Эрнстбрун
В первый день в Австрии нас повезли в Эрнстбрун: там в лесу на холме замок, до которого мы не добрели, а чуть ниже - территория парка, в котором базируется центр изучения волков. Я (как, впрочем, видно по нику: "si-mactire" по-ирландски "волчица") большая волкообожательница и загорелась идеей, как бумага при 451 градусе по Фаренгейту, грозя превратиться в черную бабочку, есть мы передумаем на полпути. Впрочем, волков-то нам никто не обещал, хотя эмблема парка - волчий след, а на воротах гордо висит Олеговым щитом знак "Wolf Science Center". Друзья обещали оленей. Я, однако же, посмотрела на карту и начала планомерно есть всем мозги припасенной для такого случая воображаемой римской серебряной ложечкой. Надо срочно идти наверх, к волкам, говорила я. Обязательно. Волки ждут нас всю жизнь и безмерно тоскуют в разлуке. Скорее, скорее к волкам.
Волки возлежали в глубине вольера площади необозримой, и видны были только трое из, кажется, двенадцати. Красивые, но так далеко, что сфотографировать не смогла. Заставила друзей перевести все таблички на немецком, что касались волков, и тем удовлетворилась. Оставались олени.
По пути к ним поглядели на кроликов, погладили коз и осторожно обошли свинские оргии. Кабанов искать не стали.
Жажда оленей приковала моих спутников к козлу как к оленезаменителю. Впрочем, я тоже очень люблю козлов, причем неясной какой-то и очень сильной любовью. Однажды я носила козу на руках, причем в течение двух недель - к концу этого срока Акулина, звавшаяся в обиходе просто и фамильярно Катей, вымахала из нежной крошки в здоровую, но все такую же хрупкую душой девицу, и в последний день, прощаясь, я уже не смогла ее поднять и только присела рядом, дав опереться на колени передними копытцами, жалобно поблеять и лизнуть меня в лицо. Из каждого зоопарка я возвращаюсь с фотографиями коз, вечно их глажу, когда дают, и прочими способами выражаю свою к ним привязанность. Так что я вполне понимаю желание окружающих изъявить свое почтение козлу.
Поначалу с нами решились общаться оба козла в вольере, но первый, седоватый и явный холерик (возможно, это что-то старческое, а не особенность темперамента), только встав, был зверски укушен каким-то мерзким насекомым, взбрыкнул, оскорбился, принял слепня за знамение, произвел соответствующие магические расчеты и остался лежать в тени дерева, иногда рассерженно тряся головой и с явным пренебрежением обращая к нам рыжий недобрый глаз. Зато второй вышел навстречу, деловито оглядел всех и принялся уписывать сушеную кукурузу, которую, силясь инициировать контакт, выдают с каждым билетом, с таким дивным видом, что ему кто-то из нас даже оставил на прощание весь бумажный мешочек.
Поднявшись и пройдя мимо еще одной решетки с парой оленей, мы вышли к огромному загону (едва ли не в гектар), где были и олени, и муфлоны, и дверка для посетителей в ограждении, так что можно было войти и общаться так близко, как захочется зверью. Олени, флегматичные и добродушные, потихоньку потянулись к папе с Денисом, которые с восторгом принялись их гладить и скармливать кукурузу с рук, а я, возомнив себя великим фотографом-анималистом и увидев трогательных ягнят, поскакала к муфлонам, изображая темпом скачков кого-то из их близких собратьев. Муфлоны присмотрелись, отказались от родства, презрительно мекнули и скоро-скоро удалились. Пришлось действовать хитростью, поминая то и дело легендарные молчалинские достоинства и страшно ругая себя за каждый неловкий шаг, и понемногу приманивать их к себе едой.
От каждого резковатого движения и неожиданного щелчка затвора муфлоны приходили в возбуждение и покидали меня. Австрийские муфлоны не понимают ни по-русски, ни по-английски "Мы с тобой одной крови". Они прекрасны и неприступны, как роковые красавицы с драконьими взорами, читающие Шодерло де Лакло, они неверны, как водная гладь. Ты его, муфлона, не то что схватить, погладить, только сфотографировать - он шутя убежит от тебя. Да еще копытом по земле стукнет насмешливо. Ох!
