Маски
Пеший маршрут по Венеции может быть только один - наугад.
То есть, конечно, с помощью бумажной карты или гугла можно легко добраться из точки А в точку Б. Но зачем? Особенно, если эти точки находятся в Венеции.
Поминутно смотря на телефон в попытках понять правильно ли ты сейчас свернул, ты, возможно и будешь передвигаться более эффективно, но при этом абсолютно гарантировано потеряешь контакт с городом. А, если так, то кому вообще сдалась эта точка Б.
Это была первая мысль, которая крутилась у меня в голове, когда я вышел из гостиницы, протёр линзу фотоаппарата и начал петлять по рассветной Венеции.
Тут требуется лирическое отступление.
В архиве - безнадёжно неразобранном архиве - последних тринадцати прошедших после рождения первой дочки лет, у меня накопилось много фотографий рассветных городов и прочих рассветных весей. И дело тут совсем не в том, что я жаворонок. Совсем наоборот. По утрам я скорее напоминаю недовольную несовершенством этого мира выпь. Причина тут более прозаична. Фотография, это такая вещь, которой можно заниматься только одному. Семейные прогулки - антипод одиночества. В попытках впихнуть невпихуемое в одну поездку я выработал следующий алгоритм. Первый день-два-три пребывания в новом месте я даже не достаю фотоаппарат из чемодана - незачем. Гуляем все вместе, я присматриваюсь, намечаю примерный маршрут фото-пробега, делаю мысленные пометки на домах и зарубки на деревьях. Потом, с помощью будильника и той самой матери, привожу себя в вертикальное положение часов в пять утра, внутривенно вливаю привезённый из Израиля чёрный кофе и приказом по гарнизону выгоняю наружу. Часов до девяти-десяти город отдан мне на фото-разграбление. Потом - уже с удовольствием и чувством глубокого удовлетворения - ещё один кофе в намеченной заранее или внезапно обнаруженной кафушке, и назад - в первобытно-семейное состояние.
Так было и в то утро, несколько лет и жизней назад. Между ковидом и войной.
Хорошее было время.
Всё было так, но и не совсем так - с поправкой на Венецию. Никаких оставленных зарубок я там не искал. Во-первых, с деревьями в Венеции напряжёнка, а, во-вторых, смотри выше. Наугад, всё наугад.
От большого канала к маленькой протоке, от улицы в переулок, а оттуда - во что-то вообще не имеющее названия - идёшь и задеваешь плечами здания по обе стороны.
Утренние мысли лениво и медленно плавали в тумане утренней головы. Я подумал, что есть ещё одна разница между моими обычными фото-болтаниями по другим городам и тем, что я чувствую в Венеции. И дело тут совсем не в каналах и гондолах. Просто этот город стоит отдельно от всех. Плывёт отдельно от всех. Город, на очень раннем этапе лишённый возможности расширяться, и оттого привыкший жить и смотреть внутрь себя самого. И, если хоть немного попасть в венецианский ритм, то начинаешь смотреть внутрь себя тоже. Что интересно. Но страшно.. Но интересно...
О том, чтобы понять Венецию глубже, я даже и не думал. Да простят меня великие деятели мирового искусства, это не удавалось никому. Кто-то потрясающе снял её фасад, кому-то удалось пробраться на задний двор или даже забраться на балкон, но внутренние комнаты и чуланы остаются закрытыми для всех. Слишком много призраков внутри: и настоящих и персонажей книг, картин и фильмов, кому Венеция согласилась точечно дать почётное гражданство своего потустороннего города-государства. Вернее, города-планеты. Живые обитают на внешних орбитах этой планеты. Жители - на близких, туристы - болтаются где-то на периферии.
Но вот попасть в ритм Венеции - это реально. Вернее, тут даже сложно в него не попасть. Тысячи вапоретто, корабликов, лодок, гондол ныряют с волны на волну и заставляют пританцовывать в своём ритме всех: бабушек с сумками для магазина, влюблённых парочек, собак и их хозяев, задолбанных родителей и пытающихся понять куда их притащили детей.
