Ответы к экзаменационным вопросам - часть 1
Я не тормоз, я просто очень медленный газ.
Внешняя реакция на действительно важные и значимые события проявляется у меня спустя недели, месяцы и годы, после того, как эти события произошли. А до того, как первые слова решаются высунуть свой корявый нос наружу, мысли и чувства то ли тихо побулькивают на маленьком огне как шабатний чолнт, то ли настаиваются в завёрнутом в одеяло чугунке, как молодая беларуская бульба. Прямая трансляция фотографий и впечатлений от текущих поездок, событий и встреч, выдаваемая на всеобщее обозрение, вызывает у меня примерно такую же оторопь, как рецензия на новый фильм, записываемая шепотом прямо из тёмного кинозала и сопровождаемая переснятыми с экрана фотографиями.
Видимо в качестве компенсации за черепашье восприятие окружающей действительности, у меня выработалась мгновенная реакция в ответ на любое происходящее рядом событие выдавать автоматную очередь подходящих к моменту цитат. Отметился цитатой, сошёл за умного, а теперь уже можно спокойно уходить в тень и попытаться понять, что я действительно думаю по поводу увиденного. За годы постоянных тренировок условный цитатный рефлекс был доведён до совершенства и почти никогда меня не подводил.
Почти...
Место действия - Варшава. Точнее - Варшава ранним утром. Ещё точнее - ранним весенним утром.
Я бродил по какому-то городскому парку, пьянея от давно забытого чувства "вот-вот весна". Это были те дни, когда самой весны ещё не видно, но в воздухе, в прозрачном небе, и даже в чёрных и голых ещё ветках деревьев, уже звенит обещание скорого счастья. И весь долгий опыт предыдущих - и не таких уж и давних - поколений стучит в висках радостным воплем: "мы пережили зиму, дальше будет легче!!". Предвкушение праздника обычно лучше самого праздника. Последний раз я ловил это чувство тридцать лет назад, весной 92-го года в Минске и, честно говоря, за долгие годы жизни в Израиле, уже и забыл, что такое существует.
Тем сильнее пьянило сейчас.
Время действия - март. Точнее - первая половина марта. Ещё точнее - недели через две после начала войны.
Я приехал в Варшаву в составе импровизированно самоорганизовавшейся волонтёрской группы. С места в карьер. То есть ещё несколько дней назад никаких планов не было, а потом в рабочем мэйле всплыл сабж "помощь украинским беженцам", и всё заверте..
Через сутки, благословлённые офигевшим от бешенного напора HR-ом, мы уже летели из Тель-Авива в Варшаву.
И вот теперь - всё это вместе и одновременно.
Предчувствие весны. Почки на деревьях. Прозрачная голубизна неба. Счастье.
Люди, выходящие из поездов. Смертельная усталость в глазах. Страх за тех, кто остался там. Груз забот за тех, кто взят с собой.
Мой внутренний генератор по автоматическому подбору цитат забуксовал.
- Погода была прекрасная, принцесса была ужасная - неуверенно выдавил он.
Понял что это не то, не то... Попыхтел ешё..
- Всех известий - пиздец, и весна началась! - пропел наконец генератор Янкиным голосом.
- О! - подумал я - вот это - оно самое...
-----
Собственно, всё то время, пока мы были в Польше, на какое-либо мозгоблудие просто не было времени. Утро начиналось в стиле распределения нарядов среди граждан алкоголиков, тунеядцев, хулиганов из "Операции Ы" - "Песчаный карьер!? - Я!!" А дальше все разбегались: варшавские вокзалы, куда приезжали поездами и автобусами беженцы, многочисленные склады и пункты помощи, центр конгрессов, превращённый в одно громадное общежитие..
Но вот какие-то отдельные мысли не то, что бы приходили в голову - они из неё не выходили.
Как выделенные жирным шрифтом вопросы в экзаменационном листе. И под каждым из них - пустые строчки для вариантов ответа. Хорошие новости - время экзамена ограничено только жизнью. Плохие - никто не знает, какой из вариантов ответов правильный. Собственно, вопросы совсем не новые: сотни раз они задавались и тысячи раз на них пробовали найти ответ. Вот только, похоже, особого смысла подсматривать в старые экзамены нет - каждое поколение пишет его по новой, с чистого листа.
Вопрос номер один - какой смысл в твоей помощи, если это даже не капля, а тысячная доля капли в океане беды?
Вопрос совсем не праздный. Когда видишь масштабы людского горя и трезво оцениваешь, а что можно сделать лично и персонально, чтобы хоть как-то это горе компенсировать, то честный ответ - никак.
Но...
....приехав первый раз на вокзал, мы поняли, что тут для того, чтобы кому-то помочь, надо становиться в очередь. На перронах попарно стояли курсанты-пожарные, помогавшие таскать чемоданы, по всему зданию вокзала были раскиданы пункты информации, ящики с одеждой, точки, где можно было зарядить мобильники и получить бесплатную симку, пункты кормления домашних животных. И духаны с едой.. Тут стоят итальянские добровольцы с пиццей, там поляки с не знаю чем, но пахнет на весь вокзал, здесь сдержанные немцы с вот такими сосисками. Грузины с хачапури легко перекрывают рокот ровного вокзального шума и объявления о прибытии поездов.
Помогла израильская наглость. По скорости реакции польские пожарники явно уступали израильским программерам. И те, и другие всухую проигрывали сэйлзмэнам, которые по застарелой профессиональной привычке начинали помогать, ешё до того, как становилось понятно в чём, собственно, требуется помощь. Я с трудом успевал сверяться с расписанием поездов и корректировал на иврите на какой перрон сопровождать ту или иную семью.
В паузе между прибытием поездов один из участников группы зашёл в привокзальный магазинчик и через пять минут вышел оттуда с мешком мелкой сладкой лабуды. Я успел с ним немного познакомиться в самолёте. Впрочем, с ним познакомились все в радиусе нескольких метров - парень не затыкался ни на секунду. В хайтек он пошёл зря, на радио его талант непрерывного трёпа пригодился бы гораздо больше. Здесь, после первых же картин, сходящих с поездов женщин и детей, его как приморозило - он односложно отвечал на вопросы и что-то всё время тихо говорил про себя. Всё также, не переставая бормотать, парень начал зигзагами ходить по вокзалу и раздавать конфеты детям. Уставшие, испуганные и растерянные дети не сразу понимали, что именно именно от них хочет этот бухтящий на непонятном языке мужик. Их мамы, не менее растерянные под железной "всё под контролем" маской, на секунду напрягались в рефлекторном желании немедленно защитить ребёнка. А потом улыбались - и дети, и мамы. На секунду, но улыбались. А парень, продолжая что-то тихо - то ли молиться, то ли материться - говорить про себя, шёл дальше. К следующему оцепеневшему от разрушенного мира ребёнку.