Рогатый вожак подходил было ближе всех, глядя на меня суровым и наглым конкистадором, но готов был, в отличие от конкистадоров, в любой момент уйти. Красиво и плавно поводил рогами, смотрел без теплоты во взгляде, разворачивал, чуть что, стадо и уходил достойно, но быстро.
У Мэри был ягненочек, белый как снег, а у меня не было даже близко и рыжего. Он только глядел на меня любопытно, а потом срывался с места и убегал - вот-вот рассмеется.
Но наконец и он подошел, не даваясь в руки, но поставив копытце в полутора метрах от меня. Нежный и тоненький, робкий и, как кукла, глазастый. Прелесть.
Только было я начала преодолевать языковой барьер и активно общаться с муфлонами, как, осознав количество еды в моих руках, явился олень, игриво глядя и вовсе не собираясь убегать. "Эх ты, - думаю, - рожки-ножки, тебя я и так поглажу и покормлю, у меня тут межцивилизационный контакт, а ты своими позывными эфир засоряешь..." "Думай что хочешь, - решил олень, - а кукуруза моя".
И только я, вздохнув, согласилась с этим заявлением и отсыпала гостю кукурузы, как в загривок мне с картинным возмущением ткнулся чей-то нос. "А как же я, - уже не обиженно, а очень весело помахала мне ушами еще одна наглая морда, сунувшись под руку, - а как же мне, а у меня, может, пятна изящнее и уши лопоушее?" И снова нос ткнулся куда-то уже в ключицу. "Меня обступают олени, - панически сообщил внутренний истерик и добавил, сглотнув: - Делай что хочешь, задержи их, откупись от них кукурузой..." - и, кажется, упал в обморок.
Нейтрализовав таким образом внутреннего истерика, не умерший во мне фотограф-анималист, шантажируя не подозревавших о подвохе наивных оленей кукурузой, защелкал их до полного изнеможения всех участников съемок, редко-редко с тоской взглядывая на пасущихся рдом муфлонов.
Когда олени начали обсуждать третий план бегства, меня позвали дальше.
Дальше был еще один вольер, без дверцы, зато с оградой, которую олени перешагивали, не замечая. Рядом здесь же был еще один выступ волчьей территории, где прогуливался мрачно красавец волк Арагорн.
Арагорну не повезло с соседями. Один из рогатых наглецов издевательски, как давешний муфлоний вожак, прохаживался прямо у сетки волчьего вольера и даже разок боднул ограждение. Арагорн нервничал, хотя должен бы был уже привыкнуть, сердито прохаживался, дрожал ушами и бросал убийственные взгляды, силясь хоть так призвать к отве-е-е-е-е-ету. Олень от взглядов успешно уворачивался - со стороны выглядело так, словно он исполняет перед Арагорном танец маленьких вредных утят.
А так олени невероятно милые и красивые. Какие глазища с ресницами! Какие рога! Уши какие!
Еще одна морда прибилась к Мелкому, лишила его кукурузы и призвала объятиями и ласками сгонять слепней. Думаю, котики порабощают мир только потому, что им это позволяют олени.
Но насекомые их и правда мучают зверски. Когда мы с оленем общались особенно тесно, один такой насекомый гад, судя по ощущениям, откусил мне полноги. Ого! Хожу с кровоподтеком, жалею оленей.
Олени в этом парке чрезвычайно дружелюбные. Знакомятся с тобой и камерой, подставляют на погладить бархатные юные рожки и твердые головы, с удовольствием (почти с чавканьем, я бы сказала) едят с рук - кстати, губы у них неожиданно нежнее, чем у лошадей.
А потом пошли к еще более просторным просторам, и там смотрели, как встает на ноги и делает первые шаги новорожденный олененок. За первыми шагами последовали куда более уверенные вторые, и он с неожиданной резвостью унесся вот в такие дали.
На нежно-восхищенный вздох забывшего про камеру фотографа-анималиста ответило только вот это, уже взрослое чудо, утешительно поведя инопланетными ушами.
