были первыми на этом пути.
И спустя столетия многие становились их единопутниками в поисках Беловодья. даже не подозревая об этом....