Помимо маленьких духанов с едой, неподалёку от входа в вокзал стояла большая продуктовая палатка. Вернее универсальная палатка - от сникерса до памперса. С борщом посередине. Туда не зарастала народная тропа, и люди, работающие там, крутились как заведённые. Попробовали выяснить у организации, от которой мы волонтёрили, можно ли нам помогать там. Ответ был туманен: палатка была от какой-то другой организации, требовалась координация, договоренность, и прочее, и прочее. Короче, ответ в течение нескольких дней. Сэйлз, в группе с которым я работал на вокзале, вежливо выслушал этот ответ по громкой связи, поблагодарил, закончил разговор и на пол-Варшавы высказал всё, что он думает об официальных волонтёрских организациях. После чего бросил мне через плечо: "Переводи!" и потащил за собой в палатку. Понаблюдав с минуту за рабочим процессом внутри, он безошибочно определил, кто из женщин тут командует парадом, подошёл к ней и через меня спросил: "Нас тут трое, шесть рук, чем можно помочь?" Ещё через минуты двое из нас таскали ящики из подсобки, а я был поставлен на раздачу овощей. Дальше время пропало. Через пять минут я понял что, во-первых, с тех пор, как мы зашли в палатку, прошло шесть часов, и уже темно, а, во-вторых, если меня выгонят из хай-тека, то я всегда смогу устроиться на рынок и быть уверенным, что смогу справиться даже с пятничным наплывом народа.
-----
На самом деле, и на вокзале, и в центрах беженцев, да и вообще "на выезде", у меня получалось быть меньше, чем у других. И уж точно гораздо меньше, чем хотелось бы. Уже в первое утро выяснилось, что очень нужна помощь в том, чтобы принимать звонки пересекающих границу людей и помогать им с информацией и логистикой. В нашей группе я был одним из немногих говорящих по-русски людей и единственным, кто в добавок понимал украинский и немного польский. Скрепя сердце пришлось согласиться, что, сидя на телефоне, я принесу гораздо больше пользы, чем где бы то ни было ещё. Несколько девушек-волонтёрок, занимавшихся этим с первого дня войны, находились уже на последней стадии автопилота от усталости и сточенных до крови нервов.
Собственно, эти девушки и сделали мне напару с ещё одной русскоязычной женщине из нашей группы инструктаж как отвечать на звонки горячей линии для беженцев. Варианты подвозок, места для бесплатного проживания, где кормят, что делать, если нужно к врачу, где взять тёплые вещи, кто из ветеринаров принимает бесплатно. Какие условия для беженцев дают другие страны и как до них добраться. И ещё, и ещё, и ещё..
Через десять минут информация начала выливаться из ушей. Через двадцать я понял что нет никаких шансов, что я смогу всё это запомнить и хоть кому-то помочь. И что страшно даже смотреть в сторону телефона. Страшно, что спорю какую-нибудь херню, и не смогу помочь человеку, для которого этот разговор будет последней соломинкой. А через тридцать минут инструктаж закончился, и я принял первый звонок. Глаза боятся - руки делают. К концу первого дня я уже знал наизусть названия пропускных пунктов на польско-украинской границе и уже довольно бодро называл названия варшавских улиц. К концу первой ночи - проникся огромным уважением к тем девушкам-волонтёркам, которые, не имея никакого предыдущего опыта, нашли в себе силы и смелость открыть эту телефонную линию в самом начале войны и принять на себя удар звонков первой волны беженцев. Нам было на много порядков легче. Мы шли по проторенным следам, и нам было кого спросить. Тому, кто это начинал, приходилось импровизировать. И в том, какую информацию давать, и в том, как не перегореть самому.
Из разговоров с другими волонтёрками и из быстро приобретаемого собственного опыта, потихоньку вырисовались правила работы на телефонной линии. Думаю, что любому профессионалу они покажутся очевидными и банальными. Скорее всего, об этих вещах говорится в первый день курсов любого колл-центра 911. Другое дело, что и нам, и, тем более, девушкам-первопроходкам всё это приходилось формулировать для себя на ходу, разговаривая в плачущей женщиной, только что перешедшей границу или вышедшей на перрон варшавского вокзала.
Во-первых, слушать. И слышать. И дать почувствовать человеку на линии, что его слушают и слышат. Не для галочки, а по-настоящему.
Во-вторых, задавать вопросы. Абсолютному большинству людей просто физически тяжело о чём-то просить и обращаться за помощью. Тем более это тяжело для человека, который ещё несколько дней назад жил обычной спокойной жизнью и, скорее, сам был тем, кто помогал другим. Поэтому спрашивать, спрашивать, спрашивать. Сколько человек в семье? Сколько лет детям? Сколько лет старикам? Болезни, особые потребности, инвалидности? Нужна ли тёплая одежда или мед-помощь ПРЯМО СЕЙЧАС, или это может подождать до приезда в какое-то стационарное место? Может показаться странным, но иногда информацию о том, что есть срочная проблема с ребёноком-аутистом, для которого экстренная эвакуация из дома и многодневная поездка в пробках на машине или до предела набитом людьми поезде была неизмеримо тяжелее, чем для другого человека, приходилось вытаскивать из мамы ребёнка клещами. Она была бы готова, не задумываясь, умереть за своего ребёнка, но вот сказать простое слово "Помогите!.." - это на много порядков сложнее. Просить о помощи тяжело даже для своих близких. Для себя самого - для большинства людей это невозможно вообще.
В-третьих, разделяй в чём ты можешь помочь, а в чём - нет. Ты - волонтёр, а не чип-и-дейл спешат на помощь. Война поломала людям жизнь, и на девяносто девять процентов ты с этим ничего сделать не сможешь. Значит, концентрируйся единственном оставшемся проценте и старайся не пропускать очень глубоко через себя каждый звонок. Иначе сломаешься через пары часов и не сможешь помочь никому и ни в чём.
Примечание номер один к третьему пункту.
Это не работает. Всё равно пропускаешь.
Примечание номер два.
Каждый раз надо хоть немного пробовать раздвигать рамки возможного и пробовать впихнуть невпихуемое. Скажем, получить "вот прям щас" курс лекарств для химиотерапии слабореально даже для нормальной и спокойной жизни в самой благополучной стране. Направление от специалиста, геморрой с разными бумажками, деньги на процедуру, стационар ... А когда человек посреди курса химии бежит из-под бомбёжек в другую страну, то на всю эту раскачку никакого времени нет. Нужно действительно "здесь и сейчас". Я начинал выяснять что можно сделать без особой надежды - ни в какие стандартные наборы помощи беженцам такие вещи не входили. Но - спасибо всем польским чиновникам и врачам - получилось. И хочется верить, что помогло. Но на одну такую удачу в раздвижении рамок возможного, приходится десять раз, когда говоришь: "извините, тут мы не сможем вам помочь..". И слышишь молчание на втором конце телефона.