В общем, Эрнстбрун оказался дивным местом, несмотря даже на тридцать семь градусов жары. Моя любовь к волкам вдруг оказалась удовлетворена Арагорном и табличками, зато общая большая нежность к зверью нашла выход и затопила весь парк и значительную часть карты памяти.
А потом мы поехали купаться в термальных водах - но это скучно, уже не о зверье и весьма однообразно, хотя и приятно, так что прерываюсь и о Вене обещаю рассказать еще позже.
Волки возлежали в глубине вольера площади необозримой, и видны были только трое из, кажется, двенадцати. Красивые, но так далеко, что сфотографировать не смогла. Заставила друзей перевести все таблички на немецком, что касались волков, и тем удовлетворилась. Оставались олени.
По пути к ним поглядели на кроликов, погладили коз и осторожно обошли свинские оргии. Кабанов искать не стали.
Жажда оленей приковала моих спутников к козлу как к оленезаменителю. Впрочем, я тоже очень люблю козлов, причем неясной какой-то и очень сильной любовью. Однажды я носила козу на руках, причем в течение двух недель - к концу этого срока Акулина, звавшаяся в обиходе просто и фамильярно Катей, вымахала из нежной крошки в здоровую, но все такую же хрупкую душой девицу, и в последний день, прощаясь, я уже не смогла ее поднять и только присела рядом, дав опереться на колени передними копытцами, жалобно поблеять и лизнуть меня в лицо. Из каждого зоопарка я возвращаюсь с фотографиями коз, вечно их глажу, когда дают, и прочими способами выражаю свою к ним привязанность. Так что я вполне понимаю желание окружающих изъявить свое почтение козлу.
Поначалу с нами решились общаться оба козла в вольере, но первый, седоватый и явный холерик (возможно, это что-то старческое, а не особенность темперамента), только встав, был зверски укушен каким-то мерзким насекомым, взбрыкнул, оскорбился, принял слепня за знамение, произвел соответствующие магические расчеты и остался лежать в тени дерева, иногда рассерженно тряся головой и с явным пренебрежением обращая к нам рыжий недобрый глаз. Зато второй вышел навстречу, деловито оглядел всех и принялся уписывать сушеную кукурузу, которую, силясь инициировать контакт, выдают с каждым билетом, с таким дивным видом, что ему кто-то из нас даже оставил на прощание весь бумажный мешочек.
Поднявшись и пройдя мимо еще одной решетки с парой оленей, мы вышли к огромному загону (едва ли не в гектар), где были и олени, и муфлоны, и дверка для посетителей в ограждении, так что можно было войти и общаться так близко, как захочется зверью. Олени, флегматичные и добродушные, потихоньку потянулись к папе с Денисом, которые с восторгом принялись их гладить и скармливать кукурузу с рук, а я, возомнив себя великим фотографом-анималистом и увидев трогательных ягнят, поскакала к муфлонам, изображая темпом скачков кого-то из их близких собратьев. Муфлоны присмотрелись, отказались от родства, презрительно мекнули и скоро-скоро удалились. Пришлось действовать хитростью, поминая то и дело легендарные молчалинские достоинства и страшно ругая себя за каждый неловкий шаг, и понемногу приманивать их к себе едой.
От каждого резковатого движения и неожиданного щелчка затвора муфлоны приходили в возбуждение и покидали меня. Австрийские муфлоны не понимают ни по-русски, ни по-английски "Мы с тобой одной крови". Они прекрасны и неприступны, как роковые красавицы с драконьими взорами, читающие Шодерло де Лакло, они неверны, как водная гладь. Ты его, муфлона, не то что схватить, погладить, только сфотографировать - он шутя убежит от тебя. Да еще копытом по земле стукнет насмешливо. Ох!
Рогатый вожак подходил было ближе всех, глядя на меня суровым и наглым конкистадором, но готов был, в отличие от конкистадоров, в любой момент уйти. Красиво и плавно поводил рогами, смотрел без теплоты во взгляде, разворачивал, чуть что, стадо и уходил достойно, но быстро.