Так что пределом моих мечтаний просто было хоть немного спуститься с туристской орбиты.
Утренние улицы Венеции понемногу наполнялись людьми. Туристы ещё спали. Только изредка грохотали по ступенькам чемоданы, которые тащили за собой собой свежеприлетевшие ночными рейсами пришельцы из других миров.
Но в основном в это время город принадлежал венецианцам. Кто-то перемещался стремительно, с тем обречённым выражением лица, которое ничем не отличается у спешащих на работу людей в любой точке земного шара. Кто-то никуда не спешил. Люди приветствовали друг друга, медленно и тихо разговаривали, явно наслаждаясь без-туристской тишиной улиц.
Чтобы попасть в ритм города у меня было два метода.
Можно было падать на хвост к тем, кто не праздно болтался, а следовал своему рабочему маршруту. Уборщик, управляющий сложносочинённой тележкой, которая позволяла легко перемещаться по узким улицам, мостикам и ступенькам. Паренёк, разносящий по окрестным кафе пахнущую на всю лагуну выпечку.
Грустная, бродящая с потерянным видом собака. Кошкаa, которая, судя по сосредоточенному виду, чётко знала куда идёт. Голубь, который с чувством тайного превосходства шёл за кошкой.
Второй метод был более сложным и состоял в том, чтобы привести себя в полу-медитативное или даже гипнотическое состояние. Венеция - город отражений. Это не художественная фигура речи. Дома отражаются в воде, вода - в витринах, витрины - в висящих внутри картинах, картины - в зеркалах. И так по бесконечному кругу.
Случайно попадающие в эту оптическую перестрелку прохожие казались менее реальными, чем их зыбкие отблески в стекле и воде вокруг. Отражения принадлежали городу. Люди - нет. Если добавить к этому рефлекторному круговороту линзу фотоаппарата, то очень быстро теряешь связь с реальностью. Что и требуется. Ну её... Эту реальность..
А ещё я думал о масках.
Это, конечно, очень оригинальная мысль для Венеции, я понимаю.
Уже второй приезд в Венецию я искал - и не находил - одну особенную маску. Для себя. Такую, чтобы в ней было сразу два характера. Пусть справа уголок рта поднимается в улыбке, а слева - губы грустно уходят вниз. Или пусть с одной стороны будет рыжий клоун, а с другой - белый. Или ещё что-нибудь такое. Это было против правил венецианских масок: одна маска - один характер, ну а с раздвоением личности - это вам в другие города. Понятно, что можно было бы просто прийти в мастерскую и сделать маску на заказ. Но это было бы неспортивно. Город сам должен предложить то, что ты ищешь, насилие ту неприемлемо. Поэтому голосом Никулина я повторял заветную фразу "будем искать" и перемещался из одного магазинчика в другой. То, что маска не находилась, совсем меня не огорчало. Наоборот, что может быть лучше, чем искать что-то нереальное в нереальном городе. Я не хотел найти, я хотел искать.
А ещё я пытался понять почему именно в Венеции маска стала символом города. Да, я понимаю, древняя традиция карнавала, отрыв от средневекового набора условностей и правил, когда это уже не ты, а маска. А уж маске можно, наконец, делать, то, что хочется. А не то, что надо и положено..
Но карнавалы были по всей Европе. И побег от условностей с помощью маски тоже. Тем не менее, дефолтивное прилагательное к слову "маска" только одно - "венецианская".
Пока я лениво думал на эту тему, Венеция вытолкала меня на площадь Сан-Марко. Причём, именно вытолкала. Попадание туда совсем не входило в мои планы - слишком стандартно, слишком по-туристски. Но вот одна улица, оказалась перекрыта, на другой разгружают что-то строительное, и вот единственно возможный переулок пинком под зад выпихал меня на Сан-Марко.