-----
...варшавский центр конгрессов "Экспо" вызывал смешанные чувства - коктейль из восхищения и ужаса. С одной стороны, то, как поляки смогли обустроить этот гигантский комплекс и сделать его пригодным к принятию тысяч беженцев, вызывало огромное уважение. Особенно, с учётом того, за какой короткий срок это было сделано. Здесь - еда, здесь - туалеты и душ, здесь склады с вещами первой необходимости. И всё это работает не только чётко, но и с душой. С другой стороны, как не обустраивай это огромное, предназначенное для выставок, рекламной мишуры и лёгкой музыки пространство, всё равно оно вызывает оторопь. Бесконечные ряды раскладушек. На них вещи, час или неделю назад вытащенные из чемоданов. Идёщь вдоль и невольно замечаешь, что было самым главным для каждой из семей. На что был потрачен тот очень небольшой лимит поместившихся в багаж вещей. Невольно опускаешь взгляд - становится ужасно неудобно оттого, что увидел что-то интимное и не предназначенное для твоих глаз. Личное пространство, аккуратно разложенное в ногах у раскладушек или раскиданное по ним в художественном беспорядке. И растерянные женщины. Которые уже выяснили где покормить ребёнка, где принимает врач для не взявшей свои постоянные лекарства бабушки, где найти корм для кота и где постирать. Знающие как пережить сегодня. Но не имеющие никакого представления как жить завтра.
И дети.. Кто-то скачет между рядов раскладушек и заводит новые знакомства. Кто-то намертво прикипает к маме или бабушке, цепляясь в буквальном и фигуральном смысле за эти тёплые островки знакомого пространства. Нахохленные, прячущиеся в гаджеты подростки. Понимающие, что устраивать привычный домашний скандал они не имеёт права и прячущие этот скандал в себе.
-----
Правда, к этому времени я уже был учёный и знал, что то, как воспринимаются места, в которых расселяли беженцев, может очень сильно отличаться извне и изнутри.
Когда после нескольких дней непрерывного сидения на телефоне, я взбунтовался и вырвался "в поле", то решил посмотреть куда это я, собственно, направлял звонивших мне людей. И первое же место произвело на меня неизгладимое впечатление. То ли бывшая общага, то ли бывшее околомедицинское заведение, типа центра реабилитации наркоманов, то ли и то, и другое вместе. Детские воспоминания, по которым я абсолютно не испытывал никакой ностальгии, хлынули на меня, как только я переступил порог. Это было УЧЕРЕЖДЕНИЕ. Стеклянная будка вахтёра на входе. Вернее, вахтёрши, с её стандартным для этой интернациональной профессии лицом непреодолимого шлагбаума. Бесконечные коридоры. Я так и не смог решить в каком из двух вариантов - тёмные или освещённые лампами дневного света - они смотрелись более тоскливо. Кухня. Вернее, пищеблок, Я, конечно, раньше читал, что запахи - наиболее сильный катализатор воспоминаний, но что это работает настолько сильно, представить себе не мог. Закрываешь глаза- и то ли больница в рай-центре, то ли пионерский лагерь санаторного типа. А звуковое сопровождение только добавляет.. Вой стиральных машин из отведённой для них комнаты. Скрип половиц - и не как в старых деревянных домах, а как под стендом "Их разыскивает милиция" в очереди паспортного стола.
Назначенный завхозом мужик лет шестидесяти, сам приехавший несколько дней назад из Запорожья, удивлённо посмотрел на нашу команду, приданную ему в распоряжение.
- Откуда? Из Израиля? - переспросил он - Приехали сюда.. Во даёте! У вас же там своя война.
- Да мы уже к своей как-то привыкли - честно признался я.
- Не дай бог нам так привыкнуть - покачал головой мужик и выдал нам фронт работ.
Короче говоря, пока мы там работали: таскали мебель с этажа на этаж и разбирали завалы вещевого склада, я боялся поднять глаза, чтобы случайно не встретиться взглядом с теми, которых ещё вчера я отправил в это замечательное заведение прямо с границы. Но работавшая со мной израильская публика не была обременена ни грузом пионерских воспоминаний, ни прочими комплексами, так что мой напарник по тасканию шкафов громко и радостно объяснил подошедшими к нам женщинам, что вот это - Евгений, он с телефонной линии, может быть вы как раз с ним и разговаривали. Я виновато посмотрел на женщин и принёс глубокие и искренние извинения, что в том числе и моими стараниями, они и попали в такое райское место.
- Ты о чём? - недоумённо спросили меня женщины - Есть комната, где можно закрыться о всех. Душ. Личный душ. Дети в безопасности. Тепло. Три раза в день горячая еда. Наконец-то постирались. Ты выживал когда-нибудь неделю в машине на обочине львовской трассы? По февральской погоде, с бабушкой и маленькими детьми?..
Я заткнулся и понял, что Эйнштейн был таки прав. Всё относительно...
-----
Так вот в "Экспо" мы встретили ещё одну группу израильтян. Вчерашние дети, приехавшие волонторить от одного из молодёжных движений. Крутятся как электровеники. Молодая энергия, помноженное на на нерастраченную злость от первой в их жизни встречи с настоящим горем, и всё это помноженное на рассказы их бабушек (а, скорее, прабабушек..) о второй мировой и Катастрофе.
После короткого (наскольно это возможно в режиме "два еврея - три мнения") обсуждения, было принято совместное решение дополнить пейзаж "Экспо" детской комнатой. Объеденив усилия и мгновенно собрав в Израиле нехилую сумму денег, мы съездили в варшавскую "Икею" и исполнили вековую мечту как детей, так и взрослых - зайти в детский отдел и небрежно бросить: "Нам тут надо всё. Вот совсем всё. Заверните, пожалуйста".
Комната была собрана и оформленна за рекордные сроки. Было очень интересно смотреть на то, как работают разновозрастные люди, дорвавшиеся, наконец, до возможности потратить своё желание помочь в конкретные действия руками. Через стеклянную стену за всем этим стахановским трудом наблюдали дети. Просто смотрели. Молча. И от этого молчания темп работы увеличивался в режиме Франца Листа: быстрее, ещё быстрее, так быстро, как только можно, и ещё быстрее. Ну, или как было сказано в одном культовом израильском фильме: "Выиграть заплыв можно только одним способом - начать плыть на пределе сил, а потом медленно наращивать темп".
А потом, когда всё было готово, двери детской комнаты открылись. Медленно и со скрипом поднимающиеся железные жалюзи. Поток вливающихся в комнату детей. Крики восторга, прорвавшие наконец завесу такого недетского детского молчания. Тень улыбки на напряжённых лицах наблюдавших за этим женщин. Маленький островок расслабленного счастья посреди моря сжатых кулаков и спрятанных слёз. Убежище от жизни..
-----
Кстати во всём, что касалось общения с детьми, никакого языкового барьера не существовало вообще. Мужская часть группы в очередной раз доказала, что основной талант израильского мужика от тридцати и до смерти, вне всякой связи с его должностью, семейным положением, армейским званием и размером живота - играть с детьми. Я с сожалением должен был признать, что, несмотря на тридцатилетний опыт жизни в Израиле и двенадцатилетний - отцовства, отрываться настолько искренне, как это получается у ивритоговорящих согруппников, у меня не выходит. Вроде, и бегаю с теми же дикими криками, и работаю помесью лошадки с каруселью, а всё равно какое-то жалкое подобие левой руки получается. Дети очень чётко чувствуют, когда играют в режиме "надо развлечь ребёнка", а когда просто балдеют вместе с детьми и не меньше их самих. Так что, если в первый вечер, после дежурств на вокзале, народ был несколько обескуражен и сомневался насколько они смогут тут хоть чем-то помочь, не зная языка, то после первых же гастролей в центрах беженцев все сомнения исчезли - помочь было можно. Анестезией смеха для детей и возможностью выдохнуть для их мам.