У Мэри был ягненочек, белый как снег, а у меня не было даже близко и рыжего. Он только глядел на меня любопытно, а потом срывался с места и убегал - вот-вот рассмеется.
Но наконец и он подошел, не даваясь в руки, но поставив копытце в полутора метрах от меня. Нежный и тоненький, робкий и, как кукла, глазастый. Прелесть.
Только было я начала преодолевать языковой барьер и активно общаться с муфлонами, как, осознав количество еды в моих руках, явился олень, игриво глядя и вовсе не собираясь убегать. "Эх ты, - думаю, - рожки-ножки, тебя я и так поглажу и покормлю, у меня тут межцивилизационный контакт, а ты своими позывными эфир засоряешь..." "Думай что хочешь, - решил олень, - а кукуруза моя".
И только я, вздохнув, согласилась с этим заявлением и отсыпала гостю кукурузы, как в загривок мне с картинным возмущением ткнулся чей-то нос. "А как же я, - уже не обиженно, а очень весело помахала мне ушами еще одна наглая морда, сунувшись под руку, - а как же мне, а у меня, может, пятна изящнее и уши лопоушее?" И снова нос ткнулся куда-то уже в ключицу. "Меня обступают олени, - панически сообщил внутренний истерик и добавил, сглотнув: - Делай что хочешь, задержи их, откупись от них кукурузой..." - и, кажется, упал в обморок.
Нейтрализовав таким образом внутреннего истерика, не умерший во мне фотограф-анималист, шантажируя не подозревавших о подвохе наивных оленей кукурузой, защелкал их до полного изнеможения всех участников съемок, редко-редко с тоской взглядывая на пасущихся рдом муфлонов.
Когда олени начали обсуждать третий план бегства, меня позвали дальше.
Дальше был еще один вольер, без дверцы, зато с оградой, которую олени перешагивали, не замечая. Рядом здесь же был еще один выступ волчьей территории, где прогуливался мрачно красавец волк Арагорн.
Арагорну не повезло с соседями. Один из рогатых наглецов издевательски, как давешний муфлоний вожак, прохаживался прямо у сетки волчьего вольера и даже разок боднул ограждение. Арагорн нервничал, хотя должен бы был уже привыкнуть, сердито прохаживался, дрожал ушами и бросал убийственные взгляды, силясь хоть так призвать к отве-е-е-е-е-ету. Олень от взглядов успешно уворачивался - со стороны выглядело так, словно он исполняет перед Арагорном танец маленьких вредных утят.
А так олени невероятно милые и красивые. Какие глазища с ресницами! Какие рога! Уши какие!
Еще одна морда прибилась к Мелкому, лишила его кукурузы и призвала объятиями и ласками сгонять слепней. Думаю, котики порабощают мир только потому, что им это позволяют олени.
Но насекомые их и правда мучают зверски. Когда мы с оленем общались особенно тесно, один такой насекомый гад, судя по ощущениям, откусил мне полноги. Ого! Хожу с кровоподтеком, жалею оленей.
Олени в этом парке чрезвычайно дружелюбные. Знакомятся с тобой и камерой, подставляют на погладить бархатные юные рожки и твердые головы, с удовольствием (почти с чавканьем, я бы сказала) едят с рук - кстати, губы у них неожиданно нежнее, чем у лошадей.
А потом пошли к еще более просторным просторам, и там смотрели, как встает на ноги и делает первые шаги новорожденный олененок. За первыми шагами последовали куда более уверенные вторые, и он с неожиданной резвостью унесся вот в такие дали.
На нежно-восхищенный вздох забывшего про камеру фотографа-анималиста ответило только вот это, уже взрослое чудо, утешительно поведя инопланетными ушами.
В общем, Эрнстбрун оказался дивным местом, несмотря даже на тридцать семь градусов жары. Моя любовь к волкам вдруг оказалась удовлетворена Арагорном и табличками, зато общая большая нежность к зверью нашла выход и затопила весь парк и значительную часть карты памяти.
А потом мы поехали купаться в термальных водах - но это скучно, уже не о зверье и весьма однообразно, хотя и приятно, так что прерываюсь и о Вене обещаю рассказать еще позже.