Когда глаза немного привыкли к солнцу, я понял, что на здесь происходит что-то необычное. Часть площади было огорожена и там монтировали какую-то технику. Вокруг прогуливались люди в средневековой одежде, за которыми ходили напряжённые гражданские охранники и расслабленные карабинёры. Всё это перемежалось отчаянно фотографирующими всё это на телефон туристами. "Здесь же снимается кино!"- догадался мой внутренний Штирлиц, и я мысленно присвоил ему очередное звание.
Близко к съёмочной площадке подходить не хотелось. Там важно ходили какие-то местные знаменитости, иногда снисходя к смертным для совместного селфи. Это было скучно. Поодаль, по периметру площади, кучковалась массовка. "Ага"- сказал я и пошёл туда.
Массовка состояла из всяких графьёв, сэров, пэров и прочих дожей.
Дамы света и полусвета колыхали воздух волнами широких юбок и безграничными декольте. В общем, то, что доктор прописал.
Как и положено, вся эта недобитая аристократия предавалась меланхолии. То есть тупила в телефоны.
То есть сначала тупила.
А потом.. Потом стали происходить интересные вещи.
Публика вокруг - та, что не была частью массовки - продолжали держать дежурное выражение интереса на лице и телефоны в руках. А вот переодетые люди стали меняться. Телефоны исчезали в сумках, лица - расслаблялись и разглаживались. Часть людей была в масках, но дело было не в этом. Сами костюмы были большими масками, и защищённые границами этих масок люди отдыхали от реальности и большого мира. Им было хорошо.
Я подумал, что телефон, собственно тоже замечательно работает такой защитной стеной - не хуже маски. Смотрящий на экран человек не замечает ничего, что происходит вокруг. Но это средство экспресс-одиночества современного мира имеет слишком сильный побочный эффект - оно обоюдоострое. Человек отгораживается телефоном не только от внешнего мира. Он отгораживается и от себя.
По массовке прошла невидимая волна расслабления.
Кто-то дремал, кто-то закурил, кто-то прижался к плечу другого, кто-то лениво перекидывался фразами друг с другом. Вокруг продолжали суетиться люди, но тем, кто спрятался от современности в костюмы, было не до них.
Я опустил фотоаппарат и попробовал настроиться на их волну.
Не получалось. Совсем не получалось. На носу по прежнему были очки, а в душе - осень.
Видимо без того, чтобы надеть штаны в облипку и цветистых кафтан с оборочками и кружевами, это не работает.
Я немного постоял, согреваясь тем спокойствием, которое исходило от расслабленных людей в масках.
Сказал спасибо - и им, и костюмерам фильма.
И пошёл назад в переулки.
Ответ на вопрос "почему именно Венеция стала неотвязно связана с масками, а маски - с Венецией" пришёл сам собой.
Потому что это город, где все сидят друг у друга на головах. Настолько плотный, что частная жизнь невозможна по определению. И при этом это город одиночества. Вернее, стремления к одиночеству.
Поэтому - маска. Маска, как единственная возможность спрятаться в домик и побыть одному в толпе.
Кода-то давно, на пешеходной улице в Мюнхене, я снял одну из самых любимых своих фотографий.
Уличный клоун сделал паузу в развлечении прохожих, слез с импровизированной сцены и купил мороженное.
Он перестал корчить рожи на потеху публике и позволил себе отпустить лицо. Клоунская маска исчезла. Возник грустный и усталый человек.
Я успел нажать на кнопку фотоаппарата и подумал, что... В общем... Все мы немножко лошади... И, если я когда-нибудь буду выбирать себе герб, то изображение для него у меня уже есть. Только уж обязательно - с мороженым.
Похоже, во всём мире, чтобы расслабить себе лицо, маски снимают.
В Венеции - наоборот. Впрочем, в Венеции всё наоборот...
И поэтому маска - она венецианская. Единственно и исключительно.