-----
Правда, далеко не у всех женщин получалось выдохнуть по-настоящему - слишком сильным было то чувство ответственности и необходимости защищать, которое, после первого же выстрела и бомбёжки, до предела обостряется у любой из мам. На этом фоне периодически возникали то ли смешные, то ли грустные казусы.
В один из дней мы приехали помогать в центр беженцев, который находился в бывшем - ещё социалистических времён - доме отдыха польских писателей. Впрочем, как потом выяснилось, это было только одним из этапов бурной биографии этого места. За свою более чем вековую историю оно успело побывать роддомом, сиротским приютом, борделем и домом престарелых. Теперь, видимо начиная свой новый цикл перерождений по новой, оно принимало у себя семьи беженцев с маленькими детьми. Красивое место где-то в часе езды от города. Природа, свежий воздух и спокойствие соснового леса. Расписание работы столовой, написанное кем-то на доске идеальным почерком учительницы начальных классов. И потерянные люди, растерянно бродящие посреди всей этой красоты. Уставшая женщина, неосторорожно взявшая на себя ответственность быть старшей по общежитию, попросила нас придумать какое-то занятие для скучающих детей.
В течение часа я и мой ивритский напарник усиленно работали массовиками затейниками. Получалось с переменным успехом. После чего напарник почесал голову, сказал "скоро буду" и исчез в неизвестном направлении. Я продержался ещё какое-то время, пытаясь вспомнить всё, чему научился за 12 лет, с тех пор, как родилась первая дочка. За окном раздался шум подъезжающего такси, и я увидел своего напарника - обвешенного мешками из ближайшего супера и чрезвычайно довольного собой. Он решил зайти с козырей и решить проблему занятости детей традиционно израильским методом - через желудок. На обнаруженном на ближайшей лесной поляне кострище бодро затрещал огонь, напарник доверил мне ответственное дело нанизывания на деревянные палочки сосисок и маршмелло, а сам пошёл собирать толпу разновозрастных детей и примкнувших к ним взрослых и вытаскивать всех на этот импровизированный пикник на свежем воздухе. Вариант оказался беспроигрышным - дети азартно жарили сосиски у костра, взрослые ошалело оглядывались, вспоминая пионерское детство и лето в деревне у бабушки. Довольными были все. Вернее, почти все.
Сосредоточившись на конвейерном производстве сосисок, я не сразу услышал гневную женскую тираду, легко перекрывавшую весь остальной шум голосов. Пошёл на источник и обнаружил своего напарника, испуганно прижимающегося спиной к сосне под натиском маленькой, но очень страшной в своём гневе женщины. Выяснилось, что, придя в игровую комнату, она не застала там своего десятилетнего сына. Поставив на уши всё и вся внутри помещения, женщина была уже готова звонить в полицию, СБУ и ООН, но тут, обнаружив сына в добром здравии и с сосиской в зубах возле находившегося в ста метрах от входа костра и выяснив кто является инициатором банкета, она отчитывала моего напарника за то, что тот увёл ребёнка без спроса. Красочно отчитывала. Я собрался было переводить - за последние дни это уже стало для меня безусловным рефлексом, но наткнулся на умоляющий взгляд напарника - он явно не хотел знать подробностей, а общий смысл тирады был понятен и без перевода.
- Она права - сказал он мне чуть позже, приходя в себя и лечась от нервного потрясения печёным яблоком - Если бы а бежал со своим ребёнком от войны, а кто-то, хоть на секунду, увёл бы его из моего ближайшего - чтобы в любую секунду схватить за руку и спасать - круга зрения, я бы ругался ещё похлеще...
-----
Надо сказать, что, если умение самозабвенно развлекать детей, которое проявила мужская часть израильской делегации, меня нисколько не удивила, то вот их внезапно обнаруженный талант к упорядочеванию любого бардака оказался для меня полным сюрпризом. Как говориться, вроде бы ничто не предвещало...
Разбор завалов на складах вещей для беженцев был одним из основных видов работы. Одежда, туалетные принадлежности, еда, посуда, обувь - бурный и беспорядочный поток от частных фирм, гос-организаций и отдельных людей. Всё это оседало бесконечными холмами вещей, которыми забивались комнаты в центрах беженцев. Каждая отдельная вещь чаще всего была вполне хорошей, но сбитые в один огромный винегрет, они представляли очень грустное и безысходное зрелище, и к этим комнатам не хотелось приближаться даже при самой острой нужде.
Израильская группа карабкалась по этим горным грядам одежды, консерв, собачей еды и тюбиков зубной пасты, как будто занималась этим каждый день, причём мужская её составляющая ни в чём не уступала женской. Более того, даже маленькие мужские команды, оставленные без мудрого женского руководства, справлялись с этой работой вполне успешно. В одном из центров для беженцев, комендант - польская пани, обладательница выдающихся окружностей и железного взгляда - недоверчиво осмотрела группу, состоящую из меня и ещё троих мужиков, и привела в забитую вещами комнату.
- Ну, хоть как-то рассортируйте.. - без особой надежды сказала она и ушла вдаль тяжёлой комендантской походкой.
Мы начали разбирать и, с удивлением для самих себя, обнаружили, что получаем от этого огромное удовольствие. Большой мир и порядок в нём был безнадёжно разрушен войной, и было понятно, что тот шок, который от этого чувствуем мы не составляет и одного процента, от того потрясения, которое испытал каждый из живущих в этом центре беженцев. Чувство беспомощности перед льющимся отовсюду потоком страшных новостей злило больше всего. Сделать что либо с этими новостями было нельзя, жить, ничего не делая, невозможно. Вот и получалось, что, если здесь, в этой маленькой комнате, можно сконцентрироваться на сортировке детских вещей по размеру, то это - настоящее счастье...
...когда через пару часов наш суровый работодатель решила нас проведать, потрясение её было велико. Скупая слеза упала на крутое комендантское бедро.
- Спасибо, вполне достаточно- попыталась она остановить одного из нас, который никак не мог закончить сортировку женских рубашек, группируя отдельные стопки по уже четвёртому или пятому параметру размера, цвета, фасона и чего-то ещё.
- Этот не остановится- хмуро сказал на иврите стоявший рядом с ним чувак. - Я его знаю, он у меня code review делает...
- Давайте я вас сфотографирую - предложила расчуствовавшаяся комендантша.
Мы сконцентрировались в центре освобождённого пространства и втянули животы для победного снимка, но один из нас, встрепенулся и испуганно отскочил в сторону.
- Ты чего? - спросил я его - Иди сюда!