До возвращения в гостиницу оставалось ещё минут сорок.
Я заказал кофе в каком-то маленьком месте - без названия и меню на английском.
И подумал, что...
...когда я вырасту и наконец узнаю кем хочу стать, когда буду большим...
...когда я снова стану маленьким...
...то обязательно приеду в Венецию.
Я найду ту маску, которую искал. Вернее, почти такую, чтобы потом всё равно продолжить поиски. Найду себе костюм. Пусть будет с оборочками и рюшечками, но чёрный. И треуголку. С пером. Ну или просто воткну перо в шевелюру ("Скорее, примотаешь изолентой к лысине"- отозвался изнутри ехидный Штирлиц). Найду кафе, так, чтобы столики стояли на улице. Очень узкой улице. Пусть проходящие туристы будут время от времени задевать сидящего за столиком меня и виновато извиняться. Я же буду молчать. Мне будет не до них. Буду орлиным взглядом смотреть вдаль ("Тут через три метра стена. И очки снять не забудь, орёлушко.." - вставил Щтирлиц, и я понизил его до фельдфебеля).
Потом ко мне подсядет вечный призрак не менее вечной подруги.
Я закажу ещё кофе. И граппы. Две высокие рюмки граппы.
Щёлкну зажигалкой, дам прикурить призрачной подруге и с удовольствием вдохну дым её первой затяжки.
- Дык? - спрошу я её.
- А то!.. - ответит мне она.
И наша орбита станет немного ближе к Венеции.
К той самой внутренней Венеции.
"...
И когда я состарюсь
на заливе судьбы,
и когда мои мачты
станут ниже трубы,
капитан мне скомандует
«право руля»,
кочегар мне подбросит
немного угля,
старый боцман в зюйд-вестке
мой штурвал повернет
и ногой от причала
мне корму оттолкнет, -
- и тогда поплыву я
к прекрасному сну
мимо синих деревьев
в золотую страну,
из которой еще,
как преданья гласят,
ни один из буксиров
не вернулся назад.
..."
То есть, конечно, с помощью бумажной карты или гугла можно легко добраться из точки А в точку Б. Но зачем? Особенно, если эти точки находятся в Венеции.
Поминутно смотря на телефон в попытках понять правильно ли ты сейчас свернул, ты, возможно и будешь передвигаться более эффективно, но при этом абсолютно гарантировано потеряешь контакт с городом. А, если так, то кому вообще сдалась эта точка Б.
Это была первая мысль, которая крутилась у меня в голове, когда я вышел из гостиницы, протёр линзу фотоаппарата и начал петлять по рассветной Венеции.
Тут требуется лирическое отступление.
В архиве - безнадёжно неразобранном архиве - последних тринадцати прошедших после рождения первой дочки лет, у меня накопилось много фотографий рассветных городов и прочих рассветных весей. И дело тут совсем не в том, что я жаворонок. Совсем наоборот. По утрам я скорее напоминаю недовольную несовершенством этого мира выпь. Причина тут более прозаична. Фотография, это такая вещь, которой можно заниматься только одному. Семейные прогулки - антипод одиночества. В попытках впихнуть невпихуемое в одну поездку я выработал следующий алгоритм. Первый день-два-три пребывания в новом месте я даже не достаю фотоаппарат из чемодана - незачем. Гуляем все вместе, я присматриваюсь, намечаю примерный маршрут фото-пробега, делаю мысленные пометки на домах и зарубки на деревьях. Потом, с помощью будильника и той самой матери, привожу себя в вертикальное положение часов в пять утра, внутривенно вливаю привезённый из Израиля чёрный кофе и приказом по гарнизону выгоняю наружу. Часов до девяти-десяти город отдан мне на фото-разграбление. Потом - уже с удовольствием и чувством глубокого удовлетворения - ещё один кофе в намеченной заранее или внезапно обнаруженной кафушке, и назад - в первобытно-семейное состояние.