- Нет уж, спасибо - ответил он - Когда я сюда ехал, думал будет неопасно. Ничего себе неопасно.. А если жена узнает, что я умею складывать вещи?...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕКСТА - ЧАСТЬ 2
Внешняя реакция на действительно важные и значимые события проявляется у меня спустя недели, месяцы и годы, после того, как эти события произошли. А до того, как первые слова решаются высунуть свой корявый нос наружу, мысли и чувства то ли тихо побулькивают на маленьком огне как шабатний чолнт, то ли настаиваются в завёрнутом в одеяло чугунке, как молодая беларуская бульба. Прямая трансляция фотографий и впечатлений от текущих поездок, событий и встреч, выдаваемая на всеобщее обозрение, вызывает у меня примерно такую же оторопь, как рецензия на новый фильм, записываемая шепотом прямо из тёмного кинозала и сопровождаемая переснятыми с экрана фотографиями.
Видимо в качестве компенсации за черепашье восприятие окружающей действительности, у меня выработалась мгновенная реакция в ответ на любое происходящее рядом событие выдавать автоматную очередь подходящих к моменту цитат. Отметился цитатой, сошёл за умного, а теперь уже можно спокойно уходить в тень и попытаться понять, что я действительно думаю по поводу увиденного. За годы постоянных тренировок условный цитатный рефлекс был доведён до совершенства и почти никогда меня не подводил.
Почти...
Место действия - Варшава. Точнее - Варшава ранним утром. Ещё точнее - ранним весенним утром.
Я бродил по какому-то городскому парку, пьянея от давно забытого чувства "вот-вот весна". Это были те дни, когда самой весны ещё не видно, но в воздухе, в прозрачном небе, и даже в чёрных и голых ещё ветках деревьев, уже звенит обещание скорого счастья. И весь долгий опыт предыдущих - и не таких уж и давних - поколений стучит в висках радостным воплем: "мы пережили зиму, дальше будет легче!!". Предвкушение праздника обычно лучше самого праздника. Последний раз я ловил это чувство тридцать лет назад, весной 92-го года в Минске и, честно говоря, за долгие годы жизни в Израиле, уже и забыл, что такое существует.
Тем сильнее пьянило сейчас.
Время действия - март. Точнее - первая половина марта. Ещё точнее - недели через две после начала войны.
Я приехал в Варшаву в составе импровизированно самоорганизовавшейся волонтёрской группы. С места в карьер. То есть ещё несколько дней назад никаких планов не было, а потом в рабочем мэйле всплыл сабж "помощь украинским беженцам", и всё заверте..
Через сутки, благословлённые офигевшим от бешенного напора HR-ом, мы уже летели из Тель-Авива в Варшаву.
И вот теперь - всё это вместе и одновременно.
Предчувствие весны. Почки на деревьях. Прозрачная голубизна неба. Счастье.
Люди, выходящие из поездов. Смертельная усталость в глазах. Страх за тех, кто остался там. Груз забот за тех, кто взят с собой.
Мой внутренний генератор по автоматическому подбору цитат забуксовал.
- Погода была прекрасная, принцесса была ужасная - неуверенно выдавил он.
Понял что это не то, не то... Попыхтел ешё..
- Всех известий - пиздец, и весна началась! - пропел наконец генератор Янкиным голосом.
- О! - подумал я - вот это - оно самое...
-----
Собственно, всё то время, пока мы были в Польше, на какое-либо мозгоблудие просто не было времени. Утро начиналось в стиле распределения нарядов среди граждан алкоголиков, тунеядцев, хулиганов из "Операции Ы" - "Песчаный карьер!? - Я!!" А дальше все разбегались: варшавские вокзалы, куда приезжали поездами и автобусами беженцы, многочисленные склады и пункты помощи, центр конгрессов, превращённый в одно громадное общежитие..
Но вот какие-то отдельные мысли не то, что бы приходили в голову - они из неё не выходили.
Как выделенные жирным шрифтом вопросы в экзаменационном листе. И под каждым из них - пустые строчки для вариантов ответа. Хорошие новости - время экзамена ограничено только жизнью. Плохие - никто не знает, какой из вариантов ответов правильный. Собственно, вопросы совсем не новые: сотни раз они задавались и тысячи раз на них пробовали найти ответ. Вот только, похоже, особого смысла подсматривать в старые экзамены нет - каждое поколение пишет его по новой, с чистого листа.
Вопрос номер один - какой смысл в твоей помощи, если это даже не капля, а тысячная доля капли в океане беды?
Вопрос совсем не праздный. Когда видишь масштабы людского горя и трезво оцениваешь, а что можно сделать лично и персонально, чтобы хоть как-то это горе компенсировать, то честный ответ - никак.
Но...
....приехав первый раз на вокзал, мы поняли, что тут для того, чтобы кому-то помочь, надо становиться в очередь. На перронах попарно стояли курсанты-пожарные, помогавшие таскать чемоданы, по всему зданию вокзала были раскиданы пункты информации, ящики с одеждой, точки, где можно было зарядить мобильники и получить бесплатную симку, пункты кормления домашних животных. И духаны с едой.. Тут стоят итальянские добровольцы с пиццей, там поляки с не знаю чем, но пахнет на весь вокзал, здесь сдержанные немцы с вот такими сосисками. Грузины с хачапури легко перекрывают рокот ровного вокзального шума и объявления о прибытии поездов.
Помогла израильская наглость. По скорости реакции польские пожарники явно уступали израильским программерам. И те, и другие всухую проигрывали сэйлзмэнам, которые по застарелой профессиональной привычке начинали помогать, ешё до того, как становилось понятно в чём, собственно, требуется помощь. Я с трудом успевал сверяться с расписанием поездов и корректировал на иврите на какой перрон сопровождать ту или иную семью.
В паузе между прибытием поездов один из участников группы зашёл в привокзальный магазинчик и через пять минут вышел оттуда с мешком мелкой сладкой лабуды. Я успел с ним немного познакомиться в самолёте. Впрочем, с ним познакомились все в радиусе нескольких метров - парень не затыкался ни на секунду. В хайтек он пошёл зря, на радио его талант непрерывного трёпа пригодился бы гораздо больше. Здесь, после первых же картин, сходящих с поездов женщин и детей, его как приморозило - он односложно отвечал на вопросы и что-то всё время тихо говорил про себя. Всё также, не переставая бормотать, парень начал зигзагами ходить по вокзалу и раздавать конфеты детям. Уставшие, испуганные и растерянные дети не сразу понимали, что именно именно от них хочет этот бухтящий на непонятном языке мужик. Их мамы, не менее растерянные под железной "всё под контролем" маской, на секунду напрягались в рефлекторном желании немедленно защитить ребёнка. А потом улыбались - и дети, и мамы. На секунду, но улыбались. А парень, продолжая что-то тихо - то ли молиться, то ли материться - говорить про себя, шёл дальше. К следующему оцепеневшему от разрушенного мира ребёнку.