Так было и в то утро, несколько лет и жизней назад. Между ковидом и войной.
Хорошее было время.
Всё было так, но и не совсем так - с поправкой на Венецию. Никаких оставленных зарубок я там не искал. Во-первых, с деревьями в Венеции напряжёнка, а, во-вторых, смотри выше. Наугад, всё наугад.
От большого канала к маленькой протоке, от улицы в переулок, а оттуда - во что-то вообще не имеющее названия - идёшь и задеваешь плечами здания по обе стороны.
Утренние мысли лениво и медленно плавали в тумане утренней головы. Я подумал, что есть ещё одна разница между моими обычными фото-болтаниями по другим городам и тем, что я чувствую в Венеции. И дело тут совсем не в каналах и гондолах. Просто этот город стоит отдельно от всех. Плывёт отдельно от всех. Город, на очень раннем этапе лишённый возможности расширяться, и оттого привыкший жить и смотреть внутрь себя самого. И, если хоть немного попасть в венецианский ритм, то начинаешь смотреть внутрь себя тоже. Что интересно. Но страшно.. Но интересно...
О том, чтобы понять Венецию глубже, я даже и не думал. Да простят меня великие деятели мирового искусства, это не удавалось никому. Кто-то потрясающе снял её фасад, кому-то удалось пробраться на задний двор или даже забраться на балкон, но внутренние комнаты и чуланы остаются закрытыми для всех. Слишком много призраков внутри: и настоящих и персонажей книг, картин и фильмов, кому Венеция согласилась точечно дать почётное гражданство своего потустороннего города-государства. Вернее, города-планеты. Живые обитают на внешних орбитах этой планеты. Жители - на близких, туристы - болтаются где-то на периферии.
Но вот попасть в ритм Венеции - это реально. Вернее, тут даже сложно в него не попасть. Тысячи вапоретто, корабликов, лодок, гондол ныряют с волны на волну и заставляют пританцовывать в своём ритме всех: бабушек с сумками для магазина, влюблённых парочек, собак и их хозяев, задолбанных родителей и пытающихся понять куда их притащили детей.
Так что пределом моих мечтаний просто было хоть немного спуститься с туристской орбиты.
Утренние улицы Венеции понемногу наполнялись людьми. Туристы ещё спали. Только изредка грохотали по ступенькам чемоданы, которые тащили за собой собой свежеприлетевшие ночными рейсами пришельцы из других миров.
Но в основном в это время город принадлежал венецианцам. Кто-то перемещался стремительно, с тем обречённым выражением лица, которое ничем не отличается у спешащих на работу людей в любой точке земного шара. Кто-то никуда не спешил. Люди приветствовали друг друга, медленно и тихо разговаривали, явно наслаждаясь без-туристской тишиной улиц.
Чтобы попасть в ритм города у меня было два метода.
Можно было падать на хвост к тем, кто не праздно болтался, а следовал своему рабочему маршруту. Уборщик, управляющий сложносочинённой тележкой, которая позволяла легко перемещаться по узким улицам, мостикам и ступенькам. Паренёк, разносящий по окрестным кафе пахнущую на всю лагуну выпечку.
Грустная, бродящая с потерянным видом собака. Кошкаa, которая, судя по сосредоточенному виду, чётко знала куда идёт. Голубь, который с чувством тайного превосходства шёл за кошкой.
Второй метод был более сложным и состоял в том, чтобы привести себя в полу-медитативное или даже гипнотическое состояние. Венеция - город отражений. Это не художественная фигура речи. Дома отражаются в воде, вода - в витринах, витрины - в висящих внутри картинах, картины - в зеркалах. И так по бесконечному кругу.
Случайно попадающие в эту оптическую перестрелку прохожие казались менее реальными, чем их зыбкие отблески в стекле и воде вокруг. Отражения принадлежали городу. Люди - нет. Если добавить к этому рефлекторному круговороту линзу фотоаппарата, то очень быстро теряешь связь с реальностью. Что и требуется. Ну её... Эту реальность..
А ещё я думал о масках.
Это, конечно, очень оригинальная мысль для Венеции, я понимаю.
Уже второй приезд в Венецию я искал - и не находил - одну особенную маску. Для себя. Такую, чтобы в ней было сразу два характера. Пусть справа уголок рта поднимается в улыбке, а слева - губы грустно уходят вниз. Или пусть с одной стороны будет рыжий клоун, а с другой - белый. Или ещё что-нибудь такое. Это было против правил венецианских масок: одна маска - один характер, ну а с раздвоением личности - это вам в другие города. Понятно, что можно было бы просто прийти в мастерскую и сделать маску на заказ. Но это было бы неспортивно. Город сам должен предложить то, что ты ищешь, насилие ту неприемлемо. Поэтому голосом Никулина я повторял заветную фразу "будем искать" и перемещался из одного магазинчика в другой. То, что маска не находилась, совсем меня не огорчало. Наоборот, что может быть лучше, чем искать что-то нереальное в нереальном городе. Я не хотел найти, я хотел искать.
А ещё я пытался понять почему именно в Венеции маска стала символом города. Да, я понимаю, древняя традиция карнавала, отрыв от средневекового набора условностей и правил, когда это уже не ты, а маска. А уж маске можно, наконец, делать, то, что хочется. А не то, что надо и положено..
Но карнавалы были по всей Европе. И побег от условностей с помощью маски тоже. Тем не менее, дефолтивное прилагательное к слову "маска" только одно - "венецианская".
Пока я лениво думал на эту тему, Венеция вытолкала меня на площадь Сан-Марко. Причём, именно вытолкала. Попадание туда совсем не входило в мои планы - слишком стандартно, слишком по-туристски. Но вот одна улица, оказалась перекрыта, на другой разгружают что-то строительное, и вот единственно возможный переулок пинком под зад выпихал меня на Сан-Марко.
Когда глаза немного привыкли к солнцу, я понял, что на здесь происходит что-то необычное. Часть площади было огорожена и там монтировали какую-то технику. Вокруг прогуливались люди в средневековой одежде, за которыми ходили напряжённые гражданские охранники и расслабленные карабинёры. Всё это перемежалось отчаянно фотографирующими всё это на телефон туристами. "Здесь же снимается кино!"- догадался мой внутренний Штирлиц, и я мысленно присвоил ему очередное звание.
Близко к съёмочной площадке подходить не хотелось. Там важно ходили какие-то местные знаменитости, иногда снисходя к смертным для совместного селфи. Это было скучно. Поодаль, по периметру площади, кучковалась массовка. "Ага"- сказал я и пошёл туда.
Массовка состояла из всяких графьёв, сэров, пэров и прочих дожей.
Дамы света и полусвета колыхали воздух волнами широких юбок и безграничными декольте. В общем, то, что доктор прописал.
Как и положено, вся эта недобитая аристократия предавалась меланхолии. То есть тупила в телефоны.
То есть сначала тупила.
А потом.. Потом стали происходить интересные вещи.
Публика вокруг - та, что не была частью массовки - продолжали держать дежурное выражение интереса на лице и телефоны в руках. А вот переодетые люди стали меняться. Телефоны исчезали в сумках, лица - расслаблялись и разглаживались. Часть людей была в масках, но дело было не в этом. Сами костюмы были большими масками, и защищённые границами этих масок люди отдыхали от реальности и большого мира. Им было хорошо.
Я подумал, что телефон, собственно тоже замечательно работает такой защитной стеной - не хуже маски. Смотрящий на экран человек не замечает ничего, что происходит вокруг. Но это средство экспресс-одиночества современного мира имеет слишком сильный побочный эффект - оно обоюдоострое. Человек отгораживается телефоном не только от внешнего мира. Он отгораживается и от себя.
По массовке прошла невидимая волна расслабления.