Помимо маленьких духанов с едой, неподалёку от входа в вокзал стояла большая продуктовая палатка. Вернее универсальная палатка - от сникерса до памперса. С борщом посередине. Туда не зарастала народная тропа, и люди, работающие там, крутились как заведённые. Попробовали выяснить у организации, от которой мы волонтёрили, можно ли нам помогать там. Ответ был туманен: палатка была от какой-то другой организации, требовалась координация, договоренность, и прочее, и прочее. Короче, ответ в течение нескольких дней. Сэйлз, в группе с которым я работал на вокзале, вежливо выслушал этот ответ по громкой связи, поблагодарил, закончил разговор и на пол-Варшавы высказал всё, что он думает об официальных волонтёрских организациях. После чего бросил мне через плечо: "Переводи!" и потащил за собой в палатку. Понаблюдав с минуту за рабочим процессом внутри, он безошибочно определил, кто из женщин тут командует парадом, подошёл к ней и через меня спросил: "Нас тут трое, шесть рук, чем можно помочь?" Ещё через минуты двое из нас таскали ящики из подсобки, а я был поставлен на раздачу овощей. Дальше время пропало. Через пять минут я понял что, во-первых, с тех пор, как мы зашли в палатку, прошло шесть часов, и уже темно, а, во-вторых, если меня выгонят из хай-тека, то я всегда смогу устроиться на рынок и быть уверенным, что смогу справиться даже с пятничным наплывом народа.
-----
На самом деле, и на вокзале, и в центрах беженцев, да и вообще "на выезде", у меня получалось быть меньше, чем у других. И уж точно гораздо меньше, чем хотелось бы. Уже в первое утро выяснилось, что очень нужна помощь в том, чтобы принимать звонки пересекающих границу людей и помогать им с информацией и логистикой. В нашей группе я был одним из немногих говорящих по-русски людей и единственным, кто в добавок понимал украинский и немного польский. Скрепя сердце пришлось согласиться, что, сидя на телефоне, я принесу гораздо больше пользы, чем где бы то ни было ещё. Несколько девушек-волонтёрок, занимавшихся этим с первого дня войны, находились уже на последней стадии автопилота от усталости и сточенных до крови нервов.
Собственно, эти девушки и сделали мне напару с ещё одной русскоязычной женщине из нашей группы инструктаж как отвечать на звонки горячей линии для беженцев. Варианты подвозок, места для бесплатного проживания, где кормят, что делать, если нужно к врачу, где взять тёплые вещи, кто из ветеринаров принимает бесплатно. Какие условия для беженцев дают другие страны и как до них добраться. И ещё, и ещё, и ещё..
Через десять минут информация начала выливаться из ушей. Через двадцать я понял что нет никаких шансов, что я смогу всё это запомнить и хоть кому-то помочь. И что страшно даже смотреть в сторону телефона. Страшно, что спорю какую-нибудь херню, и не смогу помочь человеку, для которого этот разговор будет последней соломинкой. А через тридцать минут инструктаж закончился, и я принял первый звонок. Глаза боятся - руки делают. К концу первого дня я уже знал наизусть названия пропускных пунктов на польско-украинской границе и уже довольно бодро называл названия варшавских улиц. К концу первой ночи - проникся огромным уважением к тем девушкам-волонтёркам, которые, не имея никакого предыдущего опыта, нашли в себе силы и смелость открыть эту телефонную линию в самом начале войны и принять на себя удар звонков первой волны беженцев. Нам было на много порядков легче. Мы шли по проторенным следам, и нам было кого спросить. Тому, кто это начинал, приходилось импровизировать. И в том, какую информацию давать, и в том, как не перегореть самому.
Из разговоров с другими волонтёрками и из быстро приобретаемого собственного опыта, потихоньку вырисовались правила работы на телефонной линии. Думаю, что любому профессионалу они покажутся очевидными и банальными. Скорее всего, об этих вещах говорится в первый день курсов любого колл-центра 911. Другое дело, что и нам, и, тем более, девушкам-первопроходкам всё это приходилось формулировать для себя на ходу, разговаривая в плачущей женщиной, только что перешедшей границу или вышедшей на перрон варшавского вокзала.
Во-первых, слушать. И слышать. И дать почувствовать человеку на линии, что его слушают и слышат. Не для галочки, а по-настоящему.
Во-вторых, задавать вопросы. Абсолютному большинству людей просто физически тяжело о чём-то просить и обращаться за помощью. Тем более это тяжело для человека, который ещё несколько дней назад жил обычной спокойной жизнью и, скорее, сам был тем, кто помогал другим. Поэтому спрашивать, спрашивать, спрашивать. Сколько человек в семье? Сколько лет детям? Сколько лет старикам? Болезни, особые потребности, инвалидности? Нужна ли тёплая одежда или мед-помощь ПРЯМО СЕЙЧАС, или это может подождать до приезда в какое-то стационарное место? Может показаться странным, но иногда информацию о том, что есть срочная проблема с ребёноком-аутистом, для которого экстренная эвакуация из дома и многодневная поездка в пробках на машине или до предела набитом людьми поезде была неизмеримо тяжелее, чем для другого человека, приходилось вытаскивать из мамы ребёнка клещами. Она была бы готова, не задумываясь, умереть за своего ребёнка, но вот сказать простое слово "Помогите!.." - это на много порядков сложнее. Просить о помощи тяжело даже для своих близких. Для себя самого - для большинства людей это невозможно вообще.
В-третьих, разделяй в чём ты можешь помочь, а в чём - нет. Ты - волонтёр, а не чип-и-дейл спешат на помощь. Война поломала людям жизнь, и на девяносто девять процентов ты с этим ничего сделать не сможешь. Значит, концентрируйся единственном оставшемся проценте и старайся не пропускать очень глубоко через себя каждый звонок. Иначе сломаешься через пары часов и не сможешь помочь никому и ни в чём.
Примечание номер один к третьему пункту.
Это не работает. Всё равно пропускаешь.
Примечание номер два.
Каждый раз надо хоть немного пробовать раздвигать рамки возможного и пробовать впихнуть невпихуемое. Скажем, получить "вот прям щас" курс лекарств для химиотерапии слабореально даже для нормальной и спокойной жизни в самой благополучной стране. Направление от специалиста, геморрой с разными бумажками, деньги на процедуру, стационар ... А когда человек посреди курса химии бежит из-под бомбёжек в другую страну, то на всю эту раскачку никакого времени нет. Нужно действительно "здесь и сейчас". Я начинал выяснять что можно сделать без особой надежды - ни в какие стандартные наборы помощи беженцам такие вещи не входили. Но - спасибо всем польским чиновникам и врачам - получилось. И хочется верить, что помогло. Но на одну такую удачу в раздвижении рамок возможного, приходится десять раз, когда говоришь: "извините, тут мы не сможем вам помочь..". И слышишь молчание на втором конце телефона.