Кто-то дремал, кто-то закурил, кто-то прижался к плечу другого, кто-то лениво перекидывался фразами друг с другом. Вокруг продолжали суетиться люди, но тем, кто спрятался от современности в костюмы, было не до них.
Я опустил фотоаппарат и попробовал настроиться на их волну.
Не получалось. Совсем не получалось. На носу по прежнему были очки, а в душе - осень.
Видимо без того, чтобы надеть штаны в облипку и цветистых кафтан с оборочками и кружевами, это не работает.
Я немного постоял, согреваясь тем спокойствием, которое исходило от расслабленных людей в масках.
Сказал спасибо - и им, и костюмерам фильма.
И пошёл назад в переулки.
Ответ на вопрос "почему именно Венеция стала неотвязно связана с масками, а маски - с Венецией" пришёл сам собой.
Потому что это город, где все сидят друг у друга на головах. Настолько плотный, что частная жизнь невозможна по определению. И при этом это город одиночества. Вернее, стремления к одиночеству.
Поэтому - маска. Маска, как единственная возможность спрятаться в домик и побыть одному в толпе.
Кода-то давно, на пешеходной улице в Мюнхене, я снял одну из самых любимых своих фотографий.
Уличный клоун сделал паузу в развлечении прохожих, слез с импровизированной сцены и купил мороженное.
Он перестал корчить рожи на потеху публике и позволил себе отпустить лицо. Клоунская маска исчезла. Возник грустный и усталый человек.
Я успел нажать на кнопку фотоаппарата и подумал, что... В общем... Все мы немножко лошади... И, если я когда-нибудь буду выбирать себе герб, то изображение для него у меня уже есть. Только уж обязательно - с мороженым.
Похоже, во всём мире, чтобы расслабить себе лицо, маски снимают.
В Венеции - наоборот. Впрочем, в Венеции всё наоборот...
И поэтому маска - она венецианская. Единственно и исключительно.
До возвращения в гостиницу оставалось ещё минут сорок.
Я заказал кофе в каком-то маленьком месте - без названия и меню на английском.
И подумал, что...
...когда я вырасту и наконец узнаю кем хочу стать, когда буду большим...
...когда я снова стану маленьким...
...то обязательно приеду в Венецию.
Я найду ту маску, которую искал. Вернее, почти такую, чтобы потом всё равно продолжить поиски. Найду себе костюм. Пусть будет с оборочками и рюшечками, но чёрный. И треуголку. С пером. Ну или просто воткну перо в шевелюру ("Скорее, примотаешь изолентой к лысине"- отозвался изнутри ехидный Штирлиц). Найду кафе, так, чтобы столики стояли на улице. Очень узкой улице. Пусть проходящие туристы будут время от времени задевать сидящего за столиком меня и виновато извиняться. Я же буду молчать. Мне будет не до них. Буду орлиным взглядом смотреть вдаль ("Тут через три метра стена. И очки снять не забудь, орёлушко.." - вставил Щтирлиц, и я понизил его до фельдфебеля).
Потом ко мне подсядет вечный призрак не менее вечной подруги.
Я закажу ещё кофе. И граппы. Две высокие рюмки граппы.
Щёлкну зажигалкой, дам прикурить призрачной подруге и с удовольствием вдохну дым её первой затяжки.
- Дык? - спрошу я её.
- А то!.. - ответит мне она.
И наша орбита станет немного ближе к Венеции.
К той самой внутренней Венеции.
"...
И когда я состарюсь
на заливе судьбы,
и когда мои мачты
станут ниже трубы,
капитан мне скомандует
«право руля»,
кочегар мне подбросит
немного угля,
старый боцман в зюйд-вестке
мой штурвал повернет
и ногой от причала
мне корму оттолкнет, -
- и тогда поплыву я
к прекрасному сну
мимо синих деревьев
в золотую страну,
из которой еще,
как преданья гласят,
ни один из буксиров
не вернулся назад.
..."