-----
...варшавский центр конгрессов "Экспо" вызывал смешанные чувства - коктейль из восхищения и ужаса. С одной стороны, то, как поляки смогли обустроить этот гигантский комплекс и сделать его пригодным к принятию тысяч беженцев, вызывало огромное уважение. Особенно, с учётом того, за какой короткий срок это было сделано. Здесь - еда, здесь - туалеты и душ, здесь склады с вещами первой необходимости. И всё это работает не только чётко, но и с душой. С другой стороны, как не обустраивай это огромное, предназначенное для выставок, рекламной мишуры и лёгкой музыки пространство, всё равно оно вызывает оторопь. Бесконечные ряды раскладушек. На них вещи, час или неделю назад вытащенные из чемоданов. Идёщь вдоль и невольно замечаешь, что было самым главным для каждой из семей. На что был потрачен тот очень небольшой лимит поместившихся в багаж вещей. Невольно опускаешь взгляд - становится ужасно неудобно оттого, что увидел что-то интимное и не предназначенное для твоих глаз. Личное пространство, аккуратно разложенное в ногах у раскладушек или раскиданное по ним в художественном беспорядке. И растерянные женщины. Которые уже выяснили где покормить ребёнка, где принимает врач для не взявшей свои постоянные лекарства бабушки, где найти корм для кота и где постирать. Знающие как пережить сегодня. Но не имеющие никакого представления как жить завтра.
И дети.. Кто-то скачет между рядов раскладушек и заводит новые знакомства. Кто-то намертво прикипает к маме или бабушке, цепляясь в буквальном и фигуральном смысле за эти тёплые островки знакомого пространства. Нахохленные, прячущиеся в гаджеты подростки. Понимающие, что устраивать привычный домашний скандал они не имеёт права и прячущие этот скандал в себе.
-----
Правда, к этому времени я уже был учёный и знал, что то, как воспринимаются места, в которых расселяли беженцев, может очень сильно отличаться извне и изнутри.
Когда после нескольких дней непрерывного сидения на телефоне, я взбунтовался и вырвался "в поле", то решил посмотреть куда это я, собственно, направлял звонивших мне людей. И первое же место произвело на меня неизгладимое впечатление. То ли бывшая общага, то ли бывшее околомедицинское заведение, типа центра реабилитации наркоманов, то ли и то, и другое вместе. Детские воспоминания, по которым я абсолютно не испытывал никакой ностальгии, хлынули на меня, как только я переступил порог. Это было УЧЕРЕЖДЕНИЕ. Стеклянная будка вахтёра на входе. Вернее, вахтёрши, с её стандартным для этой интернациональной профессии лицом непреодолимого шлагбаума. Бесконечные коридоры. Я так и не смог решить в каком из двух вариантов - тёмные или освещённые лампами дневного света - они смотрелись более тоскливо. Кухня. Вернее, пищеблок, Я, конечно, раньше читал, что запахи - наиболее сильный катализатор воспоминаний, но что это работает настолько сильно, представить себе не мог. Закрываешь глаза- и то ли больница в рай-центре, то ли пионерский лагерь санаторного типа. А звуковое сопровождение только добавляет.. Вой стиральных машин из отведённой для них комнаты. Скрип половиц - и не как в старых деревянных домах, а как под стендом "Их разыскивает милиция" в очереди паспортного стола.
Назначенный завхозом мужик лет шестидесяти, сам приехавший несколько дней назад из Запорожья, удивлённо посмотрел на нашу команду, приданную ему в распоряжение.
- Откуда? Из Израиля? - переспросил он - Приехали сюда.. Во даёте! У вас же там своя война.
- Да мы уже к своей как-то привыкли - честно признался я.
- Не дай бог нам так привыкнуть - покачал головой мужик и выдал нам фронт работ.
Короче говоря, пока мы там работали: таскали мебель с этажа на этаж и разбирали завалы вещевого склада, я боялся поднять глаза, чтобы случайно не встретиться взглядом с теми, которых ещё вчера я отправил в это замечательное заведение прямо с границы. Но работавшая со мной израильская публика не была обременена ни грузом пионерских воспоминаний, ни прочими комплексами, так что мой напарник по тасканию шкафов громко и радостно объяснил подошедшими к нам женщинам, что вот это - Евгений, он с телефонной линии, может быть вы как раз с ним и разговаривали. Я виновато посмотрел на женщин и принёс глубокие и искренние извинения, что в том числе и моими стараниями, они и попали в такое райское место.
- Ты о чём? - недоумённо спросили меня женщины - Есть комната, где можно закрыться о всех. Душ. Личный душ. Дети в безопасности. Тепло. Три раза в день горячая еда. Наконец-то постирались. Ты выживал когда-нибудь неделю в машине на обочине львовской трассы? По февральской погоде, с бабушкой и маленькими детьми?..
Я заткнулся и понял, что Эйнштейн был таки прав. Всё относительно...
-----
Так вот в "Экспо" мы встретили ещё одну группу израильтян. Вчерашние дети, приехавшие волонторить от одного из молодёжных движений. Крутятся как электровеники. Молодая энергия, помноженное на на нерастраченную злость от первой в их жизни встречи с настоящим горем, и всё это помноженное на рассказы их бабушек (а, скорее, прабабушек..) о второй мировой и Катастрофе.
После короткого (наскольно это возможно в режиме "два еврея - три мнения") обсуждения, было принято совместное решение дополнить пейзаж "Экспо" детской комнатой. Объеденив усилия и мгновенно собрав в Израиле нехилую сумму денег, мы съездили в варшавскую "Икею" и исполнили вековую мечту как детей, так и взрослых - зайти в детский отдел и небрежно бросить: "Нам тут надо всё. Вот совсем всё. Заверните, пожалуйста".
Комната была собрана и оформленна за рекордные сроки. Было очень интересно смотреть на то, как работают разновозрастные люди, дорвавшиеся, наконец, до возможности потратить своё желание помочь в конкретные действия руками. Через стеклянную стену за всем этим стахановским трудом наблюдали дети. Просто смотрели. Молча. И от этого молчания темп работы увеличивался в режиме Франца Листа: быстрее, ещё быстрее, так быстро, как только можно, и ещё быстрее. Ну, или как было сказано в одном культовом израильском фильме: "Выиграть заплыв можно только одним способом - начать плыть на пределе сил, а потом медленно наращивать темп".
А потом, когда всё было готово, двери детской комнаты открылись. Медленно и со скрипом поднимающиеся железные жалюзи. Поток вливающихся в комнату детей. Крики восторга, прорвавшие наконец завесу такого недетского детского молчания. Тень улыбки на напряжённых лицах наблюдавших за этим женщин. Маленький островок расслабленного счастья посреди моря сжатых кулаков и спрятанных слёз. Убежище от жизни..
-----
Кстати во всём, что касалось общения с детьми, никакого языкового барьера не существовало вообще. Мужская часть группы в очередной раз доказала, что основной талант израильского мужика от тридцати и до смерти, вне всякой связи с его должностью, семейным положением, армейским званием и размером живота - играть с детьми. Я с сожалением должен был признать, что, несмотря на тридцатилетний опыт жизни в Израиле и двенадцатилетний - отцовства, отрываться настолько искренне, как это получается у ивритоговорящих согруппников, у меня не выходит. Вроде, и бегаю с теми же дикими криками, и работаю помесью лошадки с каруселью, а всё равно какое-то жалкое подобие левой руки получается. Дети очень чётко чувствуют, когда играют в режиме "надо развлечь ребёнка", а когда просто балдеют вместе с детьми и не меньше их самих. Так что, если в первый вечер, после дежурств на вокзале, народ был несколько обескуражен и сомневался насколько они смогут тут хоть чем-то помочь, не зная языка, то после первых же гастролей в центрах беженцев все сомнения исчезли - помочь было можно. Анестезией смеха для детей и возможностью выдохнуть для их мам.
-----
Правда, далеко не у всех женщин получалось выдохнуть по-настоящему - слишком сильным было то чувство ответственности и необходимости защищать, которое, после первого же выстрела и бомбёжки, до предела обостряется у любой из мам. На этом фоне периодически возникали то ли смешные, то ли грустные казусы.
В один из дней мы приехали помогать в центр беженцев, который находился в бывшем - ещё социалистических времён - доме отдыха польских писателей. Впрочем, как потом выяснилось, это было только одним из этапов бурной биографии этого места. За свою более чем вековую историю оно успело побывать роддомом, сиротским приютом, борделем и домом престарелых. Теперь, видимо начиная свой новый цикл перерождений по новой, оно принимало у себя семьи беженцев с маленькими детьми. Красивое место где-то в часе езды от города. Природа, свежий воздух и спокойствие соснового леса. Расписание работы столовой, написанное кем-то на доске идеальным почерком учительницы начальных классов. И потерянные люди, растерянно бродящие посреди всей этой красоты. Уставшая женщина, неосторорожно взявшая на себя ответственность быть старшей по общежитию, попросила нас придумать какое-то занятие для скучающих детей.
В течение часа я и мой ивритский напарник усиленно работали массовиками затейниками. Получалось с переменным успехом. После чего напарник почесал голову, сказал "скоро буду" и исчез в неизвестном направлении. Я продержался ещё какое-то время, пытаясь вспомнить всё, чему научился за 12 лет, с тех пор, как родилась первая дочка. За окном раздался шум подъезжающего такси, и я увидел своего напарника - обвешенного мешками из ближайшего супера и чрезвычайно довольного собой. Он решил зайти с козырей и решить проблему занятости детей традиционно израильским методом - через желудок. На обнаруженном на ближайшей лесной поляне кострище бодро затрещал огонь, напарник доверил мне ответственное дело нанизывания на деревянные палочки сосисок и маршмелло, а сам пошёл собирать толпу разновозрастных детей и примкнувших к ним взрослых и вытаскивать всех на этот импровизированный пикник на свежем воздухе. Вариант оказался беспроигрышным - дети азартно жарили сосиски у костра, взрослые ошалело оглядывались, вспоминая пионерское детство и лето в деревне у бабушки. Довольными были все. Вернее, почти все.
Сосредоточившись на конвейерном производстве сосисок, я не сразу услышал гневную женскую тираду, легко перекрывавшую весь остальной шум голосов. Пошёл на источник и обнаружил своего напарника, испуганно прижимающегося спиной к сосне под натиском маленькой, но очень страшной в своём гневе женщины. Выяснилось, что, придя в игровую комнату, она не застала там своего десятилетнего сына. Поставив на уши всё и вся внутри помещения, женщина была уже готова звонить в полицию, СБУ и ООН, но тут, обнаружив сына в добром здравии и с сосиской в зубах возле находившегося в ста метрах от входа костра и выяснив кто является инициатором банкета, она отчитывала моего напарника за то, что тот увёл ребёнка без спроса. Красочно отчитывала. Я собрался было переводить - за последние дни это уже стало для меня безусловным рефлексом, но наткнулся на умоляющий взгляд напарника - он явно не хотел знать подробностей, а общий смысл тирады был понятен и без перевода.
- Она права - сказал он мне чуть позже, приходя в себя и лечась от нервного потрясения печёным яблоком - Если бы а бежал со своим ребёнком от войны, а кто-то, хоть на секунду, увёл бы его из моего ближайшего - чтобы в любую секунду схватить за руку и спасать - круга зрения, я бы ругался ещё похлеще...
-----
Надо сказать, что, если умение самозабвенно развлекать детей, которое проявила мужская часть израильской делегации, меня нисколько не удивила, то вот их внезапно обнаруженный талант к упорядочеванию любого бардака оказался для меня полным сюрпризом. Как говориться, вроде бы ничто не предвещало...
Разбор завалов на складах вещей для беженцев был одним из основных видов работы. Одежда, туалетные принадлежности, еда, посуда, обувь - бурный и беспорядочный поток от частных фирм, гос-организаций и отдельных людей. Всё это оседало бесконечными холмами вещей, которыми забивались комнаты в центрах беженцев. Каждая отдельная вещь чаще всего была вполне хорошей, но сбитые в один огромный винегрет, они представляли очень грустное и безысходное зрелище, и к этим комнатам не хотелось приближаться даже при самой острой нужде.
Израильская группа карабкалась по этим горным грядам одежды, консерв, собачей еды и тюбиков зубной пасты, как будто занималась этим каждый день, причём мужская её составляющая ни в чём не уступала женской. Более того, даже маленькие мужские команды, оставленные без мудрого женского руководства, справлялись с этой работой вполне успешно. В одном из центров для беженцев, комендант - польская пани, обладательница выдающихся окружностей и железного взгляда - недоверчиво осмотрела группу, состоящую из меня и ещё троих мужиков, и привела в забитую вещами комнату.
- Ну, хоть как-то рассортируйте.. - без особой надежды сказала она и ушла вдаль тяжёлой комендантской походкой.
Мы начали разбирать и, с удивлением для самих себя, обнаружили, что получаем от этого огромное удовольствие. Большой мир и порядок в нём был безнадёжно разрушен войной, и было понятно, что тот шок, который от этого чувствуем мы не составляет и одного процента, от того потрясения, которое испытал каждый из живущих в этом центре беженцев. Чувство беспомощности перед льющимся отовсюду потоком страшных новостей злило больше всего. Сделать что либо с этими новостями было нельзя, жить, ничего не делая, невозможно. Вот и получалось, что, если здесь, в этой маленькой комнате, можно сконцентрироваться на сортировке детских вещей по размеру, то это - настоящее счастье...
...когда через пару часов наш суровый работодатель решила нас проведать, потрясение её было велико. Скупая слеза упала на крутое комендантское бедро.
- Спасибо, вполне достаточно- попыталась она остановить одного из нас, который никак не мог закончить сортировку женских рубашек, группируя отдельные стопки по уже четвёртому или пятому параметру размера, цвета, фасона и чего-то ещё.
- Этот не остановится- хмуро сказал на иврите стоявший рядом с ним чувак. - Я его знаю, он у меня code review делает...
- Давайте я вас сфотографирую - предложила расчуствовавшаяся комендантша.
Мы сконцентрировались в центре освобождённого пространства и втянули животы для победного снимка, но один из нас, встрепенулся и испуганно отскочил в сторону.
- Ты чего? - спросил я его - Иди сюда!
- Нет уж, спасибо - ответил он - Когда я сюда ехал, думал будет неопасно. Ничего себе неопасно.. А если жена узнает, что я умею складывать вещи?...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕКСТА - ЧАСТЬ 2